Приговоренный (джен)

Когда я был маленьким, меня покусала собака. Об этом никто не знает. В моей медицинской карте нет никаких записей об этом случае. Там вообще ничего не записано, кроме успешно проведенных взвешиваний и осмотра у стоматолога. Можно сделать вывод, что я наделен от природы богатырским здоровьем. Как в сказке, рос не по дням, а по часам. Высаживал плечом стальные двери в три года, а в пять выдирал с корнем придорожные деревья. Да, моя карта пуста. Но не потому, что я не болел. Отказник из дома малютки, конечно, я болел! Часто, много и даже с рецидивами. Я падал с велосипеда, ломал руку, глотал монеты и совал пальцы в розетку. В разное время на меня падали телевизор, гардина со шторами и утюг. Я дважды тонул: в море и в речке. Угадайте, кто засунул в нос канцелярскую кнопку? Все, кто думают, что я тогда был мал и несмышлен, сядьте, не нарушайте статистику. Ах да! Чуть не забыл, как я на спор ел червивый горох и зеленые яблоки. А однажды застрял головой в перилах лестницы. В общем, у меня было нормальное детство. Думаю, моя медкарта показалась бы кому-то весьма интересным и поучительным чтивом. Но все эти маленькие тайны я унесу с собой в могилу.

Мои родители с честью выдержали все подброшенные мною испытания. Каждый раз, когда я приходил домой с окровавленными коленками, выдранными с корнем волосами и разбитым носом, батя говорил что-то вроде: «Пацан растет!», а папочка со вздохом уходил к себе в кабинет и возвращался оттуда с Зеленой Папкой. Это главная в его жизни ценность, после нас с батей. Если в нашем доме будет пожар и придется решать, какие вещи выносить из огня, это будет его единственный выбор. Паспорта, деньги и дипломы могут гореть, сколько угодно. Все это подлежит восстановлению, да никто их никогда живьем не требует. Все документы от водительского удостоверения до медицинской страховки давно привязаны к системе «Россиянин». Но Зеленая Папка содержит сведения, которые никогда не станут достоянием всемирной сети или памяти телефона. Папка состоит из нескольких листов принтерной бумаги, с написанными на них от руки именами, телефонами и должностями. Это все, что нужно, чтобы быть счастливым и здоровым. Что для папочки с его Зеленой Папочкой почти одно и то же.

На первый взгляд людей из списка ничто не объединяет. Среди них есть две лесбиянки, три отца-одиночки, одна женщина, на первый взгляд ничем не примечательная. Да много, кто ещё там есть. Все они люди обычные. Верующие и атеисты, общительные или замкнутые. Кошатники и собачники. Их дома и квартиры рассыпаны по всему городу, и они почти не знакомы между собой. Но есть организация, любезно помогающая таким, как они, стать ближе друг к другу, обзаведясь общей проблемой. Имя этой замечательной структуры ОПЕКА.

Когда я говорил, что боюсь ее до сих пор, я не шутил. В детстве я не мог ни упасть, ни пораниться, ни даже чихнуть безнаказанно. Потому, что стоило мне где-то посадить едва заметный синяк, к нам домой приходила проверка. Батя — человек, прошедший Сомали, с моим появлением начал боятся писем с неизвестных адресов, звонков с неопределенных номеров и непрошенных визитеров. Правда, помимо проверки из органов опеки он еще ждал возвращения моей блудной матери. У папочки нервы покрепче будут. Он тоже боялся, конечно. Но с первого визита строгой женщины в мундире службы соцобеспечения взял себе за правило коллекционировать полезных и надежных специалистов в отдельном списке. Я, кажется, сказал, что людей из Зеленой Папочки ничто не объединяет? Я ошибся. Каждый из них в свое время по разным причинам мог потерять приемного ребенка.

На экране телевизора уже вовсю шла тихая электронная дискуссия. Шесть врачей внимательно разглядывали что-то на мониторах своих компьютеров, или на таких же больших телевизорах сидя у себя дома. Время было еще не позднее, многие, судя по шапочкам и халатам, был на работе. Папочка сосредоточенно снимал на телефон коленку Алеши, пакеты с его кровью, аккуратно расставленные на полу бутылки и разбитые колбы с лекарствами. А его собеседники из телевизора молча строчили сообщения в чат. Наконец, они один за другим отключились. Экран погас, и в гостиной стало темно. И я точно знал, что ни один из этих врачей не побежит с доносом в опеку или полицию. Никто не спросит у нас документы на ребенка. Я знал, что нам помогут. Бесплатно и без вопросов.

— Есть свободная операционная, — деловито сообщил нам папочка, пролистав свою записную книжку почти до самого конца, — потерпите еще пять минут, всего один специалист остался.

Он вышел, и мы с батей и задремавшим у меня на коленях Алешей слушали, как он говорит кому-то по телефону: «Тамерлан? Извини, что отрываю. Нужна помощь без объяснений». Батя сидел мрачнее тучи. Наконец, после короткой тихой беседы папа вернулся в комнату и объявил, что пора собираться. Мы никогда не вызывали скорую помощь. Любой врач, от педиатра до пластического хирурга, получает право установить на свою машину спецсигналы и красный крест. Потому что ни один доктор не может отказаться помочь раненому. Какой бы врач не проезжал мимо автомобильной аварии или лежащего на земле человека, окруженного зрителями с мобильными телефонами, он обязан посадить его в свою машину и доставить в ближайшую больницу. Пользоваться правом проезда по встречке из пустой прихоти никто не станет, так можно и без диплома остаться. А потерявший уважение коллег врач уже никогда не станет среди них «своим».

Оставившего на розовой клеенке приличных размеров алое пятно, грозящее в любую минуту перетечь на наш неприкосновенный диван царевича со всей возможной осторожностью перенесли прямо к иглой в коленке на заднее сиденье папиной машины. Три небольших пакета с его кровью папочка аккуратно погрузил в сумку-холодильник, которую мне никогда не доверял даже в руках нести. А на торчащую канюлю иглы надел специальный колпачок.

Я с тревогой видел, что ранка вокруг иглы все еще кровоточит. Помню, тогда мне показалось, что мальчик потерял ведро крови, и вот-вот двинет кони у меня на руках. Мы сидели сзади, и я чувствовал, какие у него ледяные руки. Не спросив разрешения, я набросил царевичу на ноги яркий шерстяной клетчатый плед, гордость папочки, привезенный им откуда-то из монастыря Эскориал. Батя, скрипя зубами, устроился на переднем сиденье. Выглядел он так, словно собирался на войну. Не знаю, зачем, но он надел свой парадный мундир. Спокоен был только папочка. Он как бы между делом разобрал сумку с продуктами. Обычно он все моет антисептиком, прежде, чем поставить на строго отведенное место в холодильник №1. Но сейчас просто рассовал все, как попало. Времени было в обрез.

На въезде в город была небольшая пробка. Мы уверенно мчались мимо стоявших в ней водителей по выделенной полосе для автобусов, как вдруг я почувствовал, что-то мокрое на своей ноге. Я уже подумал, что это кровь. Но поглядел на Алешу и увидел, что он плачет. Побелевшими пальмами он изо всех сил цеплялся за кресло. Но машину все равно трясло. Нет ничего страшного в тряске на заднем сиденье, если ты здоров. А вот для человека с огромной иглой в колене любая ямка на дороге превращается в непреодолимую преграду. Папочка понимающе кивнул и сбавил скорость до минимальной разрешенной.

Нам тут же начали сигналить сзади. Ближе к ночи скорость на дрогах повышается. Людей уже нет, велосипедисты ездят по специально проложенным дорожкам и с автострадами нигде не пересекаются. Гоняй, не хочу! Естественно, автомобиль с медицинской мигалкой, еле плетущийся по "выделенке", превратил ее в третью запруженную полосу. Водители автобусов, привязанные к расписанию, справедливо требовали освободить им дорогу. Папочка, весь красный, рулил, поджав губы. Он чуть принял вправо, и нас тут же начали обгонять маршрутки, одно— и двухэтажные автобусы с недовольными мужчинами и женщинами за рулем. Один из водителей маленького туристического автобуса поравнявшись с нами, несколько раз демонстративно надавил на клаксон. Батя, перегнувшись через водительское кресло, улыбнулся и любезно предложил:

— В х-й себе подуди! Или на пятнадцать суток к себе в гости приглашу.

Дискуссия тут же свернулась, злобный водитель умчался, а я видел, что батя, отвернувшись и глядя в окно, улыбается. И плечи у него как будто шире стали. И папочка улыбнулся. Включил музыку и в машине сразу стало уютно, как дома. Как будто мы едем не спасать жизнь смертельно больному ребенку, а на пикник. Все-таки хорошо, что мама за мной не вернулась. И Алеше с нами будет хорошо. Почему-то я был уверен, что мои отцы тоже так думают.