Mamas and papas (джен)

Он обещал Наташе попкорн — и он держит своё слово. Выбрав самое большое ведёрко в кинотеатре неподалёку, он прячется за козырьком бейсболки и убирает левую руку в карман, но на него всё равно пялятся — он чувствует. Потому что на улице чёртова жара, и кто ходит по такой погоде в глухом чёрном бадлоне? Он идёт очень быстро и нервно — до сих пор как-то неуютно среди гражданских. Это совершенно глупо, говорит Стив, ты не должен пускать свою фантазию так далеко. Но ему всё равно мерещится в каждом мимолётном взгляде — узнавание, осуждение, порицание. Страх. Ему до сих пор чудится, что каждый из этих людей — тот, что пьёт кофе на углу, беззаботная девушка на роликах, пожилая леди у газетного прилавка — все они знают про него всё. Поэтому ему не по душе места, наполненные гражданскими, и любые задачи, которые приходится выполнять без поддержки за плечом в виде Стива. Стив говорит ему — ты мой якорь из прошлого. Он только пожимает плечами в ответ и молчит, но на самом деле это Стив — его якорь в этом странном будущем. Он искренне верит, что когда-нибудь эта паранойя закончится, и он снова сможет находиться среди окружающих людей без потеющей правой ладони и зябких капель, стекающих между лопаток. А может, это просто бадлон виноват. По крайней мере, так думать проще.

Когда он проходит разъезжающиеся двери, кивает камерам и минует пост охраны, всё так же обнимая ведёрко с попкорном, ему ощутимо легчает. В небольшом здании штаба все или бывшие военные, или военнообязанные, поэтому им не нужно объяснять, что к чему. Возможно, кто-то назвал бы его размазнёй и трусом, но не этому "кому-то", чёрт возьми, судить. Никто вообще не в праве судить, но если при мыслях о гражданских его с головой накрывает чувство какой-то гадливости и вины от самого себя, то при мыслях о военнообязанных, перешёптывающихся за его спиной, поднимается ярость. Чистая беспримесная ярость ослепительно белого цвета. Никто из них даже приблизительно представить не может, через что он проходил тогда, в течение шестидесяти лет. Через что он прошёл сейчас, всего полтора года назад, согласившись на восстановительную терапию.

Если кто-то считает, что возвращать свою память, себя самого — это не больно, он глубоко, глубже некуда ошибается. Ему всё ещё сложно решить, какое из воспоминаний больнее. Голова резким простреливающим спазмом отзывается на любые приходящие из глубины образы. Он вообще не понимает, почему всё же решился на медицинские и психологические освидетельствования. На бесконечные, слишком доброжелательно проводимые тесты. На неохотно возвращаемые допуски и звания. Почему решился принять предложение Хилл и поддался щенячье-обречённому взгляду голубых глаз человека из соседнего кресла. Он снова в деле, он почти адекватен, вот только на зашифрованной папке с его личным делом слишком много грифов. И один из них красного предупреждающего цвета.

Двери лифта открываются, он вызывает секретную панель нажатием комбинации цифр и спускается на третий подвальный этаж — в вотчину Наташи. Пока лифт едет, его отпускает. В этой хромированной жестянке в одиночестве он чувствует себя в тысячу, в миллион раз лучше, чем на оживлённой улице в центре Манхэттена. Боже упаси ходить пешком. И почему Сэм не даёт ему свои крылья? Подумаешь, когда-то он сломал один комплект, но ведь это было давно и не правда. Разве это повод до сих пор злиться? Было бы очень круто летать от дома до штаба, минуя любопытные взгляды и толпы гражданских.

Лифт мягко подпрыгивает, и створки разъезжаются. В кабинет Наташи дверь открыта, и на широком удобном диванчике уютно развалились Сэм и Стив, а за ними стоит Наташа с пультом от плазмы.

— Эй, Барнс, мы думали, ты там по пути решил уединиться с попкорном, чтобы нам его не нести, — белозубо шутит Сэм, на что он только пожимает плечами и кидает в него увесистой попкорниной. Метко, между третьим и четвёртым ребром.

— Убит, — комментирует Наташа, пока Стив добродушно хлопает по дивану рядом с собой и двигается в сторону. Он должен сесть между ними? Серьёзно?

— Я ничего не обещал тебе, Сэм. Я обещал Наташе — и я сделал.

— Ладно, мы будем смотреть новые "Весёлые старты", или вы пойдёте погрызётесь в коридор? Могу сказать, вы многое потеряете.

— Ну уж нет, — пожимает плечами Сэм и поворачивается к тёмному ещё экрану. Приходится подойти ближе и все же сесть посередине — между Сэмом и Стивом. Попкорнодержцу — почётное место, как сказала когда-то Наташа. Тогда он только постигал правила общения в этом странном коллективе эгоцентриков и побитых посттравматическим синдромом асов своего дела. Всем досталось в той или иной мере, кто же виноват, что ему — больше всех? — Мне по коридору от него не смыться, узкие у нас коридоры, Нат.

— Я передам Хилл, возможно, она войдёт в положение?

— Наташа, включай, иначе это на весь вечер, — смеётся Стив, почти невесомо толкаясь в бок локтем.

— Ставки? — прижимисто предлагает Наташа.

— На записи есть предстартовая планёрка? — удивляется Стив.

— Обижаешь, — хмыкает Наташа. — Конечно есть.

— У меня с собой только двадцатка, — хмурится Сэм.

— Этого хватит, — вдруг говорит он. — У меня небольшие запросы. Всё равно я выиграю. Нат, включай.

Сэм смотрит с вдохновенным возмущением, Стив тихо хихикает в кулак, Наташа смеётся открыто и щёлкает пультом. Экран плазмы оживает, показывая шеренгу молодых людей в военно-тренировочной форме. Перед ними расхаживает Наташа и проводит крайний инструктаж. Шеренга бойко ревёт: "Так точно, мэм!" и с перерывом в несколько минут по одному исчезает за дверью с табличкой "Начало".

— Двадцатка на вон того парня, второго слева, — тычет пальцем Сэм.

— Ты серьёзно? По рельефу мускулатуры выбирал?— он удивляется и качает головой. — Ставлю на девушку с короткой стрижкой посередине.

— Это называется каре, Бак, — поправляет Наташа.

— Ты выбрал самую мелкую девушку и поставил на неё? — ухмыляется Сэм. — Стратег!

Чем дольше они смотрят, тем острее и эмоциональнее комментарии и быстрее уходит попкорн, который таскают с колен Баки в четыре руки. Наташа и Стив уже в курсе результатов, поэтому они помалкивают и просто упиваются зрелищем подпрыгивающего и орущего на монитор Сэма и Баки, пытающегося сделать вид, что ему до фени происходящее. Вот только глаза его бегают увлечённо, металлические пальцы подёргиваются, а губы то и дело шепчут: "Слева, идиот. Вот так. Молодец. Ниже пригнись. Периметр проверять не учили? Прыгай!" Странно, но он болеет за "лошадку" Сэма.

* * *

— Ты ему сказала, — Сэм делает вид, что до безумия обижен из-за проигранной двадцатки.

— Ни слова, — мотает головой Наташа, и идёт к своей "феррари". — Тебя подвезти?

— Да. Сегодня я пешком.

Они прощаются до завтра, Сэм садится к Наташе — он живёт в паре кварталов от штаба, и Наташе просто по пути, а Баки улыбается, вспоминая ошарашенное Сэмово "вот с-с-стерва!" когда его мелкая протеже запутывает второй силовой объект выпадами (победить в прямой схватке шанс менее трёх процентов, анализирует он), в прыжке неожиданно ударяет раскрытой ладонью в лоб, а потом гладко проскальзывает между широко расставленных ног и сломя голову несётся дальше, пока амбал (штатный агент Тау, прекрасный послужной список, военная база в Техасе, несколько операций в качестве штурмового десанта и служба на секретном правительственном объекте, вспоминает Стив) промаргивается и бьёт в пустоту вслепую.

— Хорошая девочка, — говорит Стив и крутит в своих руках шлем. Они стоят посреди безлюдной подземной парковки возле чёрного Стивова "харлея" и почему-то не торопятся уезжать. Он на самом деле думает так же, но из уст Стива определение звучит неоднозначно. — Я разговаривал с ней после стартов. Высокие показатели выносливости, колледж с отличием, здорова и в неплохой физической форме.

— Что она тут делает? — вдруг спрашивает он тихо. — Сбежала от замужества? Доказывает что-то сама себе? Поссорилась с родителями?

— Она из интерната, — отвечает Стив, разглядывая его с тенью непонимания. — Хочет послужить на благо общества в организации, которую уважает.

— Плечом к плечу с Капитаном Америка? — хмыкает он и надевает шлем на голову. Он почти ненавидит свой болтливый язык, но остановиться не может. — Ты показывал ей сводки смертности среди своих сотрудников за этот год? Или за прошлый, когда небожители привели за собой через портал целую орду гигантской всеядной саранчи?

— Да что с тобой, Бак? — не выдерживает Стив. И ему стыдно, стыдно, стыдно, но сказанного не засунуть обратно в глотку. Идиот.

— Поехали домой, — бесцветно говорит он и закрывает щиток шлема, словно отгораживаясь от Стива, внешнего мира и неприятно зудящего разговора.

Стив ещё какое-то время смотрит в зеркальную гладь щитка, со вздохом надевает свой шлем и заводит "харлей". У Баки иногда бывает, и Стив почти привык к этому. Но всё равно каждый раз — как в первый, и ноет под солнечным сплетением от непонимания и бессилия.

Сообщение от Мелиссы застаёт их уже почти дома, у подъезда. Пока Стив возится с мотоциклом, он читает короткие строки на поцарапанном дисплее: "Жду вечером пятницы на ужин. С вас красное сухое". Поворачивается к Стиву — тот тоже что-то читает в телефоне, сначала улыбается, а потом хмурится.

— Что не так? — интересуется он.

— Пятница, — с досадой отвечает Стив. — Я занят вечером в пятницу. Фотосессия с сенатором, — угрюмо вздыхает он.

Баки присвистывает. На самом деле Стиву приходится отдуваться за них всех. Не очень хорошо, когда лица агентов секретной организации мелькают на каждом углу, но Капитан Америка — совсем другое дело. Фотографии Стива смотрят с рекламных баннеров, маячат вдохновенными призывами с боков рейсовых автобусов, да что уж там, даже подмигивают с пачек "Дорито"! Стив никогда не отказывался поработать внеурочно в свободное от миссий время и даже снялся для календаря. На месяцах июнь и июль Стив позирует голый по пояс. Это было год назад, и Стиву совсем не надо знать, что он случайно купил в газетном на углу этот календарь — на память. Конечно, он видел Стива не раз и в более срамном виде, но это — другое. Это красиво. Как говорит Стив? Это искусство. Средства от продаж поделили фонды борьбы с болезнью Паркинсона и борьбы с детскими раковыми заболеваниями. Огромный тираж разошелся быстрее горячих пирожков, но Стив до сих пор стесняется об этом говорить.

А потом он понимает, что это означает отказ от пятничного ужина, а он так хотел снова увидеть Мелиссу и даже, возможно, познакомиться со своими... внуками? Правнуками? Осознание удручает.

— Ну не хмурься, Бак, я сам до безумия не люблю эти застойные летние недели, когда никакого движения кроме совещаний, интервью и фотосессий, но, чёрт, я работаю и делаю всё, что могу, я просто не в состоянии отказаться, Хилл меня...

— Вообще-то, я грущу на тему того, что не знаю, как добраться к Мелиссе без твоей болтливой задницы, кэп, — он пожимает плечами и смотрит на ошарашенного друга, еле сдерживая улыбку. Стива так легко развести на много слов в плане оправданий, но что бы он ни говорил про Хилл — брехня. Если бы он не хотел чего-то делать, она бы его никогда не заставила.

— Ну ты и...

— Засранец? — ухмыляется он в широко распахнутые голубые глаза.

— Не то слово, — вздыхает Стив и всё же улыбается. — Я рад, что ты хочешь поехать к ней даже без меня. Просто возьми мотоцикл.

— А ты? — удивляется он. Что-то определённо происходит, это ведь любимый Стивов мотоцикл, и он вообще предпочитал не лезть в то, что там у него с этой жестянкой за отношения.

— А я воспользуюсь положенной мне услугой личного водителя, — пожимает плечами Стив и идёт к увесистой деревянной двери подъезда.

— Какого чёрта тогда ты не давал водить мне раньше? — ошарашенно спрашивает он, разглядывая удаляющуюся спину в полосатой тенниске.

— Ждал, пока сам попросишь, — Стив оборачивается и едва сдерживает широченную улыбку. — Проявишь инициативу, так сказать.

— Ну ты и...

— Засранец? — Стив всё таки улыбается во все белые зубы и открывает дверь подъезда. — Знаю, и ничего не могу с этим поделать. И с тебя пицца сегодня, раз ты разжился лишней двадцаткой, — говорит он и исчезает в темном проёме.

Он хмыкает и идёт следом. Никогда не перестанет удивляться вещам, которые Стив иногда выкидывает. Вот как с бритьём недавно, или сегодня с мотоциклом... Наверное, это здорово, каждый раз узнавать в нём старое и находить что-то новое. Это не даёт заскучать. Он заходит внутрь, легко улыбаясь.

За его спиной, через дорогу, за кустами отцветшего шиповника и натянутой вдоль всей улицы сеткой-рабицей на раскинувшийся внизу Манхэттен опускается бордово-огненное закатное солнце.

* * *

Он давно не водил мотоцикл, поэтому едет неторопливо и осторожно в правом ряду, вызывая улюлюканье обгоняющих его байкеров. Ему плевать. Он пообещал, что будет "беречь себя".

Стив купил красного вина и шоколадных конфет заранее — в этот раз решено обойтись без цветов. А ещё за спиной в рюкзаке странные детские игрушки: страшноватый медведь с добрыми глазами под чёрной маской — для Хлои и радиоуправляемая машина "Бьюик Электра" для Джона. Медведя выбрал он, машину — Стив. Они просто вообще не знали, что сейчас дарят детям.

Возле дома Мелиссы много мест для парковки. Он с каким-то благоговением и затаённой меланхолией снимает шлем и вдыхает тёплый вечерний воздух. Чёрт, старина Бруклин, ты так изменился, думает он. Кто бы сказал мне, что я пройдусь по твоим улицам в другом веке — ни за что бы не поверил. Да и кто поверил бы?

Он забирает с собой шлем и рюкзак, осматривает периметр. Остаётся доволен наличием нескольких путей отхода и идёт к подъезду. Квартира на третьем этаже, лестница широкая, светлая и практически чистая. На стене в паре мест странные четверостишия ломаными буквами. Кажется, это называется граффити. Звонок расположен низко, на уровне его живота. Над ним белая пластиковая табличка с выведенными цветными маркерами буквами: "Здесь живут Мелисса, Хлоя и Джон. Пожалуйста, не шумите после десяти вечера".

Он перечитывает три раза, смотрит на часы и решается нажать на звонок. За дверью мелодично переливается соловьиная трель.

— О. Джеймс, как хорошо, что это уже ты, — Мелисса улыбается и затягивает его внутрь квартиры, едва открыв. Даже не посмотрев в глазок. "Провести инструктаж", — отмечает он, позволяя забрать из рук шлем, звякнувший рюкзак, снимая мотоциклетную куртку и ботинки. — Поможешь мне накрыть на стол. Детей пока нет, их завезёт попозже Мария. Это соседка сверху, её дочь занимается с Джоном в одной секции, а сад Хлои по пути. Я сегодня задержалась с переводом, который уже пора сдавать, и не смогла заехать сама. Ах чёрт, кажется, мясо подгорает. Располагайся, осматривайся и чувствуй себя как дома. Боже, ты и так дома, Джеймс, я сейчас.

Она тараторит и блестит зубами, на ней красивое тёмно-зелёное платье привычного старого кроя — он подмечает такие вещи, и это словно реверанс в его сторону, невозможно не оценить. Он практически очарован, потому что плохо помнит, как оказывается в просторной гостиной со столом посередине. У противоположной окнам стены массивный камин. На нем вязаная крючком белая салфетка и разной величины рамки с фотографиями — цветными и монохромными. Он подходит к окнам и пробует раму. Та двигается хорошо — беззвучно и гладко, словно недавно смазанная. Рама не закрыта на крючок — никуда не годится. Он высовывает голову на улицу, снова вдыхает полной грудью. За окнами пожарная лестница — рабочая и без хлама, это плюс. Дополнительный путь отхода в случае... Он трясёт головой и понимает, что снова занят чем-то не тем.

Тот факт, что детей пока нет, его успокаивает на самом деле. Попасть сразу в незнакомую обстановку и в компанию малолетних гражданских — то ещё испытание. Он тенью проходит по квартире, мельком осматривает туалет и ванную, включив и выключив свет, на секунду заглядывает в спальню Мелиссы, идёт дальше и немного подвисает в детской. У него никогда не было детской. Комнатка, что они делили с Ребеккой, была такая же, как и у родителей за хлипкой перегородкой. Никакого особенного ремонта, скрипучие кровати, провисающие едва не до пола. Один на двоих шкаф и стол — чтобы хоть как-то делать уроки. Детская Хлои и Джона пропитана теплом и любовью. Оно в тех самых аппликациях на окнах — какой-то медведь, поросёнок, кролик, осёл и почему-то тигр. Оно в выборе пастельных тонов для стен одного оттенка, но на половине Джона на обоях нарисованы машины, кажется, они не ошиблись с подарком, а на стороне Хлои — куклы. У них разные кровати, разные столы, разные шкафы. И они на самом деле выглядят индивидуально, что никто на свете не ошибётся — тут живёт мальчик и его сестра. И их очень-очень любят.

— Вот ты где, — Мелисса подходит сзади так доверчиво, что он вздрагивает от опасных мыслей. Надо же — задуматься так, что не услышать. Он слишком расслабляется тут. — Я тебя потеряла.

— Знакомился с территорией, — говорит он, и Мелисса фыркает. — Я странно себя чувствую здесь. Не могу сконцентрироваться. Тут приятно и знакомо пахнет, но я не пойму, чем.

— Рецепт запечённого мяса от бабушки Ребекки. Вероятно, его готовила ещё твоя мама, — отвечает Мелисса и тянет обратно в гостиную за длинный рукав рубашки. — Пойдём, поможешь накрыть на стол.

Они расправляют скатерть — белоснежную с полосами по краю. Будет очень стыдно капнуть на такую соусом. Мелисса улыбается и говорит — тефлон. Если запачкаешь — не страшно, просто протру губкой. Это будущее такое странное и непредсказуемое. Но очень удобное, надо признать.

— Ты нормально относишься к острому? Я, кажется, переборщила с чили сегодня, — Мелисса расставляет широкие кремовые тарелки, а он раскладывает рядом вилки и ножи, как мама учила в детстве. Они никогда не сервировали так ужины, а когда что-то нужно было порезать — резали одним ножом на всех. "Ты должен знать, как вести себя в приличном обществе", — говорила мама и брала нож в правую, а вилку — в левую руку. Он запоминал.

— Я люблю есть. Особенно когда вкусно. Год назад ещё были проблемы, но сейчас уже всё хорошо.

— А что было год назад?

— Учился жить заново.

Мелисса смотрит ровно и кивает. Он ловит взгляд и кивает в ответ. Ему нравится, что она не лезет в душу с расспросами.

— Ты всегда носишь перчатку? — спрашивает она снова, когда передаёт протёртые до блеска стаканы.

— Глухую — не всегда. Это чтобы не напугать. Тебя и детей. Обычно удобнее с обрезанными пальцами — более чувствительно и при этом не скользит.

— Знаешь, моих детей сложно чем-то напугать, — хмыкает она. — А меня — тем более. Мне только больше любопытно, чувствую себя малолетней дурочкой...

— Хочешь посмотреть?

— Шутишь? Конечно хочу.

Он без вопросов расстёгивает манжету рубашки и стягивает кожаную перчатку. Разжимает и сжимает кулак, шевелит пальцами.

— Очуметь, — выдыхает Мелисса и подаётся ближе, едва ли не касается носом. Сейчас она меньше всего походит на тридцатисемилетнюю женщину.

— Подключается напрямую к нервным окончаниям. Работает от сигналов мозга. Сейчас я единственный, кто обладает протезом подобной технологии.

— Никогда не видела ничего похожего...

— Я тоже, — он пожимает плечами и надевает перчатку обратно — надо закончить со стаканами. — Вот только тяжёлая очень, тяжелее родной. На погоду ноет спина и болят шрамы на стыке.

— Тебе просто нужен регулярный курс массажа. И всё будет в порядке, — подмигивает Мелисса. — Я сейчас принесу мясо и гарнир, не теряйся больше, ладно?

Он улыбается — совсем немного, но видит отражение этой улыбки в глазах своей родственницы. Она и правда чем-то совершенно неуловимым напоминает лёгкую на подъём смешливую Ребекку.

Пока Мелисса хлопочет, звенит и едва слышно ругается на кухне, он решается — и подходит к камину. Проводит пальцами по краю свисающего кружева, скользит дальше — по холодному камню плиты. Рамочек много, больше десятка. Он различает Мелиссу, у неё на руках Джон. Рядом мужчина, которого он видел на картинках в интернете — муж Ноэль. Он светловолосый и широкоплечий, на его руках бесформенный спелёнутый свёрток, видимо, малышка Хлоя. Они счастливы и очень красивы. Он различает другие лица, которые неуловимо говорят об их родственном отношении к семье Барнс. Он даже видит фотокарточку, на которой пожилая женщина с глазами Ребекки. Он берёт её в руки и долго, пристально смотрит в постаревшее, но всё же знакомое и родное лицо. Будет ли он таким же старым? Немощным? Сколько ему будет? Кто будет рядом?

— Это Ребекка, — Мелисса снова появляется за спиной, но он даже не вздрагивает. Его тут невероятно расслабляет, но об этом пока не хочется думать. — Вот это — её муж и мой дед Карло. Он был итальянцем. Знаешь, после войны всё перемешалось... Он воевал и вернулся без ноги. Они прожили замечательную жизнь вместе. Я их почти не помню, была очень маленькой. Это мой отец Джеймс и мой дядя Рон, когда были ещё детьми. Отец воевал во Вьетнаме, вернулся с неизвестной тропической болезнью. Она долго прогрессировала и в итоге съела его, мне было семь. Дядя Рон всё так же занимается виндсёрфингом, он живёт со своим другом на Гавайях. Не смотри на меня так, они замечательные, просто геи. Так что, вероятно, Хлоя и Джон единственные из юного поколения, кому выпала честь продолжать род Барнсов. Это мама. Элизабет. Она очень трепетно относилась к истории нашей семьи, хоть фактически и не принадлежала ей по крови. Она была бы очень рада тебя увидеть. Её не стало три года назад — кровоизлияние в мозг. А это — ты, — Мелисса вытаскивает крупную овальную рамку, и под её стеклянной гладью на него с залихватской ухмылкой смотрит Джеймс Барнс. Хотя какой он Джеймс. Баки. В военной, с иголочки новой форменной одежде. С лихим вихром под фуражкой. Совсем молодой тут, и даже кажется, что он помнит этот день — Ребекка настояла его зайти в фотоателье — сфотографироваться на память. Или это был Стив? Он помнит слова: "Ты такой красивый в кителе. Ты просто не имеешь права оставить меня прозябать здесь без фотографии".

— Можно? — спрашивает он и переворачивает рамку. Мелисса кивает. Он подковыривает подложку, отгибает упрямый картон и читает свой неровный — очень нервничал тогда — почерк: "Стиву и Ребекке. Не делайте глупостей без меня". Даты нет. Но это определённо было вечность назад. Он вздыхает и возвращает рамку Мелиссе.

— Ты почти не изменился.

— Ты мне льстишь, — ухмыляется он.

— На самом деле даже думать не хочу, как это — когда... Просто не хочу думать, — обрывает она сама себя. — И я теперь не отцеплюсь от тебя, Джеймс. Раз объявился — будешь принимать самое непосредственное участие в жизни нашей семьи. Твоей семьи.

— Я оперативник, — замечает он.

— Ну, в свободное от игр больших мальчиков время, — соглашается Мелисса. А потом говорит: — Давай начнём без детей? Ты обещал красное сухое, а я жутко проголодалась. Мария будет с минуты на минуту, я уверена.

Он только кивает и идёт открывать вино. Мелисса нарезает ароматное — так что пустой желудок сводит — мясо огромными ломтями и раскладывает по тарелкам овощной гарнир. У неё принято молиться перед едой, и она берёт огромные руки сидящего напротив Баки — тёплую правую и левую в перчатке — в свои, тонкие и изящные. Закрывает глаза ненадолго и что-то шепчет, шепчет, а потом улыбается и начинает ловко орудовать ножом и вилкой. Мама была бы довольна. Ощущение, что первый кусочек жаркого рассасывается, пока идёт по пищеводу, даже не достигнув желудка — вот насколько он голоден.

— Это очень, очень вкусно, — говорит он, покончив с первой порцией. Мелисса не спрашивает и накладывает снова.

— Ты живёшь со Стивом?

— Так проще, — кивает он. — Нам обоим.

— Понимаю. Вы хоть готовите там?

— Иногда. Когда есть время и желание. Чаще заказываем домой.

— Гадость какая! Чтобы ужинали у нас так часто, как только сможете! — священно негодует Мелисса, потряхивая вилкой. Он улыбается в ответ. — Почему сегодня один? В смысле, я совершенно не против, но была уверена, что придёте вместе.

— У Стива дела. У него больше работы, чем у меня, — пожимает плечами он.

— Джон с ума сойдёт, когда познакомится с тобой. Было время, когда он просто бредил комиксами о Капитане Америка. Спать с ними ложился.

— Это просто выдумка.

— Выдумка, но вы-то реальнее некуда! Знаешь, я немного рассказывала о тебе предварительно, чтобы встреча не была такой неожиданностью — они ещё маленькие. Но увидеть тебя в живую несравнимо ни с каким рассказом.

— Я не умею общаться с детьми, — вдруг говорит он и виновато поднимает глаза. — Я боюсь, что мы не подружимся.

— Перестань, — отвечает Мелисса. — Знаешь, им сейчас очень сложно, особенно Джону. Уход Ноэля был какой-то катастрофой, мы до сих пор отойти не можем. Джон переживает очень сильно и иногда выдаёт странные пируэты. С Хлоей в каком-то смысле проще, она милая маленькая девочка, очень непоседливая и бойкая. За ней, конечно, нужен глаз да глаз. А Джон бывает себе на уме и слишком серьёзен порой после всего случившегося. Его нужно заинтересовать, ну, или побороть его упрямый норов. Я думаю, вы найдёте общий язык, — улыбается она. — Ты ведь тоже был ребёнком когда-то. Просто помни об этом.

Он кивает, и в этот момент в дверь звонят. Мелисса радостно срывается открывать, а он подтягивает поближе рюкзак с подарками и не может сдвинуться с места. Непрерывно следит за входом в гостиную, и всё равно момент появления Мелиссы за руку с Джоном оглушает сильнее отдачи базуки. Хлоя у неё на руках, и она белокурая и невероятная, как маленький ангелочек. У неё розовые щёки и чуть курносый нос, а глаза — зеленовато-голубые. Она смотрит на него растерянно с материнских рук, но всё же с интересом. Джон идёт рядом и держит маму за руку. Его интерес намного проще — он пытается спрятать его за сдвинутыми бровями и серьёзным выражением лица. Темноволосый, вихрастый и сероглазый, с едва заметной ямочкой на подбородке. Его детская вылитая копия. Он не удерживается и издаёт странный звук, улыбаясь им.

— Знакомьтесь, это ваш дядя Джеймс. Он долго-долго спал, а когда проснулся, узнал что на свете есть ваша мама и вы. И очень захотел познакомиться. Поздоровайтесь с дядей Джеймсом.

— Привет, дядя Дзеймс, — лепечет Хлоя и машет пухлой ручонкой. Она заменяет все "ж" в своей речи на "з", и так его еще никто не называл. А Джон по-мужски подходит ближе и серьёзно протягивает ладонь. Трусит, но показывать не собирается. Он улыбается и мягко пожимает мальчишечьи пальцы.

— Джон, — говорит мальчик.

— Джеймс, — отвечает он. — Будем дружить.

— Будем, — соглашается Джон и садится к столу справа от матери. Хлоя так и остаётся у неё на руках, Мелисса помогает ей есть овощи и нарезанное мелкими кубиками жаркое.

— А почему ты спал так долго? — интересуется Хлоя в перерывах между жеванием, отчаянно коверкая слова. — Ты съел отлавленное яблоко?

Мелисса хихикает, и он в кои-то веки осознает, что его совершенно не задевает искренний детский интерес. Прошлое осталось за поворотом, и хоть постоянно маячит за плечом, напоминая о себе вспышками головной боли, сейчас это не имеет никакого значения.

— Кажется, это было что-то похуже. Лучше посмотри-ка, что у меня есть, — он наклоняется и вытаскивает из рюкзака медведя в маске. Восторг в глазах Хлои можно черпать ладонями.

— Мишка! — вопит она, почти пропуская шипящую, и тянет руки через стол.

— Но-но, маленькая леди, кто берёт подарки грязными руками? — бдит Мелисса.

— Я схожу с ней, помою, — вызывается Джон. — Я уже всё доел.

— Они у меня молодцы, — Мелисса счастливо улыбается и составляет грязные тарелки в одну стопку. Он съел уже три порции и практически не голоден. Вино пьёт только для вида — зачем переводить вкуснятину? Оно терпко горчит на языке и лениво стекает по стенкам бокала, когда он двигает кистью. Зато Мелисса выпила достаточно, и щёки её пылают, а глаза — лукаво блестят.

— Ты больше не работаешь на военных? — спрашивает он, пока нет детей.

— Когда погиб Ноэль, — она останавливается на мгновение, словно вспоминая, а потом продолжает: — Когда я получила его правительственную медаль, мне предложили возможность уйти в отставку с сохранением звания и более чем хорошей ежемесячной пенсией. Я не занималась ничем особо секретным — мультилингва и дешифровщик первой категории. Нам давали вырванные из контекста части шифра, по ним не уловить общую суть. Так что когда встал выбор — работать или проводить больше времени с детьми, я выбрала второе. А чтобы не заскучать — балуюсь частными переводами.

В этот момент возвращаются Джон с Хлоей, брат подводит девочку ближе, и она смотрит на медведя в маске, зажатого у него под мышкой. Девочка смотрит вопросительно, а потом тянет его за рукав. Это настолько странно, что он просто не понимает, что делать. Что она хочет от него? Он теряет ощущения спокойствия, и ладонь начинает потеть.

— Джеймс, просто расслабься и наклонись, — доносится сквозь вату паники успокаивающий голос Мелиссы.

Он слушается. И через мгновения его щеки касаются носом и губами. Контрольный в голову.

— Спасибо за мишку, — говорит Хлоя и настойчиво тянет медведя на себя. Ему остаётся только расслабить руку и сдать боевого товарища, а перед глазами плывёт и в ушах звенит. Детский поцелуй — это что-то невероятное. С ума сойти. Почему она его не боится? Наташа как-то сказала, что от него за милю несёт смертью, железом и порохом. Они что, слепые?

Джон стоит рядом и смотрит на него насуплено. Он не понимает сначала, а потом в голове что-то перещёлкивается.

— Для тебя у меня тоже есть подарок, Джон. Мама сказала, что тебе такое понравится, — и вытаскивает из рюкзака коробку с радиоуправляемой машиной.

— Да это же "Бьюик" Электра! — мальчишка выхватывает её из рук и преображается. — Спасибо, дядя Джеймс!

— Да, теперь раньше десяти я их точно не уложу, — притворно сокрушается Мелисса.

— Ничего, я помогу.

А потом он приходит в себя уже на ковре перед камином. Он вчитывается в инструкцию, пока Джон уверенно распаковывает автомобиль. Хлоя рядом укладывает спать медведя на диване, трогательно сняв ему маску и уложив её рядом. Она укрывает его носовым платком в цветочек, и у него в горле ком такой величины, что проглотить невозможно, да и нужно ли? Ощущения такие, словно если он сглотнёт — из глаз польётся. А это уже ни в какие ворота.

— Давай сюда, зачем нам вообще инструкции, — бубнит Джон, вытягивая из его пальцев бумаги и пульт управления, в который ловко вщёлкивает батарейки. — Смотри, как она умеет!

Мелисса серьёзно наблюдает за ними из-за стола, а потом вздыхает, вытирает глаза и уносит на кухню запачканную посуду и поддон от мяса.

Следующие час или больше он сидит на полу в позе лотоса и смотрит, как реактивная "Электра" гоняет по гостиной и коридору, стукается в стены под восторженные улюлюканья Джона и робкое невнятное Хлоино "потише, Дзонни, ты разбудишь мишку!" Он словно в трансе, его тут нет, только физическое тело, потому что сам он чувствует себя улетевшим в астрал: вокруг него превышена допустимая концентрация едва знакомых ему малолетних гражданских на квадратные десять футов. Гражданских, которые его совершенно не боятся. Это словно вышибает мозги. Он приходит в себя, когда Джон трясёт его за плечо и суёт в пальцы пульт управления "бьюиком", призывая попробовать. "Это круто, давай же!" Он смотрит на вдохновленного мальчика, на пульт, снова на мальчика. До него доходит. Он двигает рычажками, и машина со свистом врезается в диван рядом со спящим медведем. Хлоя качает головой:

— Дядя Дзеймс!..

— А почему ты в перчатке? — интересуется Джон.

— У меня железный протез. Страшный. Потерял руку на войне.

— Ух ты! — восторгу и маниакальному интересу Джона нет конца и края, и он с удивлением осознаёт, что начинает побаиваться такого накала. — Покажи!

Он думает недолго, смотрит на Мелиссу, уютно устроившуюся в кресле с бокалом вина. Та кивает. Он стягивает перчатку и снова показывает бионический протез. От движения пальцев внутри руки тихо гудит.

— Как живая! — кричит Джон и прыгает вокруг на одной ноге. Трогает, ковыряет, и это даже как-то чересчур. — Что-нибудь чувствуешь?

— Всё, — подтверждает он. — И если не перестанешь щипать — я тебя тоже ущипну. Тебе не понравится.

Джон показывает язык и смеётся.

— Всё равно круто!

— Спасибо. Я тоже так считаю. Лучше, чем совсем без руки.

— Тебе было больно? — вдруг спрашивает Хлоя, прижимая к себе проснувшегося медведя. — Наверное, ты плакал, — говорит она и подходит ближе, чтобы — боже! — погладить его по голове. От туго стянутого хвоста почти ничего не осталось, но это вообще не волнует, маленькие пальчики невесомо скользят по волосам, и он даже жмурится — как побитый дворовой кот, вдруг напоровшийся на ласку. Его, конечно, снова пнут, сегодня или через неделю, но сейчас это просто что-то невозможное. — Бедненький, — говорит Хлоя и вдруг ласково обнимает за шею. Он боится, что сегодня схлопочет инфаркт. Стив не одобрит. Мелисса улыбается с кресла, пряча губы за стеклом бокала — нежно и очень-очень грустно.

— Спасибо, Хлоя, — выдавливает он из себя, когда его отпускают. — На самом деле я не помню.

— Это холошо или плохо? — картаво спрашивает девочка и чуть наклоняет белокурую — вся в отца — голову набок. Она совсем ещё малышка, и четырёх нет, но взгляд очень проникновенный и взрослый.

— Иногда это очень хорошо, — соглашается он.

Он помогает Мелиссе уложить детей в кровать, и пока она читает им сказку — пьёт чай и набивает сообщение Стиву — в его входящих семь непрочитанных и три пропущенных вызова. Он улыбается.

"Допиваю чай с пирогом и еду домой".

"БАКИ КАКОГО ЧЁРТА ТЫ НЕ ОТВЕЧАЛ? Всё в порядке?"

"Всё отлично", — пишет он и снова глупо улыбается. Отпивает из чашки и откусывает от огромного куска, присыпанного корицей и сахарной пудрой. Вишнёвый, вкуснотища!

"Привези мне пирога, идиот. Жду дома".

"Сам такой", — отвечает он, ставит смайл с высунутым языком и убирает пошарпанный телефон в карман джинс.

— Давно они не были настолько взвинченными, — устало говорит Мелисса и оседает на стул напротив. Берёт кусок пирога и с упоением вгрызается в него.

— Извини.

— Ты шутишь? — пережёвывая, спрашивает она. — Счастливые и смеющиеся дети — лучшее, чего может желать мать. Джон до сегодняшнего дня неделю ходил отмороженным. С кем-то в секции подружиться не может, даже занятия бросить собирался. Ты его знатно встряхнул, спасибо. А Хлоя от медведя не отлипает. Даже спать с ним пошла, такая смешная.

— У тебя замечательные дети, — говорит он, намечая улыбку. Доедает последний кусочек пирога и уверенно поднимается. — Спасибо за вечер, Мелисса, мне пора.

— Это тебе спасибо, — искренне кивает она. — Приходи почаще, один или со Стивом, мы будем очень рады.

Она нежно и тепло обнимает его, деревянного, у двери. В самом конце он вдруг вспоминает, что можно обнимать в ответ — и слышит тихий смешок.

— Доброй ночи, Джеймс.

— Доброй ночи, Мелисса.

Он спускается по ступеням, и спину греют завёрнутые в бумагу для выпекания куски пирога для Стива. На улице уже темно и намного свежее, чем было днём. Воздух ощутимо сладкий и ласковый, и никак им не надышаться. Когда постоянно воюешь и видишь мир в основном в прицел снайперской винтовки, очень быстро забываешь, как важны обычные житейские мелочи. Как ярко ощущается простое человеческое тепло и прикосновения детских ладоней. Как приятно, когда тебя ждут дома.