Приговоренный (джен)

Пока я поудобнее устраивал Алешу на нашем светлом кожаном диване, прислушивался. Пискнул ключ, зашуршал Павлик. Брякнулась на пуф, стуча банками и звеня бутылками, холщевая магазинная сумка. У нас сознательная семья, мы и так слишком много употребляем всего пластикового, но только не пакеты! За молоком и прочей развесной едой ходим на фермерский рынок со своими бутылками, банками и коробками. Запахло рисовым уксусом. Видимо, папочка по дороге навестил еще и японский магазин. Уксус, чтоб вы знали, мы тоже покупаем на разлив. Как и соевый соус, и кокосовое молоко. Рыбные консервы я пробовал один раз в жизни, в скаутском лагере. У нас в доме рыба появляется, только если она прилегла после вылова на лед отдохнуть. Чаще, чем хотелось бы, я нахожу в ванной стайку миног или угря, а то и меланхоличного карпа. Противнее всего выглядят живые осьминоги. При виде всего этого зоосада во мне вскипает внутренняя борьба. С одной стороны, я за жизнь во всей жизни, и за мир во всем мире. Убийство рыбы процесс крайне неприятный. А смерть осьминога и вовсе может быть приравнена к убийству собаки. У них же интеллект о-го-го! С другой стороны, осьминоги очень вкусные и питательные. Чистый белок, можно сказать.

Опять же, батя встал стеной на пути нашей семьи к вегетарианству и сыроядению. И пока что уверенно ведет в счете.

Послышалось воркование папочки. Голос у него тихий. Этим тихим голосом он произносит по праздникам тосты, признается бате в любви, ругается (иногда даже матом!), спорит, орет на кого-то по телефону. Хает своих пациентов, которым только вчера было русским языком сказано, что диабет оставит их слепыми, и которые тут же спешат заесть эту новость парой заварных пирожных из Елисевского! Истерит он тоже тихо. Но интенсивно и с большой самоотдачей. Папочка только что шепотом выказал удивление, что батя дома. И что практика у меня подозрительно быстро закончилась. Потом что-то бурчал уже батя, а папочка смущался и хихикал. В какой-то момент стало очень тихо. И действительно страшно. У меня волосы на затылке дыбом встали. Я замер в ожидании.

— Нас всех посадят! — тихо и коротко прошептал Папочка.

И понеслось!

Папины быстрые шаги дробно застучали по дому. Он несся к аптечке, твердя по дороге: «Все плохо! Все очень-очень плохо!» «Кто не снял тапочки?!» «Кто тут все разбросал?!» Утробно и глухо заурчал Павлик, насильно оторванный от паркета и брошенный на ковер с высоким ворсом. А папочка уже бежал в другую сторону, ко мне. В гостиную. Его лицо, наполовину скрытое медицинской маской, а на вторую забранное пластиковыми очками, появилось в крошечной щелке между дверями. Он тревожно глянул на меня, на царевича, и тут же захлопнул дверь. Через минуту она распахнулась. В коридоре сияло бактерицидное освещение. Батя, тоже в медицинской маске, оттопыривающей одно его ухо, с торчащими из-под резинки волосами, обреченно глянул на нас и развел руками. Он сделал, что смог!

Мне на лицо с силой насаживалась веселенькая детская маска с нарисованным улыбающимся беззубым ртом. Вопрос о том, почему для своего двадцатилетнего сына папочка все еще выбирает лейкопластырь с супергероями, цветной веселенький гипс и маски с картинками, для меня загадка. Ибо по всем остальным статьям с меня спрашивают, как со взрослого. Обезопасив меня, папочка всерьез взялся за царевича.

— Корью, краснухой, оспой болели? — спрашивал он, ощупывая мальчику гланды.

Выяснив, что Алеша болел корью и скарлатиной, папочка сунул ему в рот электроный термометр и убежал в спальню. Обратно он вернулся с коробкой пузырьков и упаковкой одноразовых шприцев. Мальчик заметно напрягся. В его время уколы были действительно болезненной процедурой.

— Как же быть, — шептал себе под нос папочка, — не привитый человек в доме и уже температурит. Все плохо! Очень-очень-очень…

— Куда это? — батя стоял в двери с такой же коробкой, из которой выпадали какие-то трубки, жгуты и бинты.

— На пол поставь, — буркнул папочка, — поройся во втором холодильнике, я «полиомиелит» забыл. В дверце на второй полке сверху.

— «Эболу» захватить? — серьезно осведомился батя, хотя по глазам было видно, что он пытается шутить.

— Прекрати паясничать! — тихо рявкнул папочка. — Какая эбола в Екатеринбурге, вы случайно не знаете, Алексей Николаевич, эпидемия «испанки» уже закончилась? А тифа?

Алеша пожал плечами.

— У него коленка болит, — пробурчал я, стягивая маску. — Пап, не суетись, пожалуйста. Я два дня на «точке» провел. И ничего!

— ТЫ ПОТАЩИЛСЯ НА ТОЧКУ НЕ ПРИВИТЫМ ОТ ТИФА?! — полушепотом заорал папочка. — Ты знаешь, что я ваш заштатный институт могу лицензии лишить за такое?

Ничего себе, «заштатный институт»! Я даже обиделся. Но Папочку уже несло. Он что-то ворчал и рылся в заднем кармане. Я только сейчас понял, что он ведь реально может не только лишить мой ВУЗ лицензии, но и прикрыть его ко всем чертям. От непоправимой ошибки его удерживали только резиновые перчатки. Телефон намертво вцепился в карман и никак не желал выпадать из него. Папочка все больше нервничал. Один из лучших ВУЗов страны спас батя. Он ухватил мужа за плечи, прижал к себе и зашептал ему на ухо: «Не ссы! Все решим! Я с тобой!»

Успокоился Елисей Святославович далеко не сразу. Зато окончательно. Врач в нем победил. Он тактично освободился от медвежьей хватки, обернулся к царевичу и коротко потребовал: «Снимайте джинсы».

Коленка у Алеши была даже не красная, а какая-то синяя. И почему-то круглая. В жизни своей такого не видел, а я на велосипеде по пересеченной местности катаюсь не первый год. Всякого насмотрелся, в том числе и сквозных ранений. Велосипедисты часто с накатанной тропы под гору уходят. А экстремал может насмерть разбиться, бывали случаи. Папочка осторожно ощупал мальчику ногу, задал несколько коротких вопросов и снова исчез в спальне. Оттуда он принес огромную розовую клеенку, уже распакованную собранную донорскую систему и тюбик с обезболивающим. Обильно смазав ребенку посиневшее колено, он включил секундомер и снова вышел, теперь уже надолго. Было слышно, как он шуршит упаковками, чем-то щелкает, тихо сам с собой беседует. И да, дела все еще были плохи.

— Ничего лучше не нашел, — проворчал он себе под нос, возвращаясь с полным шприцем и спиртовой салфеткой для инъекций, — надо доукомплектовать аптечку на всякий случай.

— Что это? — спросил я, убирая маску.

— Викасол, — горестно вздохнул папочка, — кровоостанавливающее.

Нет ничего приятного в том, чтобы смотреть на пункцию коленного сустава. В хирургии вообще ничего красивого нет, на мой взгляд. Папочка в ортопедии не силен, колол наугад. Игла у донорской системы толстая и длинная. И даже такой иглой, попробуй, попади в сустав, похожий формой на футбольный мяч! Мы сразу поняли, что все получилось. Когда послышался противный скрип хряща, а в пакет хлынула первая струйка крои. Алеша все терпел. У него был большой опыт общения с врачами. Иглу подклеили лейкопластырем и обложили гемостатическими губками, а сустав сдувался буквально на моих глазах. Кровь, темная и густая, стекала на пол, в донорскую систему. Мешочек уже заметно переполнялся, а она все не останавливалась. Я сидел на диване, мальчик положил мне голову на колени. И все время сжимал мою руку. Мне было страшно за него. Он же остался совсем один. Куда он пойдет? Как будет жить? Без денег, без документов. То, что меня посадят за кражу человека из прошлого, я не сомневался. Может быть, даже на электрический стул. Преступление мирового масштаба, как никак. Мое имя будет проклято и станет нарицательным. Но куда потом денут царевича? Вернут на казнь? Скорее всего.

— Викасол не помог, — спокойно констатировал папочка поглядывая на округлившийся пакет с кровью, — неси второй пакет и и аминокапронку*.

Пока батя собирал стойку для внутривенных инъекций, папочка одним легким движением затянул у царевича на плече жгут, а вторым таким же легким и непринужденным жестом воткнул ему в вену иглу от капельницы. Не такую устрашающую, как для крови, потоньше. Сейчас все растворы для инъекций продаются уже содержащими капельную систему. Удобно. В будущем вообще жить зашибись. Можно же про Алешу никому не рассказывать. С его здоровьем надо в больнице прописаться, конечно. А у нас дома все условия для плодотворного лечения уже созданы. Я уже вырос. Институт закончу, совсем съеду. Да я могу хоть завтра в общагу перебраться!

— Надо консилиум собирать, — папочка поднял на батю ставший очень решительным взгляд, — и Тамерлана. Уж извини, но без него не обойтись.

Батя вздохнул и как-то сразу погас. Сник. Я тоже напрягся. Кто такой этот Тамерлан?