Многоножка (джен)

В утро пятого октября Тамара снова не смогла проследить, как она просыпается.

Её часто интересовал именно процесс пробуждения, но его она всегда пропускала, обнаруживая себя уже проснувшейся и досадующей по поводу очередной неудачи. Всё дело, по её мнению, было в том, что в перерыве между беспамятным сном и моментом осознавания действительности перед глазами были короткие минуты, может быть секунды беспамятства. В мозгу они не отражались, потому что, проходя по коридору ото сна к яви, разум не оставлял за собой следов из мыслей или хотя бы памяти. Он будто бы преодолевал этот коридор с закрытыми глазами.

И всё же Тамара хотела хоть раз, открыв глаза, подумать: вот я и проснулась.

«Вот я и проснулась», — подумала она на всякий случай, хоть и понимала, что это совсем не то, что она хотела. Полежав какое-то время, она лениво перевела глаза на часы, зевнула и поднялась, спуская с себя одеяло. Потянула руку и, нащупав трость, перехватила её за рукоять, упёрла в пол и встала на все свои три ноги. В свои пятнадцать она иногда чувствовала себя на все семьдесят.

Постукивая пальцами по рукояти Стикера, она прошла в ванную, где совершила необходимые водные процедуры. У неё было ещё полчаса — и она, одевшись с горем пополам, отправилась пить чай.

В тесной кухне на мягком седалище Тамариного Табуретуса свернулся уютным клубком кот Мята. Вскипятив Чаёвникер и заварив себе чай, Тамара одной рукой разбудила Мяту, попросив уступить место. Тот поглядел на неё равнодушно, и продолжил спать. Вздохнув, Тамара с помощью Стикера пододвинула к себе жёсткий папин Стульчакус и уселась на него.

За окном была невероятно тоскливая осенняя хмарь, а в школе ждала ненавистная литература и более-менее сносная математика. А ещё…

Рассеянно думая о предстоящем и постукивая Стикером по половицам, Тамара пропела:

— Twinkle, twinkle, little star, how I wonder what you are… Ап абаув зе ворлд со хай, лайк, а даймонд ин да ска-а-ай… Ну чего дразнишься! — фыркнула она на Мяту, который и не думал дразниться. На её обвинения он никак не отреагировал.

«Вам сколько лет, девушка?» — учтиво и саркастично поинтересовался Стикер.

«Пятнадцать, — мысленно ответила ему Тамара, не собираясь смущаться. — И тебя, уважаемая тросточка, не касается то, как я предпочитаю развлекаться. Вот когда мы с вами разорвём контракт — вот увидишь, стану бегать быстрее чем Усейн Болт».

«Ну-ну… Так ты со мной контракт и разорвёшь», — хмыкнул Стикер, от чего Тамара слегка приуныла. Но решила не показывать этого и не сдаваться.

«Да, разорву! Стану актёром. Актёршей. Актрёрэссой. Актрисой! И пусть только они попробуют не взять меня в кружок!..»

«Ну ты же знаешь, что не возьмут. Они тебя не любят», — Стикер вздохнул почти что сочувствующе. Разозлившись на него, Тамара сначала крепко сжала рукоятку, а затем отшвырнула вредную трость прочь от себя.

Она пожалела об этом спустя несколько минут, когда поднялась, опёршись о стол, и поняла, что не может сделать ни шагу.

Засопела. Потянулась рукой к лежащему в метре от неё Стикеру. Но тот, будто бы специально, лежал так издевательски близко — и издевательски недостижимо!

— Ну я тебе! — разозлившись, Тамара одними пальцами задела конец Стикера, схватилась за него, подтянула к себе, взялась за ручку и упёрлась в пол, гордо выпрямившись.

«Прости».

«Да ничего. Ты ж без меня как безногая».

С этим Тамаре, скрипя зубы, пришлось смириться.

Сколько себя помнила, Тамара всегда много чего хотела. Бегать быстрее всех, петь громче всех, выглядеть лучше всех, быть первой среди всех, играть на сцене, танцевать, пинать мяч… Вопреки этому ноги её всю её жизнь хотели только одного: болеть. И если в ранние годы Тамара кое-как это терпела, то после того, как, упав на даче со второго этажа, она повредила колени, перманентная боль стала невыносимой. Утихомирить её смогла дорогая операция — и с тринадцати лет Тамара была привязана к трости, которую сама окрестила Стикером.

У Стикера, осознававшего свою важность, был ужасный характер. Он, хоть и помогал Тамаре, но любил вредничать, постоянно падал, сбегал или терялся, постоянно ёрничал и унижал её. Казалось, только отсутствие длинного языка мешало Стикеру его часто показывать. И всё же он был Тамариной опорой, её «третьей ногой».

И она не оставляла мысли, что когда-нибудь станет, как все, двуногой.

Тамара училась в хорошем классе, где за то, что она ходит с тростью, на неё просто иногда смотрели косо, но никогда не пытались отобрать трость или как-нибудь над ней поиздеваться. Тамара знала, что, окажись она в параллельном «В» или «А» классе — и ей было бы не избежать такой участи, потому что там было много хулиганов и «невыносимых кобылиц», щеголяющих на каблуках.

И всё же в родном классе друзей у неё не было. Самыми близкими для Тамары были двое людей вне школы: Задира Робби (на десяток лет старше неё) и бабушка, Ефросинья Семёновна.

Задира Робби (в мире людей — Роберт Липатов) был вовсе не задирой, а аспирантом местного университета. Судьба свела его с Тамарой совершенно случайно, и, наверное, сама не ожидала, что так будет. Робби был высоким, слегка нескладным, плохо видящим и немного бородатым программистом, увлекающимся всем подряд — музыкой, литературой, компьютерными играми, архитектурой, машиностроением и даже слегка археологией.

С Тамарой они встречались не так уж часто, потому что у Роберта в связи с огромным количеством хобби, была куча дел. И тем не менее, если бы Робби или Тамару спросили, кто у них лучший друг — они оба назвали бы друг друга, хотя ни разу в том никому не признавались. Даже разница в возрасте в больше чем десять лет им нисколько не мешала.

Что до Тамариной бабушки — её, как мы уже упомянули, звали Ефросинья Семёновна Канатова. Она была добрейшей и оптимистичнейшей души худощавой старушкой, как и многие, прожившей нелёгкую жизнь. В отличие, впрочем, от своих ровесниц, она сумела сохранить лёгкую беззаботность и чувство юмора. А ещё постоянно ходила с тростью — что делало их с Тамарой очень похожими.

«Мы с Тамарой ходим парой», — часто говорила она, гуляя с внучкой. От таких присказок Тамаре всегда было неловко, но она ничего не говорила. Знала, что бабушке нравится. Ефросинья была на удивление дальновидной и прогрессивной бабушкой, умела давать дельные советы и за то, как люди жили раньше, могла не цепляться, потому что понимала — мир вокруг неё меняется и никого не ждёт.

— Ты спину прямо держи! — сказала она как-то Тамаре. — Успеешь ещё погорбиться, а вот нос нигде, кроме как в молодости, не позадираешь!

— Но ведь взрослые учили, что нос задирать плохо…

— Конечно плохо, как же не плохо. Но ты всё равно задирай! Пусть знают, из чего ты сделана. А в случае чего — и Стикером врезать не стесняйся!

— Мама, ну чему ты её учишь… — укоризненно вздохнула Тамарина мама Римма. — Вот ещё не хватало…

— А что ей — как ты в школе быть?! Чуть что — сразу в сопли и носом в пол? Нет уж, наревелась ты в школе — дай хоть дочке нос позадирать, и других на место, если что, поставить…

Тамара не любила задирать нос, но всё же поняла, что хотела сказать ей бабушка. И всегда старалась держать спину прямо.

…Выйдя из дома, Тамара обнаружила, что дождь, к сожалению, был не только перед её окнами. Раскрыла нажатием большого пальца свою верную синюю Зонтулью, взметнула её над головой и покрутила в руке. Вдохнула носом дождливый осенний запах и, шурша Стикером по рыжим листьям, отправилась в школу.

* * *

Под осень Ветродвинск атаковали безрадостные хмурые тучи и дожди, в любое время суток запрещающие домоседам покидать тёплые квартиры и нагретые пледы. Впрочем, Тамара, ненавидящая сидеть без дела, не разделяла такого досуга. Шагая мимо шумной автострады, она всё думала над тем, что сказать для того, чтобы её приняли в театральный кружок.

«Здрасьте! Ну что, мне у вас место найдётся?!».

«Здравствуйте. Скажите пожалуйста, вы помните, вы мне говорили, что подумаете, брать ли меня, я вот тут…».

«Привет! Можно мне с вами?! Мне Денис разрешил!»

«Возьмите меня пожалуйста, я всё что угодно могу делать, очень хочу играть на сцене, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!!!»

«Все эти варианты — лажа», — про себя пробулькал Стикер, утопнув одним концом в неглубокой луже. Трость не промокает — поэтому Тамара любила обмакивать её в лужу, хотя бы для того, чтобы напоминать ей своё место. Особенно сейчас, когда она была занята таким важным делом.

Театральный кружок в её школе давно уже привлекал её внимание. А с недавнего времени Тамара и вовсе захотела поучаствовать хоть в одном их спектакле — всё равно в каком. Борясь со смущением, она то и дело проходила мимо актового зала, пока ей, наконец, не сказали: приди к нам в следующую пятницу, мы подумаем над тем, чтобы тебя взять.

Сказал ей это её одноклассник Денис Мотыгин, к которому у Тамары были весьма скомканные, но очень тёплые чувства. Денис как раз и участвовал в школьном театральном кружке, и был одной из причин, почему Тамаре туда хотелось. Было в этом парне что-то «весёло-парнишное» (другими словами описать не получалось), и это что-то отчаянно Тамару к нему влекло. Она почти ни на что не надеялась, но всё равно отчаянно ревновала к нему каждую стерву (особенно Дашу из параллельного класса, носящую негласное прозвище Дурья)…

— Эй!!!

Кто-то дёрнул Тамару за плечо, но поздно: пронёсшаяся мимо машина окатила её целым цунами брызг из лужи. Поморщившись, Тамара сплюнула попавшую в рот дождевую воду.

— Эх ты… — обеспокоенно сказала девушка сзади неё, которая и пыталась её предупредить. Она тоже была под зонтом, но под красным. — Сильно промокла?

У светофора стояла ещё какая-то бабушка с собакой да парень в наушниках. Их небольшое бедствие миновало. А вот замечтавшейся Тамаре прилетело будь здоров…

— Дать салфетки? — предложила незнакомка. Она была красивой: бледнолицей и с огненно-рыжими кудрями. Одета в бежевое пальто и чёрный шарфик.

— Да, пожалуйста… — согласилась Тамара. — Вот только… — она показала, что обе её руки заняты (Стикером и Зонтульей), и это будет проблематично.

Девушка всё сразу поняла и пододвинула свой зонт к ней.

— Сверни, я помогу.

Зайдя под навес близлежащей остановки («Пасмурная»), они свернули свои зонты, и Тамара, отдав Зонтулью в руки девушки, вытерла салфетками лицо и руки. Куртку было не жаль, а вот в юбке и колготках ей предстояло ходить ещё целый день…

«Ничего, — решительно подумала Тамара, отдавая девушке салфетки. — Как-нибудь разрулю.»

— Спасибо ещё раз.

— Может быть, помочь тебе? — спросила та. — Куда ты идёшь? Давай такси вызову…

— Да нет, не надо, — Тамара весело мотнула головой, отфыркиваясь, как мокрый пёс. — Сама добегу. Школа моя недалеко.

— Ну как знаешь… Будь осторожнее и не попади под машину, ладно?

— Хорошо! — радостно засмеялась Тамара. Не то, чтобы её сильно обрадовала неожиданная забота — скорее, обрадовало то, что рыжущая незнакомка настолько сильно о ней беспокоится. Хотя они даже не друзья… Но после этого совсем немного стали.

— Ну… Пока, — немного рассеяно произнесла она, развернулась и пошла в свою сторону.

Тамара, глядя ей вслед, почему-то подумала о том, что они ещё встретятся. Хотя внятных причин думать так у неё было не очень много. Что-то было в этой девушке очень хорошее. Не просто доброе, а какое-то активно-доброе.

«Любишь ты странные речевые обороты», — вздохнул Стикер, стукая по тротуару.

— Отстань, — улыбнулась Тамара. — Я просто представлю, что на меня брызнул небольшой дождь. В целом, так ведь и было… Почти.

Проходящий мимо шатающийся мужчина удивлённо взглянул на болтающую с собой девушку, но Тамаре до него не было дела. Впереди уже виднелось светло-зелёное здание школы.

* * *

Тамара никогда не замечтывалась о том, чтобы стать писателем — её всегда интересовали более подвижные виды деятельности. Но если бы её кто-то спросил, с чего началась эта самая настоящая история — то, немного подумав, она сказала бы: с того момента, как её по пути в школу обрызгала машина. Ведь именно благодаря этому она впервые встретила Свету Манохину, и вряд ли бы в дальнейшем с ней подружилась.

Но обо всём по порядку.

В то дождливое пятое октября Тамара Суржикова шла в школу с твёрдым намерением изменить свою жизнь и наконец-то попроситься в школьный театральный кружок, куда она так давно хотела. Она знала, что шансы её, в целом, невелики из-за присутствия Стикера, но всё же лелеяла свои надежды вплоть до конца четвёртого урока — предпоследнего в эту пятницу. Именно после него она решилась пойти и напомнить ребятам из кружка про обещание Дениса «подумать».

Театральный кружок был на первом этаже. Ему принадлежали два кабинета и большую часть времени — расположенный рядом актовый зал, где-то и дело проводились репетиции. Борясь с собственным удушающим смущением, Тамара несколько минут потратила на то, чтобы браться за ручку двери, отпускать её и снова неуверенно браться. Неизвестно, сколько ещё она могла простоять там, если бы дверь не открылась и из кабинета не выглянула Даша Швецова — та самая, которую ненавистники звали «Дурьей». И такое прозвище ей подходило как нельзя кстати.

Дурья была тонкой, белой и какой-то «высушенной», с постоянно выпученными большими глазами и пышной копной чёрных волос, которые резко контрастировали с бледной кожей. Большую часть времени, когда Тамара видела её, Дурья смотрела на окружающих взглядом «ты это мне сказал?!». В общем — по представлениям Тамары, для Дурьи сцена была худшим, где она могла проявить себя, местом.

А ещё она курила за гаражами — но об этом, как водится, никто не должен был знать.

— Тебе кого? — спросила она, перемалывая зубами жвачку.

Тамара решила не дрейфить перед лицом опасности.

— Я хотела… к вам вступить.

— Вступить — в смысле, в клуб?

«Клубом» школьники называли то, что все остальные звали «кружком». Отличие было только одно: первое звучало престижнее, чем второе.

— Мы инвалидов в актёры не принимаем, — вынесла ей короткий вердикт Дурья. — Что ты можешь делать? Костюмы шить умеешь?

Тамара мотнула головой: всегда, когда она пыталась шить, она колола иголкой пальцы.

— А что умеешь?

— Ну что-нибудь…

— Ну вот когда что-нибудь придумаешь — тогда приходи.

— Но мне Денис сказал, что вы подумаете…

Дурья недовольно помолчала, прежде чем сказать:

— Ну и чё мне теперь, что Денис сказал? Играть ты с палкой не сможешь, шить костюмы не умеешь. У нас и так народу навалом. Давай, гуляй.

 — Ну пожалуйста! — в отчаянном последнем порыве Тамара бросилась вперёд так резко, что кольнуло колени — но она не обратила внимания.

— Чё «пожалуйста»?! — Дурья вылупилась на неё, казалось, ещё чуть-чуть — и плюнет жвачкой в лицо. — Чё тебя, брать только за то, что ты инвалидка? Я сказала тебе — гуляй.

И она захлопнула перед Тамарой дверь, оставив её в пустом коридоре.

* * *

Присев на скамью неподалёку от кабинета клуба, Тамара положила Стикера рядом, сплела ладони и принялась смотреть в потолок, слушая, как за стеной ребята из клуба что-то репетируют. Обида наполняла её медленно и закипала, как вода в Чаёвникере. Хотелось сделать что-нибудь ужасно плохое — ворваться внутрь, помешать репетиции, треснуть Стикером по голове Дурье, или ещё что-нибудь сделать!.. Только Тамара знала, что не сделает, потому что даже подняться со скамьи без Стикера не сможет.

«Инвалидка»… Противное слово, похожее на название отвратительного лекарства, теперь витало в воздухе так, будто Тамару облили из банки с такой надписью. Из трёхлитровой. Или даже из ведра.

Ей ужасно захотелось с кем-нибудь поговорить. Но звонить из школы было неудобно, и вскоре должен был начаться урок. Так что, обратившись к своему единственному слушателю, она сказала негромко:

— Да я не очень-то и хотела. Сдалась мне эта Дурья, правда? Найду себе другое занятие.

Она и сама не очень верила в свои слова. Все её «занятия» после школы сводились к чему-то сидячему. Исключения составляли прогулки с бабушкой да всякие выдумки Задиры Робби.

Тяжело выдохнув носом, Тамара заставила себя взять в руки Стикер, подняться и медленно отправиться в путь. Досада и отчаяние сейчас смешивались в ней с обидой и холодным безразличием (не очень-то и хотелось состоять в одном клубе с Дурьей), что в итоге давало очень странную и неприятную смесь. Стикер, вроде бы, молчал, но молчал очень укоризненным молчанием, мол «ну я же говорил, и зачем ты сунулась? Ты же знала, что так будет…».

«Попрошусь ещё раз», — подумала она решительно, проходя через третий этаж, где её застал звонок. Коридорная толпа начала стремительно рассасываться, а Тамара шла в сравнении с ними медленно. И вдруг…

— Ну шевелись, трёхногая! — и кто-то сильно толкнул её в плечи. Задерживаться он не стал, пробежав мимо, а Тамара, покачнувшись, почувствовала, что не может опереться — Стикер выскользнул из-под опоры.

Вытянув руки вперёд, Тамара упала на четвереньки и громко вскрикнула: в колени толкнулась сильная боль, отдавшаяся не только в ноги, но и во всё остальное тело. Чтобы не закричать на весь коридор, Тамара закрыла руками рот, стиснув зубы и до боли укусив себя за ладонь.

Поодаль от неё замерло около семи-восьми ребят, смотревших на неё растерянно и равнодушно. Среди них не было её одноклассников.

Всё ещё закрывая рот руками, Тамара зажмурилась, чтобы не видеть их взглядов. Внутри неё шевельнулась мысль: сейчас кто-нибудь подойдёт и поможет подняться, подаст ей Стикера. Всё будет хорошо.

Но когда она открыла глаза, коридор вокруг неё был пуст, и последняя дверь дальнего класса закрылась.

Тамара почувствовала, что руки у неё отчего-то влажные. И только отняв их от лица — изо рта вырвался сдавленный выдох — поняла, что на них слёзы.

Было чертовски больно. Колени ныли. Отчаяние захлёстывало волнами: Тамара не могла звать на помощь, но и сама не могла подняться. И речи не было о том, чтобы идти на урок — ей казалось, она и шага сделать не в состоянии.

Стикер лежал в полуметре от её руки.

— Ты чего расселась? — послышался голос сзади. Тамара повернула голову, вытирая слезящиеся глаза.

В нескольких метрах от неё стояла невысокая девушка с лохматыми длинными волосами, маленьким чуть вздёрнутым носом и в круглых очках. В первые секунды она почему-то напомнила Тамаре неухоженную куклу, сбежавшую от хозяйки. Мешковатая одежда, большой рюкзак, непричёсанная голова... В целом, слово "непричёсанная" очень точно отражало то, как выглядела эта незнакомка, задавшая странный вопрос.

Тамара какое-то время молча смотрела на неё, не зная, как ответить на вопрос. Она до сих пор сидела на коленях, которые дьявольски болели после удара об пол.

Подойдя к ней, незнакомка (уже вторая за утро) нагнулась, подняла Стикера и подала Тамаре.

Та покачала головой.

— Я… упала. Я не могу идти.

— И что делать? — спросила незнакомка.

— Нужно домой… Или в медпункт, наверное, — неуверенно сказала Тамара. Ей и раньше приходилось падать, причём менее удачно, и чаще всего колени ныли вплоть до укола обезболивающего лекарства.

— Давай ты для начала сядешь на скамейку, — предложила незнакомка. Она всегда говорила негромко и сосредоточенно, как будто они были какими-то заговорщиками. — Я помогу.

— У-у-уй…

— Больно?

— Да… Колени. Ая-я-я-яй…

— Что у тебя с ними?

— Больные с детства… — с помощью девушки усевшись на скамейку, Тамара издала еле слышное «с-с-с-с» сквозь зубы. Боль немного отступила, но без лекарства колени будут «остывать» до конца дня, а может быть, и до завтра.

— Ты на урок опаздываешь? — спросила Тамара девушку. — Спасибо тебе. Беги. Я как-нибудь сама…

— Я медсестру позову, — сказала незнакомка спокойно. — А ты пока сиди тут.

Тамара не очень приветствовала сарказм, но в этот момент он к ней в голову пришёл без приглашения, и она чуть не выдала "ага, возьму и убегу".

Её "спасительница" появилась спустя двадцать минут, сказав, что медпункт закрыт. К этому времени Тамара попробовала встать и поняла, что всё не так уж и серьёзно. Колени, конечно, болели, но ходить она могла… разве что, опираясь на Стикер чуть больше, чем обычно.

— Тогда я домой пойду, — сказала незнакомке Тамара. — Спасибо тебе ещё раз…

— Пойдём, помогу спуститься.

— Да нет, не стоит…

Но эта девушка отличалась от той, которую Тамара встретила утром: она не просто предлагала помощь, а твёрдо (насколько позволял негромкий голос) утверждала, что собирается помочь. И её приходилось слушаться, потому что не хотелось обижать, и потому что Тамаре действительно нужна была её помощь.

Неловко опираясь на неё, и немного на Стикера, который что-то неразборчиво ворчал про себя, Тамара зашагала к лестницам.

— Меня Агата зовут, — представилась девушка и зачем-то пояснила: — Уроки у меня уже всё. Кончились.

— А почему ты тогда тут?

— Сама не знаю… Зашла и увидела, что ты сидишь. Подумала: может, что-то случилось.

Тон у Агаты всегда был слегка задумчивый и почти что сонный. Обращаясь к Тамаре, она будто бормотала что-то сама себе.

— А я Тамара Суржикова.

— Красивая фамилия.

— Что, правда? А у тебя какая?

— Не скажу, — и Агата отвела взгляд вправо.

— Стесняешься что ли?

— Смеяться будешь, — а затем отвела влево.

— Обещаю, что не буду. Теперь ты меня заинтриговала! Скажи. Какая у тебя фамилия?

— Гауз. Немецкая, — после этих слов взгляд Агаты упал куда-то вниз, на ботинки.

Тамара наморщила лоб, делая осторожные шаги по ступенькам вниз.

— Аааа, так ведь я её видела на стендах! Ты же от нашей школы на олимпиады по литературе ездишь и выигрываешь, да? «А. Гауз» — это ты? Я всегда думала, что Анна…

— Угу… — кивнула Агата невесело.

Тамара улыбнулась ей сквозь ноющую боль.

— Тогда ты молодец! Наверное, здорово столько всего знать.

Агата помотала головой — ей как будто было совсем не здорово.

— Эти мне олимпиады… Ничего на них интересного.

— Почему же?

— Ну… — Агата немного подумала над ответом. — Потому что они простые. Выиграть там легко, если читать умеешь. Вот мне и не интересно. Но меня всё равно на них таскают.

— А почему ты не скажешь, что не хочешь ездить?

— Кроме меня больше некому «защищать честь школы»… Мне так говорят.

* * *

На следующий день над городом неожиданно выглянуло солнце.

Теплее от этого, конечно, не стало, но между бесконечными облаками и дождями солнечный луч был как глоток свежего воздуха. Тамарины колени всё слегка ещё ныли после вчерашнего. Придя после школы, Тамара самостоятельно вколола себе обезболивающее и под вечер ничего не сказала маме. Дело в том, что та всегда была чрезмерно беспокойной женщиной, так что из-за слабого Тамариного здоровья по любому поводу била тревогу, и не важно, насколько серьёзной действительно была ситуация.

Несмотря на это, по субботам Тамару заставляли носить воду для их бабушки, живущей неподалёку. Тамара, собственно, ничего не имела против: папа набирал из колонки воду, переливал её в большую пластиковую прозрачную бутыль, и Тамара, взяв её в одну руку, шагала с ней через весь район.

Папа не хотел, потому что не любил бабушку. А Тамаре было не тяжело… по крайней мере, не настолько, как думали все остальные, кто смотрел на «несчастную» девушку с тростью в одной руке и пластиковой бутылкой в другой.

В тот день погода располагала к прогулкам и выгулкам. Пройдя примерно квартал, Тамара насчитала трёх человек, выгуливающих собак, две коляски, а ещё четыре свитера, видных под расстёгнутыми куртками. Кажется, и правда холодало. Но солнце всё равно блестело в остатках луж и светило сквозь последние жёлтые листья, оставшиеся на деревьях. Те высохшие, что были под ногами, приятно хрустели, а вода в бутылке булькала так, будто внутри был заперт осьминог.

Когда Тамара смотрела на солнце, ей хотелось улыбаться. А когда она вошла в один из дворов (на детской площадке сохранились резные фигурки Винни-Пуха и старухи Шапокляк), то набрала воздуха в грудь и пропела:

— Ходят, ходят ёжики в туман осторожненько,

Собирают ёжики в карман капли дождика,

Долго, долго ёжики в пути … — она пробормотала часть нарочито неразборчиво, потому что не знала, что именно там поётся, а потом допела:

— Только ты за ними не ходи — станешь ёжиком!..

Она замолкла, потому что дверь подъезда, неподалёку от которого она проходила, открылась. Из неё вышел мужчина в чёрном пуховике (говорил по телефону), а за ним…

Тамара быстро трижды моргнула.

— З-здравствуйте!.. — громко произнесла она.

Рыжая девушка в бежевом пальто замерла на месте, уставившись на неё.

— А… Привет.

Только теперь Тамара внимательнее её рассмотрела. И отчего-то девушка показалась ей почти что женщиной — то есть, она казалась гораздо старше, чем была вчера. «Интересно, сколько же ей лет?».

— Как ты вчера, нормально добралась?.. — немного рассеянно спросила незнакомка. Тамара покивала ей:

— Да, спасибо ещё раз. Меня Тамара зовут.

— Света.

За их короткий разговор Света ни разу не улыбнулась. Она как будто была совсем не здесь, а где-то совершенно в другом месте. И Тамара решила спросить.

— Извините, но… У вас что-то случилось?

— А? Что? — опомнилась Света. — Да… Можно и так сказать.

— Я могу вам чем-то помочь? — спросила Тамара настойчиво, как будто это не у неё в руке была бутылка воды для бабушки.

Света взглянула на неё с невесёлой усмешкой.

— В таком деле вряд ли.

— Расскажите! — подскочила к ней Тамара.

Она не была уверена в том, о чём просит. Но что-то внутри неё — неясная сущность, внутренний безмолвный голос, называйте как хотите, — вдруг отчётливо подсказало, что она хочет и может помочь Свете. Хоть совсем немного, хоть чуть-чуть, хоть просто выслушать и посочувствовать. Хоть в чём-нибудь отплатить ей за проявленную вчера доброту.

Света вздохнула, двинувшись вдоль цветов, посаженных у дома — видимо, всё же куда-то шла. Тамара зашагала за ней.

— Ты когда-нибудь слышала про «Стаккато»?