Танец кукол (гет)

Всегда приятно, когда на будильнике играет музыка. В то первое утро Долланд изо всех сил приветствовал меня. Скрипки и еще какие-то чересчур бодрые музыкальные инструменты вернули меня в реальность из той непонятной пропасти, в которую душа падает по ночам, пока тело спокойно лежит на кровати. По возвращении оказалось, что странности прошедшего дня никуда не делись, а, наоборот, их становится все больше. Вчера я испытала шок при виде своих новых рук — сегодня пришел черед ногам удивить меня.

Первое дело, когда проснешься, — потянуться. Обычно я это делаю так: еще лежа под одеялом, задираю ногу вверх и натягиваю от себя пальцы. Затем отвожу ногу в сторону, возращаю назад, при этом каждый раз натыкаясь на неумолимый предел в растяжке, где-то в районе прямого угла. Но сегодня утром я обнаружила, что моя нога с легкостью скользит все дальше и дальше, ничто ее не удерживает, и я могу, если захочу, поцеловать ее под коленом. Вот это да! Продольный шпагат! Фантастика! А что там у нас с поперечным?

Я буквально выпрыгнула из кровати, наклонилась вперед, уперлась руками в пол и поехала ногами в стороны. О Боже! Это чудо! Ноги, идеально развернутые, скользят и скользят пятками по полу, скользят и скользят — а я ведь должна быть деревянная со сна. Не веря тому, что происходит, я сажусь на поперечный шпагат. Никаких проблем — ни боли, ни границ, даже пяткам не жестко! Я сижу на шпагате и понимаю, что растопыренные пальцы рук совершенно зря упираются в блестящий паркет, — я могу выпрямиться и не упасть, а сесть совершенно ровно. И кто мне мешает потянуться за рукой вправо, а потом влево?! А теперь отведем одну руку назад за себя, другую поднимем вверх — и пальцы сами собой сжимаются в кулак — да! We are the champions, my friend! А чемпионы могут не только садиться на шпагат — они способны буквально-таки падать в него. Но собирать ноги страшновато — а вдруг это чудо больше не повторится? Вдруг это единичная аномалия и я больше никогда не смогу?

Но меня разбирает смех, и я встаю. У стены есть место, я опираюсь на нее правой рукой и делаю взмах левой ногой в сторону. А-а-а-а-а! Нет слов — одни эмоции — шпагат никуда не делся — нога, ничего не зная о моих страхах, подлетает выше головы! И назад ее тоже ничто не удерживает, когда я, по-прежнему держась рукой за стену, делаю первый (или второй, или третий, или четвертый) арабеск.

Я стою в комнате волшебного дома в волшебном мире и не могу поверить своему счастью. То, о чем столько лет мечталось, наконец, сбылось. Теперь мой танец будет самим совершенством. Теперь я балерина! Отхожу от стены, встаю напротив окна и начинаю крутить фуэте, благо места в комнате достаточно. На шестом раздается стук в дверь.

— Да! Войдите! — кричу я, и в комнату входит Венера.

— О-о, ты осваиваешься в новом теле, — улыбнулась она. — Ну как ощущения? Достаточно подвижности?

— Доброе утро, Венера! — фуэте вернули мне сосредоточенность, поэтому я не забыла о главном — поздороваться.

— Добрейшее, Ева! Ну, так что скажешь?

— Это чудо какое-то! Это не мое тело! Я так не могла. Я очень долго пыталась, но ничего не получалось. Два года балетной гимнастики — и никаких успехов, а тут…

— Так ты занималась раньше? Тогда, конечно, было бы странно, если бы ты трансформировалась в плюшевого мишку или тряпичку.

— В тряпичку? Что это?

— Тряпичная кукла. Они очень хорошие, но такие неуклюжие. Мы считаем: какой творец — такая кукла.

— А вот с этого места можно бы и поподробнее, но давайте, Вы мне все за завтраком расскажете? — я почувствовала, что уже вполне можно бы и подкрепиться (чашка какао точно лишней не будет), и с чувством выполненного долга закончила свой утренний экзерсис.

* * *

Кухня оказалась в точности такой, какой должна быть в сказочных пряничных домиках, — никакого хай-тека, только выбеленное дерево с ажурной резьбой, красная лампа на потолке, плафоны ей в тон на стенах и русская печь с заслонкой, расписанной, однако, не под хохлому, а греческим спиральным орнаментом.

Здесь хотелось остаться; долго сидеть за столом, пить чай с печеньем и говорить о том о сем. Венера, наверно, догадалась о моих мыслях, и мы уселись, благо было накрыто.

— Как у Вас тут красиво! — не могла не восхититься я. — Такой стол, и стулья, и птички на тарелках, как живые!

— Ева, вчера ведь договорились, что мы на «ты», — улыбнулась Венера.

— Точно. Я забыла. Вы такая… Просто ты такая… Не знаю, как объяснить. К тебе чувствуешь уважение, и хочется обращаться на Вы.

— Есть такое дело. Не у тебя одной. Но мне не нравится.

— Я скоро привыкну, — пообещала я, скрестив за спиной пальцы. — Но это все неважно. Я хочу знать другое. Что значит: какой творец — такая кукла?

— О, это старая поговорка. Согласись, логично: какой творец — такая кукла. Какой же еще она может быть? Только похожей на творца. Что еще он может в нее вложить, кроме собственной души?

— Не знаю, никогда не создавала кукол, — усмехнулась я.

— Значит, создавала что-то другое. Ты не попала бы сюда без поцелуя Афродиты, — убежденно и немного торжественно произнесла Венера.

— Ну, в пятнадцать лет стихи писала, потом бросила, — поразмыслив, ответила я. — Стоп! Какой еще поцелуй?

— Люди, удостоенные поцелуя Афродиты, носят в себе Силу и с удовольствием занимаются творчеством. Любым — рисовать, петь, высекать из мрамора статуи. Мой творец — Фидий, — это было сказано с гордостью.

— Фидий? Я, кажется, знаю, нет, не его самого. Но это же великий скульптор из Древней Греции?

— Да, он. А ты умная, — удивленные брови Венеры оказались выразительнее слов.

Мне было лестно, но самолюбие я потешу потом, когда буду прокручивать этот разговор в голове, а сейчас важнее было узнать другое:

— А разве Афродита не богиня любви?

— Да. И что?

— Тогда почему именно ее поцелуй приносит людям творчество? Ее поцелуй должен быть чем-то вроде благословения на свадьбе или стрелой Амура.

Венера внимательно посмотрела на меня и спросила:

— Ты помнишь легенду о Пигмалионе?

Почему-то первой в памяти всплыла Одри Хэпберн в роли отвратительно вульгарной уличной торговки, как она сначала без конца повторяла под пластинку английские звуки, а потом на скачках кричала лошади: «Давай! Давай! Шевели своей задницей!».

Я не могла сдержать усмешку. Но потом, еще порывшись под волосами и между ушей, набрела на верный ответ:

— Он изваял статую прекрасной женщины и влюбился в нее. А она потом ожила, и жили они долго и счастливо.

Больше Венера не удивлялась моей начитанности — лишь поправила:

— Галатея не сама ожила, это Афродита откликнулась на молитву Пигмалиона и вложила жизнь в камень. Так был создан прецедент и Долланд. Божественной силы было слишком много для одной статуи. С тех пор все великие творения обретают жизнь и появляются здесь.

— О-о-о, вот это информация! Мне надо подумать, прежде чем продолжать разговор, — мне вдруг показалось, что на плечи легла тяжеленная плита и сейчас расплющит вместе со всеми чудо-шпагатами и куклами вместе взятыми.

— А знаешь, сколько времени? — воскликнула Венера. — Собираемся быстро, и гулять! Пойдем, покажу, где одеться!

— Я знаю. У меня в комнате, — начала было я, но Венера не дала договорить:

— Ты разве не хочешь примерить что-нибудь получше, чем шорты, в которых прибыла? Что скажешь насчет пурпурного хитона или платья Марии-Антуанетты? Нет, наверно, платье королевы не стоит — к нему долго делать прическу, а вот если выбрать что-нибудь индейское, то распущенные волосы будут как раз. Хотя они у тебя белые, — было видно, что настроение у Венеры поднялось. Пока мы шли в гардеробную, ее было не остановить. Я тоже заулыбалась в предвкушении.

* * *

В этом чудном месте даже шкаф был волшебным. Когда мы открыли его первый раз, там висели наряды, которые могла носить натурщица Праксителя или того же Фидия. Я, конечно, присмотрелась к пурпурному хитону, достала его, приложила к себе, но увидела в зеркале слишком непривычную композицию. Поэтому мы повесили любимую шмотку Венеры назад, закрыли шкаф и открыли его вновь.

Теперь в нем висели индийские сари — догадалась я по расцветке, потому что по факту это были длинные-предлинные простыни — только не белого или пастельного цвета, а ярко-красные, синие и зеленые, все как на подбор с золотой вышивкой. Завернуться в такое — целое искусство и действо, по затрачиваемому времени сравнимое лишь с церемонией одевания королевской особы. Поэтому я открыла шкаф в третий раз — Египет, в четвертый — средневековье (в самый раз, если ждешь ребенка).

Семь — мое любимое число, к тому же магическое. На нем мне повезло. На вешалках плотным рядом расположились Шанель, Версаче и Дольче-Энд-Габбана (узнала я по этикеткам). Мя-а-у-у!!!

В прежней жизни я не могла похвастать тем, что была иконой стила, поэтому мой восторг был, вероятно, совсем чуть-чуть избыточен: я немного постояла в остолбенении, потом пару десятков раз повторила «Господи, спасибо!», крепко сжала в объятиях усмехающуюся Венеру, а дальше уже понеслась… Примерка! Я меряла, меряла, меряла, меряла. Все сидело идеально; в зеркале я с каждым разом все меньше и меньше узнавала себя: все отчетливей проступал синтетический облик манекенщицы. Сила haute couture чертовски могущественна! Дошло до того, что в какой-то момент я просто скинула с себя платье, настолько сильно заслонившее меня от меня самой, что стало страшно.

В итоге я не стала сильно изменять своему обычному облику и остановилась на белом брючном костюме с черным топиком. Венера протянула мне к нему туфли на 11-сантиметровых шпильках, и я засмеялась:

— Куда мне это? Мы ж гулять идем, а на таких я больше километра не сделаю, — в ответ на это Венера вздохнула и попросила ей просто поверить. — Ладно, — ответила я, — в конце концов никто мне не помешает скинуть их в любой момент и отправиться дальше босиком — с педикюром у меня сейчас полный порядок. Либо мы просто вернемся домой, — я неуловимо быстро и незаметно для себя стала называть пряничный домик Венеры домом.