Инфант испанский (джен)

Заслышав в коридоре звонкий голос Великовского, Саша хотел потихоньку улизнуть, но был замечен, остановлен, сопровожден в зал для репетиций и официально представлен Великому инквизитору.

— А это вот Саша, — сказал Великовский, — наш замечательный Филипп! Ну я тебе про него рассказывал. Это именно он предложил, чтобы Филипп был влюблен в инквизитора.

Великий инквизитор грозно уставился на Сашу с высоты своего двухметрового роста. Саша криво улыбнулся и пробормотал, что ему очень приятно и как там погода в Испании.

— Хорошая, — угрюмо ответил инквизитор и неодобрительно покосился на вьюгу за окном.

— Ну, я пойду тогда, — сказал Саша.

— Куда это? — ревниво поинтересовался Великовский.

— У меня примерка! — выпалил Саша, отступая к дверям. — Ночная рубашка! Маргарита Ивановна говорит, длинновата, еще укоротить надо.

— А… ну ладно, иди, — милостиво согласился Великовский.

И Саша припустил по коридору, на ходу пытаясь вспомнить, как зовут инквизитора — Олег или Игорь? Великовский не назвал его по имени, полагая, что оно достаточно известно. И Саша действительно его знал, но запамятовал… что-то такое древнерусское. Ладно, это потом. А сейчас его ждут в комнате за портьерой, и он наверняка опять явится последним.

Там его действительно уже ожидали Ваня и Сёма, а вот Лебединской не было.

Ваня с несчастным видом сидел прямо перед лампой, которая отбрасывала на его лицо резкие тени и придавала ему еще более скорбное выражение. Сёма что-то наливал ему в стакан из плоской фляжки.

— Вы чего? — испугался Саша.

Сёма пододвинул к Ване стакан.

— Все то же. Великаша…

Он не успел договорить, дверь открылась и в комнату вошла Лебединская.

— Что стряслось? — в свою очередь встревожилась она. — Ваня? Что такое? Дома что-то? Сонечка заболела? Ну это зубки, с ними всегда так, у моих то же было…

— Нет, — сказал Ваня. — Нет. Зубки в порядке. Четыре уже.

— А что тогда?

— Он хочет нарядить меня в платье.

Лебединская изумленно перевела взгляд на Сёму, потом на Сашу.

— Да не мы, — поспешно пояснил Саша. — Великовский хочет, чтобы Ваня пел в платье. Чтобы вот тут декольте, потом корсет, потом… Ну, короче, платье.

— Господи, — сказала Лебединская. — Какие все нервные. Я вот всю жизнь пою в платье — и ничего, ничего.

Ваня потерянно уставился на нее воспаленными глазами.

— Ты становишься жестокой, — упрекнул ее Сёма. — Раньше в тебе этого не было.

— Нежные все какие, — пожала плечами Лебединская. — Ладно, Ванечка, не убивайся. Я с ним поговорю. Скажу, что твое платье красивей моего и я это терпеть не намерена, пусть ищет другую Елизавету. Должно сработать.

То ли чудодейственное зелье из Сёминой фляжки помогло, то ли обещание Лебединской вмешаться, но Ваня успокоился и повеселел.

— Ладно, — сказал он, — авось обойдется. Ну а если нет — пусть будет платье! В самом деле, чего это я… после всего, что было в Лондоне…

Они с Сёмой переглянулись и прыснули.

— А что было в Лондоне? — осмелился поинтересоваться Саша, внутренне заранее замирая от ужаса.

— Я тебе потом расскажу, — Ваня одарил его многообещающим взглядом, — если захочешь. А сейчас нам Верочка должна передать какую-то ценную информацию… да?

— Да, — сказала Лебединская. — Если мы уже закончили обсуждать фасоны платьев и кто-нибудь в этом балагане позволит мне вставить хотя бы словечко.

Все замолчали. Стало слышно, как где-то тикают часы. Саша завертел головой, но никаких часов не увидел. Лебединская все никак не начинала обещанный рассказ, однако никто не проявлял признаков нетерпения и не торопил ее. Наконец она заговорила.

— Сёма, — сказала Лебединская. — Сёма…

— Да?

— А что у тебя там во фляжке? Накапай мне тоже, что ли... Спасибо. Значит, так. Кое-что прояснилось. Он здесь. Всемуконец здесь, совсем рядом. Мы у него на виду. Он знает меня и Сёму. Возможно, знает про Ваню... Будем исходить из худшего и считать, что знает. Саша для него пока невидим. И останется невидимкой до тех пор, пока не проявит себя каким-то очевидным образом. Ты наша козырная карта, Саша.

— Козырный туз, — сказал Ваня. — Или пиковая дама.

— Спасибо, мне очень приятно, — сказал Саша. — За даму особенно. Дашь мне свое платьице поносить. А я тебе — свою ночную рубашку.

— Я могу пока пойти погулять, — предложила Лебединская. — Когда обсудите платьица и ночнушки, я вернусь и продолжим.

Они пристыженно замолчали.

— Итак, он рядом и знает о нас. Но мы ему не нужны. Его замысел масштабнее и страшнее. Он хочет подчинить себе весь мир. Заполнить его собой изнутри и разрушить, сделать каждого из людей своим агентом и посредником, посеять среди нас заразу, которая доберется до всякого человека… и каждого сделает его рабом. Даже не рабом, а бессмысленным орудием в его руках.

Саша чуть было не воскликнул: «Так у него есть руки? Он все-таки человекообразный?», но вовремя прикусил язык. Вечно ему лезут в голову какие-то глупости, а дело-то, похоже, и впрямь серьезное.

— Поэтому он пока не обращает на нас внимания. Поэтому мы пока в относительной безопасности. Кроме того, для него сделать первый шаг и первым нанести нам удар означает выдать себя. Он не станет с нами возиться, если мы не будем ему мешать. Но если мы его не остановим, то он доберется и до нас… может быть, в последнюю очередь. Когда никого больше не останется, и сами мы уже ничего не будем стоить.

— Что он хочет сделать с людьми? И каким образом? — спросил Сёма.

— Он уже делает. Все уже началось, но до сих пор он просто пробовал свои силы — понемногу, в разных местах, и мы ничего не знали.

— И человек в черном пальто не знал?

— Да, и он. Они сотканы из разной материи и невидимы друг для друга, пока не решат объявиться. Это как игра в жмурки: ты знаешь, что кто-то бегает вокруг тебя, слышишь топот и звон колокольчика то тут, то там, но не видишь его и хватаешь руками пустой воздух. Этим летом человек в черном услышал колокольчик… точнее, целый колокол, набат.

— В Мюнхене? — вдруг спросил Сёма. — И потом в Барселоне, да?

Лебединская уставилась на него с изумлением.

— Откуда ты знаешь?.. Он говорил тебе?

— Нет. Просто слухи уже поползли, шила в мешке не утаишь.

— Какие слухи? О чем? — хором спросили Саша и Ваня.

— Всемуконец зомбирует в театрах публику, — объяснила Лебединская. — Никто не знает, как именно это происходит. Просто люди прямо во время спектакля становятся… другими.

— В чем это выражается? — забеспокоился Ваня. — Они кидаются в артистов тухлыми помидорами?

— Нет. У них делаются тухлые глаза… ну, так это описывают те, кто видел. Но дело не в глазах, а в том, что побывавшие на таком спектакле попадают под власть демона, становятся послушны его воле и сами обретают способность разрушать, искажать и портить.

— А если они половину спектакля проспали? — не унимался Ваня.

— Значит, он зазомбировал их во сне.

— А те, кто ушел в антракте?

— А эти сами по себе первозданное зло, их и зомбировать не нужно, — фыркнула Лебединская.

— Но ведь их можно… как-то вылечить? — спросил Саша. — Чтобы они снова стали нормальными?

— Наверное. Если понять, как Всемуконец делает это с ними.

Саша переводил взгляд с Лебединской на Сёму и обратно. Они так говорят, будто это самое обычное дело. А он совсем ничего не понимает!

— Подождите, — сказал он, — но если об этом стало известно, слухи вот ходят, люди что-то такое знают… Наверное, знает и полиция?

— Знает, — кивнула Лебединская. — Хотя полиция узнала последней, как всегда. Они ничего не замечали, пока один из них не сходил в оперу.

— Полисмен-меломан! — умилился Ваня.

— Нет, не меломан, его жена заставила. Под угрозой развода.

— А какой был спектакль?

— «Евгений Онегин».

— Это в Мюнхене, да? Там, где Татьяна переехала Ленского мотоциклом, а Гремин бегает с отрезанной головой Онегина?

— Ну да. Вышел он оттуда сам не свой…

— Еще бы!

— И на работе у него на следующий день почуяли неладное, присмотрелись, схватились за голову, забегали… Но сделать ничего не могут.

— Так снять спектакль к чертям — и вся недолга!

— Сняли. А потом та же история в Барселоне, с «Тоской». Он пока действует точечно, старается не привлекать к себе внимание. И мы должны остановить его сейчас, пока дело не зашло слишком далеко и не наступил… собственно всему конец. В буквальном смысле слова.

Все притихли задумавшись.

— Закрыть оперные театры? — неуверенно предложил Саша. — Нет, я понимаю… Но раз такое дело…

— Не поможет, — сказал Сёма. — Мы перекроем ему одну лазейку, но он немедленно воспользуется другой. Здесь мы хотя бы уже знаем, чего от него ждать, и можем сопротивляться.

— Должна быть какая-то система, — пробормотал Ваня.

— Это дух хаоса, — усмехнулась Лебединская. — У него нет системы.

— Во всяком безумии есть система, — упрямо сказал Ваня. — Если он борется с музыкой и гармонией, он должен уподобиться музыке и гармонии… чтобы разрушить ее изнутри. Поэтому должна быть система. Должно быть что-то общее у тех спектаклей, которые он выбирает.

— Кое-что общее есть, — заметил Сёма. — Это были премьеры. Громкие премьеры, с аншлагом, с ажиотажем вокруг билетов. Думаю, он ориентируется на это… для максимального охвата жертв. Это должна быть премьера, и лучше с участием звезд мирового уровня.

Он замолчал и обвел их взглядом. Саша ахнул. Ваня попытался глотнуть из пустого стакана. Лебединская выглядела довольной.

— Мы можем гордиться, — сказала она. — Среди множества спектаклей во множестве театров мира Всемуконец выбрал именно нашего «Дона Карлоса». Как хотите, а по-моему, это успех.

— Надо что-то сделать, — лихорадочно соображал Саша. — Чтобы не позволить ему… Если не распродавать билеты полностью… Может быть, тогда ему это станет неинтересно?

— Билеты все равно разойдутся, — возразила Лебединская. — Мы можем обуздать демона разрушения, но спекулянтов и перекупщиков — нет. Да и вообще… нам надо не отпугнуть его, а приманить. Его так трудно обнаружить... А тут он сам идет к нам в руки! — она вдруг хищно улыбнулась. — Зачем упускать такой шанс? Поэтому мы ничего не будем отменять. Поэтому все билеты будут проданы. Поэтому мы будем репетировать днем и ночью. Поэтому если Великаша скажет Сёме носить Ваню на руках, Ване — носить платьице, а мне… ну, тоже нести какую-нибудь околесицу, то мы так и будем делать. О нашем «Доне Карлосе» должны говорить. Потому что мы, черт возьми, мировые звезды и супергерои!

Лебединская откинулась на спинку стула, высоко подняв подбородок… И словно свет рампы озарил ее лицо, хотя в комнате горела все та же тусклая настольная лампа.

— Мне надо бежать на репетицию, — сказала она, насладившись произведенным эффектом. — А насчет платьев не убивайтесь вы так. Все уладим.

Сёма поднялся вслед за ней. Ваня жестом попросил у него фляжку, получил ее и набулькал себе в стакан на два пальца. Ему явно не хотелось никуда идти… как и Саше, которому предстояло рандеву с инквизитором.

— Будешь? — спросил Ваня, с ловкостью фокусника извлекая откуда-то из темного угла еще один стакан.

— А что это?

— А какая разница?

Саша с опаской пригубил напиток. Он плохо разбирался в алкоголе, но это было похоже на коньяк. Вкус довольно приятный.

— Послушай, Ваня…

— А?

— Ты как-то обмолвился, что человек в черном пальто однажды спас Лебединской жизнь. Как это было?

Ваня отставил свой стакан и нахмурился.

— Знаешь… Лучше спроси у нее.

— Ну уж нет.

— Да брось, она не кусается!

— Не знаю, не знаю. Мне иногда кажется, может и укусить. И если ты не хочешь мне об этом рассказывать, то она и подавно не станет.

— Я просто сам про это мало что знаю, — признался Ваня. — Это очень давно было, без меня. Я тогда еще был студентом и ни о чем таком не думал и не догадывался. Удивлялся только иногда, что от моего пения предметы как будто… ну, приподнимаются немного. Боялся, что это у меня что-то с головой. Про Веру я только знал, что она восходящая звезда. Она такая была… Ты видел ее тогдашние записи? Нет? Ну я тебе покажу. В общем они поехали на гастроли в Германию…

— Они — это Вера и?..

— И Сёма.

— Так он тоже там был!

— Был. Только не надейся, вот он точно не станет об этом рассказывать. Не любит эту историю вспоминать.

— Почему?

— Тогда все плохо закончилось. Ты слушай, раз уж я говорю. Он в тот раз принял человеческое обличье и…

— Человек в черном пальто?

— Нет. Всемуконец. Демон-разрушитель. Он притворился человеком и был там все время с ними рядом.

Ваня вздохнул и насупился. Было понятно, что он пытается подобрать слова, но слова никак не подбирались. Пришлось приложиться к стакану, но и это не особо помогло.

— Вера в него влюбилась, — сказал он наконец, — и он узнал от нее кое-что такое, чего не должен был знать.

— Получишь смертельный удар ты от третьего, кто, пылко, страстно любя, придет, чтобы силой узнать от тебя…

— Да. Почти так. И удар был действительно смертельным, хотя и не для Веры.

— А… для кого?

— Их было трое — Вера, Сёма… и еще тенор. Они вместе тогда выступали. Все были одинаково молоды, все были дружны между собой. И вот он погиб. И знаешь, дух хаоса… он ведь не просто убивает. Он разрушает человека заживо. Но это была случайная смерть, и потому легкая. А потом он пришел к Вере. И он хотел не убить, а именно что разрушить. Разорвать в ней каждую нить и каждую связь. Да она и так уже была… она уже знала, что произошло, и знала, что это по ее вине.

— И человек в черном ее спас? — нетерпеливо договорил за него Саша.

— Да. И ее, и вообще то, что можно было спасти. Но не все и не всех.

Ваня умолк. Саша тоже молчал, не зная, что сказать. До сих пор все это походило, как ни крути, на игру, увлекательную и будоражащую воображение, но безобидную. Но теперь дело приняло другой оборот. Он вдруг почувствовал на себе внимательный Ванин взгляд и поднял на него глаза.

— Тебе не обязательно во все это встревать, — напомнил Ваня.

— Нет уж, — сказал Саша упрямо. — Вы меня сами к себе позвали, и теперь так просто не отделаетесь.

Ваня улыбнулся:

— Прекрасно. Значит, нас будет трое…

— Четверо, — поправил его Саша.

— Трое, — повторил Ваня. — Нас будет трое, из которых один — старый больной человек, и в придачу юноша, почти ребенок, а скажут, что нас было четверо.