Rat Races - Крысиные бега (джен)

False idols turn to dust,

All lies in ashes,

And it's not too late ...

(T. Bone Burnett)

— Погоди, Пит, — остановил его Джеймс, когда все уже стали расходиться. — Я в тот раз забыл… вот, держи, — он протянул ему два новеньких галлеона. — Как дела вообще?

— Нормально, — Питер быстро сунул деньги в карман. — Спасибо.

— У вас там спокойно всё? — продолжал докапываться Поттер.

— Нормально, — повторил Питер. Ему хотелось есть и домой, но на ужин его остаться никто не позвал, а у него от раздающегося с кухни запаха тушёной с овощами свинины рот постоянно наполнялся слюной и подводило желудок.

— Не пропадай, — попросил Джеймс. Пожал ему руку, похлопал по плечу и выразительно улыбнулся. Аппарируй, мол.

Питер и аппарировал.

Хотя домой не хотелось. Дома можно было, конечно, поесть, но ведь мать опять начнёт нудеть — «Пит, когда ты, наконец, найдёшь себе какое-нибудь занятие?» И про то, что оставленные деньги конечны, и что негоже взрослому молодому парню болтаться без дела, и что это ещё надо выяснить, откуда у него деньги, и если она узнает, что он связался с чем-нибудь незаконным… Он бы с удовольствием от неё съехал, но тогда бы ему точно пришлось бы искать какую-нибудь работу, потому что выдаваемые Поттером деньги имели обыкновение как-то слишком быстро заканчиваться. И потом, тогда ему придётся заниматься всей этой бытовой нудятиной, а чар нужных он не знал и учить не хотел. Вообще всякий раз, когда он об этом задумывался, его остро начинала мучить мысль о несправедливости устройства этого мира: почему те же Поттер с Блэком могут не думать о подобных вещах? И могут посвятить себя Ордену Феникса и борьбе с Пожирателями, тогда как он, Питер, ради того, чтобы отдавать всё своё время и силы приближению победы, вынужден будет или терпеть нужду, или выслушивать нудёж своей не в меру активной мамаши.

Вот и сейчас, сидя на маленькой кухне, Питер торопливо жевал, глядя исключительно в свою тарелку, иногда мыча что-то невнятное в ответ на риторические вопросы матери. Когда-когда — да как же она не понимает, что сначала надо войну выиграть! А потом уже… а потом и для него найдётся какая-нибудь работа поинтереснее, чем торчать в лавке материной подружки.

Едва доев фасоль со свиными колбасками, Питер залпом осушил чашку чая, сунул в карман кусок яблочного пирога и, пробормотав, что у него ещё есть одно маленькое дело и что не надо ждать, пока он вернётся, «мам-ложись-спать-я-задержусь», он выскользнул из-за стола и, выскочив за дверь, отправился на прогулку. Пусть мать успокоится — ну невозможно же, в самом деле!

Рединг был сказочно красив — Питер слышал восхищённые вздохи каждый раз, когда оказывался в центре города в толпе туристов. Какое-то аббатство двенадцатого века: ярко-серый цвет стен и приглушённая красная окантовка дверных и оконных проёмов. Питер не был уверен, что именно это и есть аббатство, его почти не интересовало то, чем жили магглы, и он практически не общался с ними. Пока Питер не пошёл в Хогвартс, он считал, что у его бабушек и дедушек с родителями вышел какой-то конфликт, но среди одноклассников быстро понял: рвать отношения с семьями магглов в порядке вещей. Объяснения этому он так и не нашёл, зато убедился, что с ним и его семьей все в порядке, и это его устроило.

В районе, где жил Питер, туристов не было, только местные жители спешили домой с работы. Питер по обыкновению шёл к центру города по Тилхерст-роуд, а навстречу ему от автобусных остановок шли люди. Было странное ощущение — движение против течения, и Питер улыбался. Магглы его словно не замечали, и он вспомнил давний, ещё школьный разговор.

— Крыса, ну конечно! — бормотал Джеймс, облизывая губы и ероша волосы. — Отлично, Пит, просто отлично. Незаметность, быстрота... Незаметность, мантикора меня раздери!

Сириус подавил улыбку.

— Брось, Соха… — и еле успел увернуться от летящего в него учебника. — Джеймс, перестань. Олень — не самый плохой вариант.

— Да, Сириус, не самый. Хуже был бы, например, тигр или слон. Главное, вот скажи, какая черта у этого проклятого зверя такая же, как у меня?

— Желание быть в центре внимания, разумеется, — сдержанно отозвался Сириус с подчёркнутым чувством собственного достоинства.

Тогда-то Питер и понял, что в его анимагической форме заключена вся его суть: не привлекать внимания.

Не очень-то он это и любил.

…Люди входили в свои дома, темнело, в окнах один за другим зажигались тёплые огни. Питер обожал это время — близились сумерки, затихание дня. Он остановился посмотреть, как две маленькие девочки выбежали навстречу отцу, и тот подхватил их на руки, смеясь, а потом понёс в дом.

— Эбигейл, — вдруг услышал он за спиной и аж подпрыгнул, — вы не видели Эбигейл?

Питер обернулся, едва не столкнувшись с высоким дородным мужчиной лет, наверное, пятидесяти, в холщовой куртке и клетчатой кепке.

— Простите, сэр?

— Эбигейл, — потерянно и расстроенно повторил мужчина. У него в руках была пачка листов с напечатанной маггловской фотографией, которую в темноте Питер не мог разглядеть. — Она пропала. Не могу найти её с самого утра.

— М-м… может, вам обратиться в полицию?

— Полиция не ищет кошек.

— Так это… — Питер задумался. У мужчины были заплаканные глаза, и ему стало его искренне жаль. А ещё — жаль Эбигейл, которая сейчас была неизвестно где и, возможно, очень нуждалась в помощи.

— Полиция не ищет кошек, — и мужчина глубоким вздохом подавил всхлипывания. — Я думаю, она где-то здесь. Она раньше никогда, никогда не пропадала из дома.

— Как она выглядит? — спросил Питер. У него мелькнула мысль завтра попросить Сириуса поискать Эбигейл: если кто и безопасен для домашней кошечки, так это анимаг. — Я… если я увижу её, я обязательно постараюсь ее поймать.

— Серенькая, маленькая, — торопливо заговорил мужчина. У него был глубокий низкий голос с лёгкой хрипотцой — наверное, от курения, потому что от него отчётливо пахло табачным дымом. — У неё хвост пушистый и розовый ошейничек. Вы меня очень обяжете. Меня зовут Реджиналд Фолкс, я живу в конце улицы, в доме под красной крышей. Он там один. И если вы спросите мистера Фолкса, вас каждый ко мне проводит. Она маленькая, очень маленькая, сэр. И да, у неё на передних лапках белые носочки. Вы меня очень, очень обяжете. Реджиналд Фолкс, сэр, дом под красной крышей в конце улицы…

Когда дородный мистер Фолкс начал быстро-быстро повторять это в третий раз, Питеру стало страшно. Глаза его уже не были потухшими — они заблестели, и сам он подобрался и даже пару раз попытался схватить Питера за рукав рубашки.

Ему очень захотелось тут же аппарировать. Он не ожидал, что в него вцепятся, как в последнюю надежду, и это испугало и поселило внутри неприятное чувство едкого холодка.

Что-то бормоча, Питер быстро вырвался и поспешно сбежал в соседний переулок. Тилхерст-роуд была жилой улицей, её окружали двухэтажные дома, и дворами, перелезая через невысокие заборчики, Питер выбрался на Оксфорд-роуд, улицу тоже жилую, но более респектабельную, и двинулся к центру города. У него были два галлеона, их можно было наутро обменять в Гринготтсе, но в кармане ещё звенели несколько маггловских монет, которых вполне хватало, чтобы купить упаковку чипсов. Лили говорила, что это редкая гадость, а Питеру нравилось. Гадость или нет, он все равно нечасто мог себе ее позволить.

В одном из магазинчиков Питер долго разглядывал хрустящие упаковки и перебирал в кармане мелочь, пока продавщица не потеряла терпение.

— Вы говорите по-английски? — хмурясь, спросила она. — Может, вам помочь?

Питер смутился.

— Вот эти, — и ткнул пальцем в первую попавшуюся пачку. И уже потянулся к ней рукой, как услышал глухой удар, потом тонкий, отчаянный, душераздирающий вопль, а потом дважды содрогнулась земля, и после секунды тишины улица взорвалась тысячами кричащих голосов.

Продавщица выронила банку с напитком, которую собиралась было поставить на место. Покупатель перед Питером только что закрыл дверь в магазин.

— Что это? — спросила продавщица почти неслышно, Питер скорее догадался, чем разобрал слова. — Что это такое? Почему так кричат?

Питер стряхнул с себя оцепенение, но ещё не до конца сообразил, что делать, как дверь в магазин открылась, и появился тот самый парень, у которого пару минут назад не хватило денег на ещё одну банку газировки. Пакет с купленными продуктами он где-то успел потерять.

— Там автобус влетел в стену, — сказал он очень неестественным, низким голосом. — Сбил людей и теперь горит.

Питер оттолкнул его и выскочил на улицу, закрутил головой. Место аварии он увидел не сразу. Чуть поодаль, ярдах в двухстах, тоже были магазины в жилых домах, и сейчас они быстро окутывались черным дымом, и что там происходило, разобрать уже было нельзя.

Мимо Питера проскочили несколько полицейских. Он хотел подойти ближе, узнать, чем он может помочь, но ему очень мешала невероятно толстая леди, замершая прямо посреди тротуара. А на проезжей части уже скопилось столько машин, что ступать туда было небезопасно.

— Мэм, — Питер потрогал леди за плечо. — Мэм? Мэм, мне нужно пройти.

Женщина не шевелилась и только смотрела куда-то в сторону, не туда, где горел в стене дома автобус. Питер наплевал на все правила вежливости и проскочил под её рукой.

И тогда он увидел, почему стояли машины.

Наверное, десять минут назад бесформенное месиво на асфальте было молодой и полной жизни девушкой, может быть, даже девочкой. Скорее всего, она была совсем молодая, подумал Питер, глядя на обнажённые ноги — без чулок и туфлей, лежащие прямо посреди улицы, брошенные и ненужные, а все остальное ближе к противоположному тротуару смешалось костями, плотью и одеждой, и почему-то так же, как ноги, сама по себе, лежала на асфальте губа, накрашенная розовой помадой, и рядом — дешёвая жёлтая подвеска-серёжка.

Питер отступил на шаг. Впереди кого-то безудержно тошнило, и это был единственный звук, который он слышал.

Он пятился, не желая больше смотреть на происходящее. Люди все прибывали, через глухую пелену пробились вопли маггловских машин — полицейских и пожарных, — толпа забурлила, разомкнув ряды, и Питеру наконец удалось проскочить куда-то за дома, в чей-то двор, где никого, конечно же, не было, — но всё равно он постарался забиться в гущу деревьев, прежде чем аппарировать.

Мать встретила его каким-то недовольным вопросом, но сейчас Питер был ему даже рад: это было привычно и совершенно нормально, а нормальность была именно тем, в чём он сейчас отчаянно нуждался. Впрочем, от вопроса этого он отмахнулся и, закрывшись в своей комнате, уселся на кровать и бессмысленно уставился в окно.

Он ведь шёл там. Он. Там. Шёл. Если бы он немного замешкался с выходом из дома или где-нибудь по дороге засмотрелся на что-то, или чуть подольше проговорил с этим Фолксом, он бы тоже мог… И его бы даже не опознали, может быть. Магглы не опознали бы, это точно: мать платила за квартиру, у нее были какие-то документы, но у него, у Питера, не было, для магглов он не существовал. Он бы просто исчез — и никто бы не удивился, и все сочли бы его очередной жертвой Пожирателей Смерти. И Сириус с Джеймсом выпили бы, и Джеймс бы сказал что-нибудь значимое… а потом бы о нём забыли. Он стал бы просто «одной из многочисленных жертв этой ужасной войны»… «одной» или «очередной»? Питер просто застрял на этой мысли. Почему-то ему казалось очень важным найти ответ. «Одной» звучало солиднее, нежели просто «очередной». «Одной» — это всё-таки какая-то индивидуальность.

Боже, о чём он думает? Его сегодня могло вообще не стать, окончательно, насовсем, а его заботят какие-то дурацкие формулировки! Да какая разница, что о тебе напишут, когда самого тебя больше не будет? Вообще, совсем! Пусть хоть памятник поставят, тебе-то уже будет всё равно!

Или нет?

Питер задумался. Будет ему всё равно, что о нём скажут после его смерти, или нет? И решил, что, наверное, будет. Радоваться-то и гордиться будет уже не он. Вот если бы при жизни… а хотя, с некоторым удивлением понял Питер, нет. Не хотел он никакой славы — ни при жизни, ни тем более после. Он вообще не любил внимание к себе, а ведь если он прославится, его будут знать все, и всем наверняка от него будет что-нибудь нужно. Нет, слава — это, конечно, неплохо, но он предпочёл бы просто какое-нибудь наследство. Не обязательно грандиозное… можно даже не слишком большое. Такое… нормальное. Чтобы хватило на скромную жизнь. И не надо было бы выслушивать постоянный нудёж о том, что он уже взрослый и ему давно пора бы определиться… интересно, если бы он сегодня погиб, мать бы пожалела о том, что последним, что она ему сказала, было какой-то упрёк? Или нет?

С этими-то мыслями Питер и заснул — и проснулся от невероятно реалистичного кошмара, в котором в их дом на полном ходу врезался «Ночной Рыцарь», за рулём которого вместо старого Эрни сидел сам Тот-кого-нельзя называть. У него было длинное узкое лицо, совершенно белое, и длинные усы, острые и чёрные, а на груди красовалась Темная Метка, и у выползающей из черепа змеи было лицо Дамблдора. В тот момент, когда Тот-кого-нельзя-называть заглянул ему прямо в глаза, Питер заорал и проснулся. Некоторое время он сидел на кровати, вглядываясь в темноту и тяжело дыша, потом медленно лёг обратно и уставился в незанавешенное окно, в которое отсюда, с кровати, виднелся кусочек звёздного неба.

Умереть вообще так легко! Что угодно может случиться: вот так отправишься погулять к магглам, а тебя там собьёт автобус. Или самолёт упадёт — и тут даже никуда уходить не надо. Может быть, вот прямо сейчас, в эту самую секунду, какой-нибудь из них сломался и летит прямо на их маленький домик, и это — последние секунды его, Питера, жизни. Он настолько живо себе это представил, что даже заволновался, встал и, выглянув в окно, уставился в тёмное небо, где, конечно же, не было вовсе никакого самолёта.

Однако его это не успокоило. Всё равно что угодно могло произойти совершенно в любой момент! Даже в самое мирное время. А сейчас ещё и война была — и за ним, Питером, определённо охотились. За ними всеми охотились, но сейчас Питер совсем не был рад чувствовать себя частью Ордена Феникса. Если за ним придут, разве кто-то из его товарищей будет стоять рядом с ним? Да они просто не успеют узнать ни о чём! И прочтут о случившемся наутро в газетах — так же, как читает он обо всех других жертвах.

Зачем он вообще полез в этот Орден? Пошёл вслед за своими друзьями? Пошёл, да, ведь «Мы всегда должны быть вместе, правда, Пит? Ну мы же все вместе, нам ничего не страшно!» Да уж, легко Сириусу это говорить: он, похоже, вообще ничего никогда не боялся и даже не знал, что это такое. А ему страшно! Почему всем можно бояться, а он, Питер, должен быть храбрым? Чем он лучше? Ничем не лучше — он вообще всегда был самым обычным, и единственное, чем он отличался от остальных, это тем, что стал анимагом. Мародёром. Дурацкое название, Поттер придумал, Ремус тоже, когда вышел в очередной раз из больничного крыла, злился, но оно прижилось. А Мародёры ничего не боятся…

Питер шмыгнул носом. Ему стало вдруг ужасно жалко себя — потому что ему не с кем было даже поделиться своим страхом и не у кого поискать защиты. Как там говорил Джеймс? «Мы стоим на передовой, защищая обывателей от сил зла, и мы принимаем на себя первый удар». Но Питер совсем не хотел принимать на себя удар — ни первый, ни вообще никакой. Зачем, ну зачем он вообще влез во всё это?!

Хотя это был какой-то дурацкий вопрос, вдруг пришло ему в голову. Какая теперь уже разница, зачем или почему он оказался там, где оказался? Вопрос в том, как оттуда выбраться.