L+L (гет)

Мерибет и Колин остались в комнате одни. Она молчала, а он — он, кажется, вообще не понимал, что происходит. Потому что так быть не могло. Мерибет была некой данностью, огромной… Главной частью его жизни. Она простила ему даже те измены! Что такого он мог ей вчера сказать? Что такого? Что? Это же слова! Всего лишь слова! Как же так… Она не может! Не может просто взять — и уничтожить всё. Как же… Он… Он не сможет без неё!

— Я… Я не помню, что сказал вчера, — выговорил Колин, наконец. — Но я был пьян. Нельзя на это обижаться!

— Ты был пьян, — она кивнула. — И так в последние месяцы бывает очень часто.

— Тебе это не нравится? — ухватился он за эту мысль, простую и понятную — и тут же возмутился: — Но я просто пью вино! Это же не виски, Бет! И не так и много… И не каждый день!

— Ты пьёшь, Колин, — сказала Мерибет. — Ещё немного — и ты станешь пьяницей. Я пыталась говорить с тобой об этом, но ты не хочешь слышать. Но дело даже не в этом: то, что трезвый человек не скажет вслух, пьяный выскажет. Что и произошло вчера. И ты прав: это твой дом, и жизнь твоя, и если мне что-то не нравится — это моя проблема. Не твоя. И я её решила — как смогла. Теперь можешь делать всё, что хочешь — у меня больше не будет права как-либо это комментировать. Нужно только сходить в министерство и зафиксировать развод. Это недолго.

— Я не пойду! — он даже попятился. — Бет, я не пойду! Не думай!

— Мне бы очень не хотелось посвящать в наши дела всю Британию, — сказала Мерибет. — Ты знаешь, что я могу добиться этого и без твоего согласия — но это всё равно, что написать в «Пророк». Я пойду на это, если ты меня заставишь, но прошу тебя не доводить до этого.

— Я тебя не отпущу! — он упрямо замотал головой, прекрасно понимая уже, что всё это бесполезно. Мерибет никогда не угрожала — она просто делала. И всё.

— Ты меня уже прогнал, — возразила она с убивающим его спокойствием. — Ты ведь понимаешь, что я не вернусь в тот дом, откуда меня однажды выставили.

— Я тебе не прогонял! — в отчаянии воскликнул Колин. — Бет, я не… Я вообще не помню этот разговор! Хочешь, — горячо проговорил он, протягивая руки к ней, — я вообще не буду пить? Ни капли? Даже и не прикоснусь в вину? И к виски, и вообще к тому, в чём есть алкоголь? Хочешь, непреложный обет дам? Бет, я дам! — он нервно вытащил свою волшебную палочку — рука дрожала, и та тут же заплясала в ней.

— Нет, — Мерибет качнула головой, и едва проснувшаяся было в Колине надежда разлетелась вдребезги. — Не хочу. Это твоя жизнь, — повторила она. — Тебе жить. Делай, что захочешь. Без меня. Я прошу тебя ещё раз — подумай о том, чтобы всё это спокойно зафиксировать. Я зайду через несколько дней, и мы поговорим. Я пока живу у Берти, — добавила она. — Заходи или пиши, если будет нужно что-нибудь.

И аппарировала.

А он… остался.

Постоял немного, растерянно оглядываясь по сторонам. Потом пододвинул себе стул и сел — ноги вдруг ослабли. В голове билась одна-единственная растерянная мысль: «как же так»? Как вообще так может быть? Это же… жена. Она не может просто так исчезнуть. Ведь ещё вчера же всё было… Ладно, пусть не хорошо, но вполне обычно и нормально. Не могла же она обидеться на какие-то слова! Выставил… Он — выставил? Её? Но… это невозможно. Нет, она, наверное, просто поняла его не так! Да, наверняка не так. Он сейчас пойдёт, посмотрит и всё объяснит ей. Она сказала, что живёт у Хиггсов — ну так он за ней придёт и всё объяснит.

Так. Нужен пенсив.

Артефакт нашёлся в кабинете — и когда Колин вынырнул оттуда, посмотрев вчерашний вечер, то очень долго просто сидел, не шевелясь, и глядя на его клубящуюся поверхность. Ничего она не выдумала и всё поняла так.

Но… что же теперь будет?

Он не мог представить себе жизни без жены. Не то, чтобы он как-то особо сильно её любил — нет, просто вся их жизнь была построена вокруг неё. С того самого момента, как она вошла в этот дом его женой, и до нынешнего дня. Он не мыслил без неё ни этого дома, ни фермы, ни книззлов, ни самого себя. Солнце всходит на востоке, листья осенью желтеют, Мерибет — его жена… Вот так был устроен его мир — а теперь он рухнул, и Колин не представлял, как жить дальше.

Всё, что он смог сделать — это не делать ничего. Он не отвечал на настойчивые просьбы Мерибет пойти с ней в министерство, а когда их всё же развели (как же так? Какое они имели право за него решать, не спрося его? Мало ли, чего хочет Мерибет — у него ведь тоже право есть жить так, как он считает нужным!), он потерял возможность говорить себе, что всё как-то образуется, Мерибет опомнится, передумает, она ведь не может бросить, если не его, то книззлов, внуков, дочь!

Но она смогла — и бросила. Ушла от них.

Совсем. Официально.

Колину теперь было невыносимо видеть… всё. Каждый камень дома, коридоры, комнаты, тарелки, занавески — всё напоминало здесь о ней. О том, что у него когда-то было всё, всё, всё, а теперь уже не будет, и его жизнь потерпела настоящий крах. Что он неудачник, неудачник, неудачник, которого бросила жена — а ведь он когда-то так гордился этим браком! И она ведь обещала! Она сама ему сказала, когда всё это случилось с Леопольдом. Мол, Колин, у тебя впереди ещё много времени. Да, он не использовал его и так и не нашёл в себе сил принять невестку, а потом и её девку — но ведь он же не мешал Мерибет общаться с ними! Он всегда ей позволял делать всё, что той хотелось!

Но это ничему не помогло. Она ушла.

А у него больше не осталось ничего, ничего… Сына он потерял уже давно, дочь… Что дочь — она его и не ценила, и не слушала особо… Но всё это никогда его не тревожило… Или нет — тревожило, конечно. Но пока что у него была жена, это всё казалось просто временными неприятностями, глупостями, которые однажды образуются… Мерибет придумает что-нибудь и всё уладит. Она всегда решала все проблемы.

Но теперь… теперь…

Он не мог так жить — и не хотел. И… спрятался. Скрылся от ставшего ужасающе пустым дома, закрылся в своих комнатах — он, конечно, сменил спальню, потому что находиться в той, где всё буквально кричало о жене, не мог, — никуда не выходя и не впуская никого, кроме приносивших еду и вино эльфов.

Даже книззлов.

Впрочем, время шло, и на Рождество Тайлер вытащил его из этого добровольного заточения — и тогда же Колина ждало ещё одно испытание: приглашение на Рождество к Хиггсам.

Он пошёл, конечно — и отчаянно об этом пожалел, потому что видеть Мерибет, теперь совсем чужую и далёкую, хотя и безупречно вежливую, ему было невыносимо. Он тогда напился до беспамятства и даже не запомнил, каким образом попал домой — а наутро, мучаясь с похмелья, проснулся от возмущённого:

— Мне ещё никогда в жизни не было так стыдно!

Он с трудом открыл глаза и сфокусировал расплывающийся взгляд на стоящей прямо перед его кроватью дочери.

— Не кричи, — пробормотал он. Голова болела, и его мутило так, что он вяло испугался, что сейчас испачкает ковёр и туфли Шерил.

— Алкоголик! — она ткнула в него вытянутым пальцем. — Да за что мне это всё?! — воскликнула она, сжимая ладонями виски. — Отец-пьяница, невестка-шлюха, мать вообще ушла! За что?!

— Я её обидел, — с некоторым трудом выговорил Колин. — И она ушла.

— А она нас не обидела?! — возмутилась Шерил. — Меня не обидела, по-твоему? А ещё ты тут… В общем, так, — она сложила руки на груди. — Не смей меня позорить, ясно? Ни меня, ни Тайлера, ни Холли. Не смей больше ходить к дяде Берти.

— Что? — он настолько удивился, что ему даже показалось, что головная боль ослабла.

— Ты меня услышал, — Шерил развернулась и пошла к двери, но остановилась на пороге, повернулась к отцу снова и очень чётко повторила: — Не позорь меня. Я не хочу, чтобы все узнали, что у меня отец — запойный пьяница.

Шерил вышла, громко хлопнув дверью, а Колин расплакался от боли и обиды.

Никто его не понимал. Совсем никто. Даже дочь, которая, как он надеялся, должна была бы его поддержать — он же ведь всегда был на её стороне! А она… вот так…

Но ужаснее всего было понимать, что да — она права. Ал-ко-го-лик. Пьяница. Он медленно проговорил эти два слова про себя. Он — пьяница. Скоро у него, наверно, покраснеет нос и затрясутся руки. Ох, какая мерзость…

Нет, он так не должен. Нет. Она… Она так точно не вернётся. И вообще… вообще…

Удержаться оказалось очень трудно, но, по крайней мере, Колин теперь старался ограничиваться всего одной бутылкой в обычный вечер и только парой — в выходные. Что до Хиггсов, то он сам отнюдь не был уверен в том, что хочет там бывать: слишком тяжело ему было видеть Мерибет. Но, с другой стороны, она продолжала иногда бывать и здесь, приходя теперь то к дочери — с которой они, правда, постоянно ссорились — то к внукам, с которыми, напротив, кажется, заметно сблизилась. Так что, когда летом Колин снова получил — вместе со всеми остальными — приглашение на очередной день рождения Альберта Хиггса, он решил пойти.

Его жизнь постепенно вошла в новую колею, в которой было пусто, серо, но, по крайней мере, почти тихо и спокойно. Тайлер занимался фермой, и Колин даже не заметил, как за пару следующих лет внук, по сути, перенял у него дела, уже вполне самостоятельно списываясь с заказчиками и ищущими вязок клиентами и отлично справляясь со всей бухгалтерией. Он вообще очень возмужал и вырос — и однажды, когда перед очередным днём рождения Альберта Хиггса Шерил, по обыкновению, сказала:

— Я тебе категорически запрещаю разговаривать с женой и дочкой Лео, — глянул на неё спокойно и уточнил:

— Или что?

— В смысле «или что»? — даже растерялась Шерил.

— В смысле, что ты сделаешь? — осведомился он. — Любая угроза нарушения запрета подразумевает санкции — каковы они?

— Я твоя мать! — возмутилась Шерил. — И я запрещаю…

— Я услышал, — кивнул Тайлер. — И интересуюсь, что ты сделаешь, если я тебя ослушаюсь. Из дома ты выставить меня не можешь, — начал он перечислять, — он не твой, а деда. Денег ты меня лишить не можешь — я давным-давно их зарабатываю сам и, по сути, содержу тебя с отцом, а не наоборот. Покричишь? Так я привык. Оставь меня в покое — я способен сам решить, с кем общаться, а с кем нет, — сказал он раздражённо, и добавил: — И Холли не дёргай. Ей ты тоже сделать ничего не можешь, но она пока ещё расстраивается, когда ты орёшь. Ненадолго, я надеюсь, но мне это надоело.

— Ты как со мной разговариваешь? — Шерил даже отступила чуть назад, потрясённо глядя на сына.

— По-английски, — вздохнул он. — И весьма вежливо. Мама, извини, но погода жаркая, мне надо огород полить.

И ушёл.

А выслушивать возмущённую и обиженную тираду Шерил пришлось Колину.

Он слушал — хотя почему-то совсем не испытывал к ней жалости. Может, потому что сил на то, чтобы жалеть ещё кого-то, кроме самого себя, у него не было — а может, потому, что, на самом деле, очень гордился Тайлером. И жалел, что тот глядел на него теперь со смесью сожаления, досады и снисхождения. Но всегда, всегда держался вежливо.

Как с чужим.