Коллаген (джен)

Бегу домой, выгребаю школьные вещи из сумки и пытаюсь найти одежду, которая и вправду была бы мне по душе. Перерыв свой гардероб, нахожу лишь серые куртки, свитера неопределенной расцветки, темные футболки, спортивные штаны и мятые джинсы. Я сдаюсь и натягиваю мешковатую толстовку с трениками. Кладу в сумку бумагу, карандаши и немножко денег, выскакиваю за дверь, добегаю до автобуса и еду в центр.

Выхожу за несколько улиц до того места, куда хотела попасть, и споро раздеваюсь в темном закоулке. Тщательно спрятав сумку, облачаю себя броней и прогулочным шагом направляюсь в Лонгшир-парк.

Это — обманчиво большое пятно зелени, угнездившееся промеж небоскребов и офисных зданий в центре, с несколькими ухоженными площадками для качелей, на которых даже нет вездесущих граффити. Широкие полосы травы с яркими пятнами одуванчиков окружают эти детские площадки, в воздухе летают тарелочки-фрисби.

Но самое примечательное тут — это вид на залив. По какому-то капризу городского планирования окружающие здания не должны быть выше двадцати футов, а в парке — что весьма кстати — имеется холм, свысока взирающий на эти ограничения, с удобной плоской верхушкой. Излюбленное в определенных кругах место для свадеб… если вы не против того, что какой-нибудь кейп, пролетающий на заднем плане над заливом, испортит парочку снимков.

Я захожу в парк, не обращая внимания на удивленные взгляды зевак и кейпоманов, собравшихся тут в надежде увидеть кого-то из героев Протектората, отправляющегося куда-нибудь из их штаб-квартиры посреди залива. Я направляюсь к своему любимому склону холма, покачав головой, чтобы обозначить нежелание вступать в разговоры, и — чудо из чудес! — народ понимает намек и оставляет нового кейпа в покое.

Я сажусь неподалеку от верхушки холма, устраиваясь так, что могу при желании откинуться на спину, а могу, подавшись вперед, привстать на коленях. Гуляющие вокруг люди — среди них несколько парочек, несколько родителей с малышами — поглядывают на меня с оттенком подозрительности. Я киваю им, и этого простого движения, кажется, хватает, чтобы их успокоить.

Я гляжу вдаль, на море, и пытаюсь просто поразмыслить минутку. Вот, например, Эмма. Я никак не могу понять, отчего в ней так мало сочувствия, отчего она так зачерствела. Как вообще можно систематически мучить свою бывшую лучшую подругу на протяжении без малого двух лет и до сих пор находить новые способы ударить побольнее? И как она умудряется при этом хорошо себя чувствовать? Мама когда-то лечила ей разбитые коленки. Считается ли это хоть за что-нибудь? Или же ей, быть может, просто наплевать? Возможно, я теперь для нее настолько неважна, что ей не кажется, будто она делает что-то неправильное? Но тогда зачем она продолжает это делать именно со мной? Наверняка ведь она может найти кого-нибудь с достаточно низкой самооценкой, кто сломается и покончит с собой после достаточного количества издевательств. Или же она хочет добиться чего-то другого? Но чего?

Я кручу эти вопросы в голове, поворачивая их так и эдак, одновременно выращиваю розы и срываю их; боль не дает мне отвлекаться от темы. От вопросов мотивации я перехожу к ее возможным причинам, потом к кошмарам, которые могут ждать меня в будущем, от них — к кошмарам из прошлого, постепенно погружаясь в отчаяние. Довольно скоро у меня в руках уже целая дюжина роз. Я беру одну из них и начинаю забавляться с ней, пытаясь выяснить, насколько причудливую форму я смогу ей придать до того, как она сломается.

— Ловкий фокус.

Я оборачиваюсь на голос и замечаю, что холм совершенно опустел. Какой-то парень в потрепанных джинсах и без рубашки, нацистские татуировки на обоих плечах, жирные светлые волосы и железная маска волка черт это же Крюковолк!

Я вскакиваю на ноги, пользуясь помощью своей брони, и пытаюсь припомнить расположение прилегающих к парку улиц. Я вполне уверена, что способна бежать быстрее него, и если смогу оторваться, то может быть…

— Спокойней, Рози, — произносит он с усмешкой.

Рози? Это уменьшительное прозвище вышибает меня из состояния паники. Очень хорошо. Крюковолк стоит лицом к лицу со мной и пока что не попытался меня убить. Я на секундочку прикрываю глаза. Вдох. Выдох. Маска на мне. Открыв глаза обратно, я замечаю, что бессознательно прижала свой букет к груди в защитном жесте. Опускаю его и в упор гляжу на фашиста.

— Чего хотел-то? — спрашиваю я лишь с толикой презрения в голосе.

— Тебя в рядах Империи, — без затей отвечает он, по-прежнему продолжая улыбаться. — Ну и еще сказать спасибо за то, что прикончила гука. С этим ублюдком было блядски трудно сражаться.

— Не интересует, — отвечаю я, пока мой разум набирает обороты, пытаясь понять, как можно справиться с бурлящей массой металлических лезвий. Разодрать его? Кость не настолько прочна, как металл, так что это будет трудно проделать, не создав значительную массу материала. Удержать его на месте? Он сможет вырваться, пробив отверстия, и выпотрошит меня. А если вогнать кость ему вовнутрь и распространить ее? Но только если он не сумеет выбросить ее из себя и…

— Ладно, — отвечает он, пожав плечами.

Вот так просто?

— Что-что? — переспрашиваю я, и нотка недоверчивости просачивается сквозь маску. Неужели Крюковолк согласится принять «нет» в качестве ответа?

— Ну да, — отвечает он, глядя мне в глаза. — Если ты сама не захочешь присоединиться, принуждать тебя — значит напрашиваться на нож в спину. Гораздо лучше будет, если ты сама поймешь, кому можно доверять. Рано или поздно ты и сама придешь к правильным выводам, — говорит он, показывая несколько зубов в ухмылке. — И тогда мы примем тебя с раскрытыми объятиями.

— А что, если я черная? — спрашиваю я, по-прежнему немного сбитая с толку поразительно вежливым нациком.

— Сам твой вопрос уже показывает, что ты не из этих, — отвечает он, полуобернувшись. — Когда будешь готова, заходи в костюме в любой Имперский бар, не начинай свары, просто спроси с уважением. Один из нас покажется там, чтобы поговорить с тобой, — он отворачивается, спускается с холма и скрывается за деревьями, пропадая из виду.

Ну что ж.

Я сбрасываю маску и снова гляжу на залив; моя картина мира несколько пошатнулась. У меня только что была вполне любезная беседа с самым настоящим нацистом — о том, чтобы вступить в их злодейскую шайку! — и она прошла существенно лучше, чем мои попытки привлечь внимание директора к школьной травле.

Я создаю еще одну розу и отламываю ее. «Нацист» здесь лишь условное обозначение; Крюковолк — расист и убийца. Не надо смотреть на него сквозь розовые очки лишь потому, что он был вежлив. Они просто хотят заполучить мои силы, вот и все. А не будь я белой, они хотели бы прикончить меня. Я повторяю все это, как мантру, обламывая стебель новой розы после каждого повтора, пока не усваиваю эту мысль накрепко.

Я не позволю преступникам убедить меня в том, что они честны и справедливы.

Проходит без малого час, прежде чем люди начинают возвращаться в парк. Двое из них поднимаются ко мне на холм, оба одеты в облегающие костюмы, женщина — в серо-голубой, а мужчина — в красный. Наручник и Батарея. Наручник оглядывает меня с преувеличенным интересом и ухмыляется:

— И кто же это бросил тебя у алтаря? — спрашивает он.

Батарея со вздохом отвешивает ему подзатыльник.

— Крюковолк, — отвечаю я. Наручник умудряется изобразить шок и ужас при том, что половина его лица скрыта маской. Батарея лишь вопросительно приподнимает бровь. — Он хотел, чтобы я присоединилась к нацикам. Я отказалась, — отвечаю я на невысказанный вопрос.

— Друзья никогда не просят друзей изменить своим убеждениям, — глубокомысленно замечает Наручник. — К тому же, у него кошмарная прическа.

Еще раз вздохнув, Батарея спрашивает:

— Можно с тобой поговорить? Мы хотели бы кое-что прояснить относительно случившегося прошлой ночью.

Прошлой ночью? Точно; Лун. Я включаю маску в полную силу.

— Буду рада ответить на ваши вопросы, — ровно отвечаю я.

Батарея способна выдавать вспышки суперскорости, суперсилы и прочности — после того, как «зарядится». Наручник поглощает и перенаправляет кинетическую энергию. Если я захочу от них избавиться, достаточно будет завернуть его в кокон и бежать. Скорее всего, я легко смогу выиграть забег у Батареи, а если она задержится, чтобы освободить своего напарника, у них вообще не останется шансов. Согласившись на разговор, я ничего не теряю.

Батарея присаживается по левую руку от меня, а Наручник растягивается на траве рядом с ней. Она достает какое-то мелкое устройство и нажимает кнопку. Зажигается красный огонек, и она начинает говорить:

— Батарея проводит опрос парахумана, известного как «Белая Роза», о событиях, произошедших в ночь с одиннадцатого на двенадцатое апреля в Броктонбей. Белая Роза, хотите ли что-нибудь добавить?

Я не сразу понимаю, что она протянула диктофон в мою сторону.

— Э-э, нет? — запинаясь, отвечаю я. Надо ли мне было что-то сказать?

Кивнув, Батарея продолжает:

— Протекторат отреагировал на вызов по горячей линии, получив сообщение о схватке Луна с неизвестным парахуманом в заброшенном районе города. Когда мы прибыли на место происшествия, Лун все еще сражался с Белой Розой и уже вырос настолько, что принудить его к отступлению стало неосуществимо. — Интересно, при каких условиях заставить Луна отступить считалось у них «осуществимым»? — В результате мы приняли решение вмешаться, чтобы новый кейп смог убежать с места схватки. Мы потерпели неудачу, и Лун догнал Белую Розу. — Я немножко вздрагиваю, вспоминая Луна, нависшего надо мной. — В этот момент Наручник раздробил левую ногу Луна выше колена, после чего Белая Роза пробила левую глазницу Луна и заполнила его черепную коробку костью, убив его. Верно ли были изложены эти события? — спрашивает она, выжидательно повернувшись ко мне.

Я открываю рот, но потом замираю в неуверенности. Будет ли это считаться признанием вины? Понятия не имею, насколько случившееся можно считать самозащитой. Я ведь вышла на улицы в поисках схватки. Возможно, это делает меня виновной? Наручник выглядывает из-за плеча Батареи и ободряюще улыбается мне.

— Расслабься, мы не собираемся тебя арестовывать. Просто пришли, чтобы уточнить кое-что, — говорит он беспечным и жизнерадостным тоном. — Когда мы соберем все факты, то попросим команду юристов изучить их и выяснить, оправдано ли то, что ты сделала. Если, по их мнению, нужно будет что-то решать… — то есть, если мне предъявят обвинение в убийстве, — придется провести денек в суде. Если нет, мы оставим все как есть и дадим тебе знать об этом. При всем при том, ты будешь выглядеть лучше, если поможешь ускорить дело, — заканчивает он, возвращаясь на траву.

Вежливо кашлянув, Батарея повторяет:

— Кажется ли вам правильным мое изложение событий?

Если я скажу «да», то дам им в руки рычаг, чтобы давить на меня. Преступление, о котором они могут вспомнить в любой момент, когда им это понадобится. Скорее всего, у Оружейника есть видеозапись, но личное признание — совсем другое дело. Не следует делать его вот так запросто. Если дело дойдет до суда, возможно, я смогу подвергнуть сомнению все его материалы, указав на то, что он опытный Технарь и способен подделать любую запись на своем оборудовании. Но будет намного труднее сказать то же самое о записи на паршивый низкотехнологичный диктофон, сделанной в присутствии двоих свидетелей. Некоторое время я раздумываю о том, как лучше поступить, чтобы оставить как можно меньше возможностей для будущих репрессий, рассматривая этот вопрос со всех сторон. В какой-то момент Батарея останавливает запись, но диктофон не убирает. Погрузившись в мысли, я вдруг чувствую укол боли. Опускаю глаза, чтобы посмотреть, в чем дело. Оказывается, я вырастила новую розу.

Как поступил бы в такой ситуации преступник? Появление розы может быть не настолько бессмысленным, как мне сперва показалось.

Вдох, выдох. Маска.

Я киваю, и Батарея снова включает диктофон.

— Говорит Батарея, продолжаю опрос Белой Розы. Считаете ли вы правильным мое изложение событий, сделанное ранее?

— Да, — тихо отвечаю я.

Батарея щелкает кнопкой, выключая диктофон, встает и с легким хрустом выгибает спину. Наручник ловко поднимается на ноги и одаряет меня сияющей улыбкой:

— Ну что ж, похоже, нам уже пора отправляться. Кстати, у тебя есть телефон или еще какой-нибудь способ контакта? — добавляет он, искоса глянув на меня, как будто только что вспомнил. — Ну, на тот случай, если нам надо будет с тобой связаться.

Чтобы предложить мне сдаться властям. Я качаю головой:

— У меня плохая история с мобильными телефонами.

Наручник пожимает плечами:

— Ну, мы, наверное, все выясним в пределах недели. На всякий случай, постарайся освободить время на следующей неделе, в воскресенье. Мы могли бы тогда встретиться здесь и все обсудить. Либо так, либо мы просто передадим тебе новости, когда встретим тебя снова. В общем, чао! — он машет мне рукой, спускаясь с холма.

Батарея смотрит ему вслед, потом поворачивается ко мне и протягивает руку. Я замечаю в ней маленькую белую карточку с эмблемой Протектората и телефонным номером. Беру у нее эту карточку.

— Позвони, если нужна будет помощь, — говорит она без затей. Потом мягко улыбается и добавляет: — Или если захочешь присоединиться к Кадетам. — Она идет вслед за Наручником, и они оба исчезают среди деревьев.

Я делаю себе костяное кресло и усаживаюсь, наслаждаясь свободой и полуденным солнцем. Все прошло совсем не так плохо, как могло бы. Я до сих пор не знаю, обвинят ли меня в убийстве или нет, но все могло обернуться гораздо хуже. Они могли привлечь Мисс Милицию, чтобы подстрелить меня транквилизирующим зарядом с пары сотен метров, или применить усыпляющий аэрозоль, или же просто взломать мою броню и воспользоваться тазером, чтобы оглушить меня. Если я до сих пор на свободе, значит они верят, что я не сорвусь с нарезки и не наделаю глупостей. Я думаю о школе и о своих шансах удержать себя в руках. Нет уж, лучше не рисковать. Мне кажется недостойным использовать свою силу как предлог для того, чтобы не ходить в школу, но я не могу допустить такого риска угробить мою геройскую карьеру еще до того, как она началась.

Но чем тогда занять остаток недели?

— Сколько вы хотите?

— Хм-м? — я поворачиваю голову. Парень постарше меня, в красивой рубашке и бежевых брюках, нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Модные часы, очки с маленькой фигуркой серебряной лошади на стекле, чуть раздраженное выражение лица.

— За цветы, — уточняет он, показывая на букет у меня в руках. Я опускаю взгляд. Да, у меня их уже прилично набралось. Пожалуй, можно продать их, чтобы заплатить за автобус, или потратить еще на что-нибудь.

— Два пятьдесят, — отвечаю я, небрежно оборачивая стебли тонким костяным конусом, чтобы цветы не рассыпались. Он протягивает три купюры, выхватывает мою самодельную вазу и торопливо спускается с холма. Грубовато с его стороны. Но, по крайней мере, он заплатил больше, чем следовало. Я бросаю взгляд на две сотенные бумажки и еще одну в пятьдесят долларов, и…

Стоп, что?

Я подношу банкноты к глазам, пытаясь убедиться, что это не иллюзия. Не-а. У меня в руках двести пятьдесят долларов наличкой. Они не выглядят поддельными, но впрочем, я никогда раньше не держала в руках стодолларовых купюр. Подумав об этом, я начинаю тихонько хихикать.

Потом я понимаю, что размахиваю приличной суммой денег в общественном месте, и чувствую себя капельку глуповато. Быстро делаю карман в своей броне, кладу туда деньги вместе с карточкой Батареи и плотно запечатываю его. Источник дохода найден. Должно быть, я не смогу продавать свои цветы по двести пятьдесят долларов слишком часто, но даже и десять баксов за букет было бы уже очень неплохо. В конце концов, героизм сам по себе не помогает оплачивать счета.

Я откидываюсь в кресле, задумчиво глядя в небо. Теперь осталось только подобрать хорошее название. «Флористика Белой Розы»? Слишком примитивно. Кроме того, не хотелось бы, чтобы люди подумали, будто я могу делать одни лишь только розы. «Вечнобелая Ботаника»? Чересчур сложно для восприятия. Может быть, вовсе выкинуть тему костей? Придумать что-нибудь стильное. Хм-м… а где, кстати, цветы и кости встречаются вместе? На кладбище? А что если «Скорбящая Цветочница»? Капельку стремно, но бывают названия и похуже…

— Как поживаете?

О, дьявол, если еще один долбоеб прервет сегодня мои Важные Мысли, это будет считаться самоубийством об кейпа! Я медленно оборачиваюсь на голос, стараясь двигаться как можно более плавно.

Этот голос принадлежит веснушчатой зеленоглазой блондинке, одетой в симпатичное лиловое платьице на бретельках. Выглядит чуточку слишком бледной. Скорее всего, не кейп. Я закрываю глаза и дышу. Вдох, выдох. На мне маска. Я открываю глаза и усмехаюсь — под маской.

— Замечательно. А вы как? — вежливость на вежливость, а теперь скажи, чего тебе надо?

Девушка улыбается, почти бессознательно, — примерно как Эмма, когда та нервничает.

— О, у меня все в порядке. Не могли бы мы немножко поговорить? Меня зовут Лиза.

* * *

Гук (gook) — унизительное прозвище для азиатов, распространившееся после Корейской и Вьетнамской войн. Примерно как «ниггер» для чорных, только хуже.