Менестрель и Тьма (джен)

Я стою в переходе. Мимо снуют люди с озабоченными лицами и руками, вытянувшимися от тяжести пакетов. Я не смотрю на них, — мне привычнее потолок с мерцающими лампами без крышек, знакомый и успокаивающий.

Пальцы неохотно перебирают струны, — когда делаешь это в тысячный раз не по своему желанию, любимое дело превращается в рутину. Я стою, опершись спиной и левой ступнёй в поношенной кеде о стену.

Пою песню, которую никто в этом переходе не знает. Пою слова, смысл которых вряд ли поймут эти серые люди с безжизненными глазами, если конечно, среди них нет профессоров английского языка. Играю аккорды, сложность которых уж точно никто не понимает: от них болят подушечки пальцев и стираются медиаторы.

Wake up to the sound of your fleeting heart

When you go what you leave is a work of art

On my chest on my heart

Я закрываю глаза и в темноте, окутавшей меня, вижу красные очертания лампы, на которую пялилась всё это время. Губы сами шепчут знакомые слова, а я лишь отстранённо думаю о том, что отдала бы всё, — несмотря на то, что у меня ничего нет, — лишь бы очутиться где-нибудь далеко отсюда и начать жизнь с чистого листа. Вот бы выйти из перехода и оказаться в другом мире, или переходить дорогу и быть сбитой, но не умереть, а переродиться, как пишут в дурацких фэнтези-книжках. Я согласна стать прислужницей демонов, заложницей некромантов, обедом для ночных эльфов, только бы увидеть хоть раз мир, который не будет серее этого.

She went out to the haze and the morning greys

She went out and got lost in a tall hedge maze

Пожалуй, — усмехаюсь я, — ни в одной книге я не читала, чтобы попаданец хотел стать попаданцем. Наверное, о таких не пишут. Потому что не бывает такого вселенского везения, чтобы захотел стать волшебником и тебе в окно — бац — письмо из Хогвартса. Если в жизни такое и случается, то тебе уже двадцать пять и у тебя неизбежно появляются вопросы к Почте России.

Where'd you go, where'd you go

Why'd you leave this place?

On my heart, on my face

По правде говоря, а окажись я действительно в параллельном мире, где царствует магия, что бы я там делала? Знаний и навыков у меня фактически никаких: разве что, немного рисую, да на гитаре играю, — потому и ношу всегда с собой её и блокнот с ручкой. Универ, правда, ещё успела закончить — на юриста-соцработника, — да толку от этой специальности в магической вселенной, если я даже здесь по ней работу не могу найти?

Положительно, избранный из меня никчёмный, а какой толк в попаданце, если он не призван, чтобы спасти мир?

Now you've gone, now you've gone

To a different lie

To a lonelier side

Проходящий мимо седой старик с грустью смотрит на меня поверх очков, останавливается и, вернувшись, бросает мне в чехол не самую мелкую купюру. Изображаю благодарный поклон и допеваю песню.

Минуту стою в тихом шорохе шагов и приглушенного шума машин над переходом, затем, наклонившись, выгребаю из чехла сегодняшний улов — хватит на пачку сигарет и какую-нибудь булочку, — укладываю гитару на место и забрасываю чехол на плечо к рюкзаку.

Медленно, щурясь от дожимающего последнее закатного солнца, поднимаюсь по ступеням.

Вот бы, — фантазирую я, — выйти сейчас из подземки, а снаружи — лес, и всадники на конях, с гербами да щитами.

Но снаружи — привычная городская улица, всё те же люди, — может быть, стало чуть светлее.

Бабулечки, спешно собирающие вещи, вынесенные на продажу, зеленщики, отчаянно размахивающие пучками укропа в надежде, что кто-нибудь смилостивится и купит, и им не придётся тащить треклятую траву домой. Кофейный ларёк у выхода из подземки, — в нём засыпающий над телефоном бариста. Ребёнок, безжизненно сидящий в трицикле, который толкает уставшая мамочка, обвешанная пакетами и памперсами. Троллейбус, отъезжающий от остановки, забитый спешащими домой с работы людьми.

Я завидую им всем. Людям в троллейбусе — потому, что им есть куда спешить. Мамочке — потому что у неё есть маленький смысл жизни, ради которого она и старается, как пахотная лошадка. Ребёнку — потому что он ещё слишком мал и о нём все заботятся. Баристе — потому что у него есть прописка и нет судимости и его взяли на работу. Зеленщикам — потому что свежая трава куда востребованнее песен The Paper Kitties. Ну, а бабулькам — потому что им осталось недолго доживать век мира, в котором всем плевать, выживешь ты, или нет.

Я ступаю на асфальт и поворачиваю налево к табачному ларьку.

— Что, набалакала на сигареты? — злобно ворчит продавщица, принимая у меня смятую купюру. Я молча усмехаюсь и прошу пачку любимого «Винстона», но внезапно, то ли подчинившись какому-то инстинкту перестраховщика, то ли вспомнив, что в рюкзаке лежит начатый пакет с фильтрами, меняю своё решение и прошу три пачки самых дешёвых сигарет без фильтра, добавив ещё денег. Взгляд продавщицы становится ещё презрительнее, но она беспрекословно выдаёт мне требуемое и приходит в едва ли не космическое бешенство, когда я задерживаюсь, ожидая, когда она мне выдаст чек.

Демонстративно бросаю чек в урну и ухожу.

Бездумно бреду по улицам, решая, где буду ночевать сегодня, разглядываю ближайшие подъезды. Можно было бы включить телефон и, если он ещё совсем не разрядился, позвонить кому-то из знакомых, но на дворе было лето и мне совсем не хотелось видеть людей.

Захожу в какой-то дворик, но беседка в самом дальнем углу занята распевающей матерные песни компанией, и я быстро иду мимо. Проходя мимо мусорных контейнеров, воровато оглядываюсь и, пока никто не видел, юркаю за угол ограждения.

Спустя пару минут выхожу оттуда со слегка потяжелевшими рюкзаком и чувством собственного достоинства. Зато обогатилась на пакет сухарей с истекшим сроком годности, полупустой баллончик с красной краской, и — настоящая находка, — обрела для холодной ночи клетчатый плед с почти незаметной дыркой посередине.

Сворачиваю с улицы к узкому проходу между домами. Мой взгляд упирается в стену, и я задумчиво разглядываю на ходу нарисованный какими-то подростками странный взгляд: многоугольник, в который вписан треугольник с буквой «А» посередине. Символ мне незнаком, и я собираюсь было пройти мимо, но останавливаюсь, пытаясь понять, почему он кажется мне неправильным. Приглядевшись, я замечаю, что край многоугольника не дорисован совсем чуть-чуть, видимо, горе-художников спугнул наряд полиции или особо недовольная бабка, спешившая со своим скарбом домой.

Я останавливаюсь у стены и долго смотрю на граффити. Наконец, уступив своему внутреннему перфекционисту, я перевешиваю рюкзак вперёд и, покопавшись в нём, выуживаю баллончик с краской. Примеряюсь и, на всякий случай выставив перед собой руку, нажимаю на пульверизатор.

По стене слегка неровно распыляется красная краска, подойдя под цвет нарисованного знака неожиданно точно. Я закрываю баллончик и засовываю его в сумку, любуясь результатом.

Вот теперь всё идеально, — думаю я, поглаживая пальцами закрашенный участок, и внезапно вскрикиваю от боли, пронзившей мою руку. Её впечатывает в стену и, пытаясь отодрать её, я кладу вторую руку на знак.

Мир вокруг взрывается в красной вспышке и, заорав ещё громче, я проваливаюсь во тьму.