Многоножка (джен)

Место, куда Лера привезла их, было двухэтажным гаражом.

На первом этаже припарковалась машина. Кроме неё здесь также умещался чёрный мотоцикл; всюду были свалены инструменты, какая-то ткань, металлический хлам — в общем, гараж был самым непримечательным, и среди своих «коллег», хотя Тамара их видела не так уж много, не выделялся.

Внимания заслуживал второй этаж, бывший жилой зоной.

Это была небольшая, но просторная комната с деревянным полом, двумя шкафами, невысокой дверцей, ведущей куда-то ещё вглубь; на одной из стен висело внушительное белое полотно: на нём был красный крест, между звеньями которого уместилось ещё несколько маленьких красных крестов. Один из шкафов был забит вешалками, на которых умещались все возможные виды полицейской униформы. На полке выше лежало несколько фуражек и одна шапка-ушанка, стояло чьё-то фото в рамке (из приличия Тамара не стала его разглядывать). На гвоздике, вбитом в стену, висело укулеле с колючей проволокой вместо струн, а у дальней стены было расположено одиночное лежбище: несколько подушек и матрас, накрытый простынёй.

— Пароль от вай-фая — «Роджер80001», — продиктовала своим «квартирантам» Лера, мрачно глядящая то на Тамару, то на Меланхолик. — Туалет внизу. Ничего не трогайте и никуда не выходите, не предупредив друг друга. Гараж без присмотра не оставлять, отвечаете головой. У вас неделя, чтобы найти место, куда съехать. После этого погоню вас обеих. И никаких отговорок. У нас не приют для бездомных. Всё поняли?!

Девушки разом кивнули.

— Простите. И спасибо вам огромное! Вы очень нас выручили! — горячо поблагодарила её Меланхолик. — Я постараюсь найти себе место…

Лера поморщилась и равнодушно махнула рукой.

— Ага.

— Тамар, — позвал подругу Робби, приехавший с ними, когда Лера отошла и стала спускаться вниз по узкой лестнице. — Давай признавайся. С родителями посралась?

Та поморщилась, шмыгнула носом и, то и дело отводя глаза, вкратце рассказала Робби про бабушку и про обман родителей.

— Мда-а-а, ситуёвина, конечно… — вздохнул он и потёр пальцами переносицу. — Но ты же понимаешь, что они хотели как лу…

— Мне пофиг, что они там хотели! — злым шёпотом перебила его Тамара. — Потому что это просто жесть! Как они могли так поступить со мной? С бабушкой?! Они… оставили её одну! Там! Сказали мне, что к ней нельзя! Как вообще…

— Тише, — Робби положил руку ей на плечо. — Успокойся.

— Я спокойна!

— По тебе видно. Слушай, Многоножка, я очень тебе сочувствую. И хочу помочь…

Тамара скисла, что-то пропыхтев, и уткнулась лбом в его грудь. Задира приобнял её.

— Проштии, — глухо промямлила Тамара. — Я вся на нервах из-за этого.

 — Ничего. Я понимаю, — успокаивающе сказал ей Робби. — Я завтра принесу тебе твою сумку. И что-нибудь поесть.

— Угу.

* * *

Тамара смотрела в тёмный потолок, лёжа на жёстком матрасе.

Вокруг было тихо. Снаружи еле слышно доносился шум ветра и какие-то далёкие, неясные звуки. Сквозь окно проглядывались окраины Ветродвинска, кое-где подтопленные светом плохих фонарей.

В гараже было на удивление тепло, учитывая, что снаружи царила зима. И всё же Тамара постаралась закутаться в старый тонкий плед, выуженный из шкафа и пахнущий табаком.

Она не могла уснуть: слишком много с ней произошло за этот долгий день. Лежала и думала о том, что будет. Куда ей пойти, если не в родительский дом? Может, как-нибудь выпросить место в квартире Сэта и обитать в ней? Бегать в школу и «Стаккато», найти себе заработок, чтобы обеспечить жизнь… Всё обрывалось уже на первом пункте: с тремя «ногами» она не сможет никуда «бегать», и вообще долго не проживёт.

Мысли Тамары текли плавно, и неизбежно привели её к бабушке. На душу навалилась тяжкая печаль и Тамара, съёжившись под пропахшим куревом пледом, заплакала.

Она старалась не издавать ни звука, чтобы не разбудить Меланхолик, спящую на этом же матрасе, но на другой его стороне (он был довольно широким). Вскоре почувствовала, как намокла под щекой подушка, но ничего не могла с собой поделать: тоска по ушедшей бабушке накатывала отчаянными волнами, с головой захлёстывающими её под собой. После неё вскипала обида на родителей, и так — раз за разом, волна за волной…

— Twinkle, twinkle little star, how I wonder, what you are… — раздалось негромкое пение. Тамара не сразу поняла, что это, а после вздрогнула, обернувшись к Меланхолик.

Пела она, лёжа на спине и глядя в потолок гаража. Она напевала совсем тихо: наверное, думала, что Тамара спит.

— Up above the world so high, like a diamond in the sky… — она повернулась к ней. — Ой, прости пожалуйста. Разбудила? Так и знала, что не стоило…

— Нет… Я не спала, — Тамара шмыгнула носом, поворочалась, и устроилась на боку, лицом к Меланхолик.

Помолчали немного.

— Я знаю эту песню.

— Да?

— Мне её бабушка напевала. И научила меня первому куплету, когда я ещё только в первый класс ходила. Правда, она говорила, что и другие куплеты есть.

— Есть. Вроде бы вот так: When the blazing sun is gone, when he nothing shines upon, then you show your little light, twinkle, twinkle, all the night…

Тамара хорошо знала английский, и по какой-то причине, от этой песни у неё задрожали губы и вновь потекли слёзы. Алёна пела очень красиво: тихо, нежно и мелодично.

— Then the traveler in the dark, thanks you for your tiny spark, he couldn’t see which way to go, if you did not twinkle so… — она повернула голову. — Ты чего?

— Ничего! — Тамара спрятала лицо. — Всё хорошо. Правда.

Алёна не стала ничего у неё спрашивать. Помолчала немного, а потом сказала:

— А я впервые её в школе услышала. В младших классах. И мне… иногда кажется, что, хоть это и колыбельная, смысл в ней есть очень глубокий для простой детской песенки. Что… иногда, когда вокруг темно и совсем ничего не светит, — ты сама должна светить, и тогда, возможно, какой-нибудь путешественник найдёт дорогу домой. Я напеваю её, когда мне тоскливо.

— А если сил светить уже нет…

— На то, чтобы светить, не требуются силы. На это требуются усилия.

Алёна повернула голову. Тамара встретилась с ней взглядом.

— Я случайно услышала ваш разговор с Робертом. Я очень сожалею, что так вышло… с твоей бабушкой.

Тамара снова шмыгнула в подушку.

— Извини, — сказала Алёна. — Что-то я заболталась…

— Нет!.. Всё хорошо. Так даже лучше.

Поворочавшись опять, Тамара перевернулась и легла на спину, глядя в потолок.

— Бабушка всегда учила меня не распускать нюни, и даже нос задирать, если нужно. А я… Какая же я никчёмная ученица! — она закрыла глаза рукой.

Алёна улыбнулась и вздохнула.

— Меня бы хоть кто-нибудь научил нос задирать. Может быть, и у меня в жизни получилось бы что-нибудь помимо… всей этой интернет-чепухи.

— Ты чего! Ты ведь популярна. Все об этом мечтают.

— Я не мечтала. Ни секунды. Оно как-то само получилось. Я рисую, потому что люблю рисовать, потому что это нравится людям, и потому что приносит мне деньги. Но не потому что я хочу быть популярной.

Немного помолчав, Тамара сказала:

— Я подпишусь на тебя, когда всё наладится. А то у меня сейчас даже телефона нет.

— Вовсе не обязательно.

— Алён.

— Ау?

— А спой ещё.

— Из меня плохая колыбельщица.

— А мне нравится, как ты поёшь. У тебя хорошо получается.

— Ну раз так… Кхм. Twinkle, twinkle, little star… — принялась напевать Алёна, и вскоре Тамара к ней присоединилась. Они пропели вместе первые два четверостишия, а всё остальное допела Меланхолик.

Сколь ни странно было петь колыбельную, лёжа на матрасе в каком-то захолустном гараже, но Тамаре стало от неё чуточку легче. Как будто бабушка, научившая её этой песне, ушла не совсем, а оставила весточку, с помощью которой с ней можно было связаться.

Тамара часто видела в мультфильмах (и не только), когда персонажам говорили про кого-то умершего фразу «он всегда в твоём сердце», но никогда её не понимала. И теперь ей пришло в голову, что в этой фразе всё-таки есть доля истины. Когда близкий человек уходит, у тебя остаются воспоминания о нём — тёплые или не очень. И если ты продолжаешь его любить, то он будто бы остаётся ближе к тебе.

Вот только проблема в том, что пережить его уход от осознания подобного нисколько не легче.

— А хочешь, спою другую? — предложила Алёна. — Её в детстве мне мама пела.

— Давай.

Девушка ещё раз прокашлялась, с минуту помолчала, видимо, вспоминая слова. Тамара терпеливо ждала, и на всякий случай приготовилась притворяться заснувшей. Мало ли, вдруг она петь передумает.

— От края до края, — зазвучал мягкий голос, — небо в огне сгорает, и в нём исчезают все надежды и мечты…

Но ты засыпаешь, и ангел к тебе слетает,

Смахнёт твои слёзы — и во сне смеёшься ты…

Засыпай, на руках у меня засыпа-ай, засыпай под пение дождя…

Далеко, там где неба кончается кра-а-ай, ты найдёшь

Потерянный рай…

Тамара съёжилась. Мотив песни ей нравился, но то, про что в ней пелось, не подходило для колыбельной или чего-то подобного.

Вспомнилось, как несколько часов назад она накричала на Ромку, а потом на неё накричали квартиранты, а потом… Всё покатилось кувырком с такой силой, будто это был длинный-длинный сон, который никак не желал заканчиваться.

А теперь вот нужно было заснуть, чтобы снова зачем-нибудь проснуться. И так снова, снова и снова…

— Подставлю ладони,

Их болью своей наполни,

Наполни печалью, страхом гулкой темноты…

Алёна пела совсем негромко, казалось — заткни уши и совсем ничего не услышишь. Но Тамара не могла. Она замерла, превратившись в испуганного зверька, почуявшего опасность, потому что песня, которую она пела, была как будто бы неумолимой. Её нельзя было ни прервать, ни перестать слышать, ни игнорировать. И дело было вовсе не в Алёне — а в чём-то ещё. В чём-то гораздо большем.

— И ты не узнаешь, как небо в огне сгорает

И жизнь разбивает все надежды и мечты…

Засыпай, на руках у меня засыпай…

Засыпай под пение дождя,

Далеко, там где неба кончается край

Ты найдёшь

Потерянный рай…

Когда Алёна смолкла, Тамара, с головой зарывшаяся под плед, ещё какое-то время тяжело в него дышала. Потом высунулась, потому что стало невыносимо жарко, и тягостно вздохнула.

— Спокойной ночи? — спросила Алёна, поняв, что недолгий сеанс пения прекращён.

— Угу…

Спустя какое-то время, когда Тамара почти начала проваливаться в болезненный, тревожный сон, в тишине комнаты послышался резкий хруст. Она вздрогнула, напрягшись. В полной мере испугаться она не успела, но явственно почувствовала, что, если в гараже объявился чужак, то она к этому не готова, и Алёна, скорее всего, тоже.

Она приподнялась на локте и огляделась в поисках звука.

К её облегчению, шуршание — раздающееся уже гораздо тише — исходило откуда-то со стороны лежащей на боку Алёны. Хорошенько прислушавшись, Тамара спросила её:

— Ты что-то ешь?

Застанная врасплох Алёна резко обернулась к Тамаре, что-то усиленно жуя в набитом рту. Щёки при этом у неё надулись, как у хомяка, готовящего годовой запас продуктов. В темноте они едва различали друг друга: сквозь небольшое окошко проглядывал желтоватый свет уличного фонаря.

Неожиданно для себя Тамара почувствовала, что тоже голодна. Живот предательски заурчал.

— Хофеф? — Алёна повозилась и протянула ей пакетик с миниатюрными круассанами. — Нэ моу фпать, коа холофная…

Тамара, вздохнув, взяла один круассан и съела его, лёжа на спине.

Было вкусно, но после ванильной начинки во рту пересохло.

— У тебя там есть что-нибудь попить? — спросила она шёпотом спустя десять минут стеснительных мучений.

— Есть.

И Алёна, повозившись, извлекла из припаркованной недалеко сумки бутылку «Бонаквы».

— Надеюсь, ты не против минералки?

— Выбирать не приходится…

Взяв тяжёлую бутыль, Тамара села, приложила усилия, чтобы открыть туго затянутую крышку, переждала, пока выйдет газ, раскрутила и сделала несколько глотков горьковатой газированной воды. Стало легче.

Опустив бутылку и закрутив крышку, Тамара обнаружила напротив себя Алёну, сидящую примерно в той же позе, что и она, смотрящую на неё и поедающую, кажется, уже второй пакет круассанов.

— Откуда у тебя столько еды?

Отправив очередное лакомство в рот, Алёна произнесла с убийственной серьёзностью:

— На фамом веле, я увафная обвора.

Тамара сама от себя не ожидала, но по какой-то причине в тот момент она, не сдержавшись, коротко прыснула. Алёна, приготовившись засмеяться, подняла брови и надула щёки — и они обе тихонько рассмеялись, словно боясь разбудить призраков, дремлющих в недрах незнакомого жилища.

…— Ты не знаешь, где мы? — спросила Тамара, откинувшись на подушку и сунув руки под голову. — В смысле, что за район вообще… Это Ветродвинск ведь, да?

Алёна пожала плечами, упрятав в сумку опустевшую пачку. Тоже легла, накрывшись одеялом.

— Окраины, видимо. Там как раз есть гаражи. Я мало следила за дорогой.

— Ну, тут нас твои фанаты точно не достанут.

— Надеюсь…

— Чего они на тебя взбаламутились так? Ты что-то натворила?

— Не в этом причина. Кто-то сдал меня. И получил за это денег. А пострадали в итоге мы все. Я, Сэт… Ну и Роберт с Мишей отчасти. Надеюсь, в той дымовухе никто не задохнулся.

— Сами виноваты. Разве нет?

— Тут отчасти я виновата.

— Да ну! Не мели чепухи. Ты там просто жила. Слышала бы ты, чего они болтали…

— Всё, не рассказывай.

— Ладно, молчу… Кстати, сколько сейчас времени?

— 2:58.

— Я думала, часов шесть, не меньше. Спать вообще не хочется.

— Тебе завтра надо куда-нибудь?

— Куда? Воскресенье же. А в понедельник в школу… А ты учишься?

— Неа. Позаканчивала уже всё.

— Всё? И сколько ж тебе лет?

— Двадцать четыре полных года.

— Слушай…

— Ау?

— А почему ты… не вышла к ним? К твоим фанатам. Сказала бы им всем, мол: спасибо, что пришли, но я сейчас не в настроении вас выслушивать.

— Думаешь, это так работает? Я не хочу говорить с ними. И ни с кем не хочу говорить. Единственная вещь, которой я хочу делиться с окружающим миром — это мои рисунки. И везде, где я есть, я прошу уважать моё нежелание встречаться с кем-то в реале, выслушивать, как им нравится моя внешность или что-то ещё во мне… Потому что мне тяжко от этого. Я никогда не любила общаться. Люди очень часто обвиняют меня за это. Считают высокомерной, зазнавшейся. А я просто хочу покоя.

— Но раз стольким людям нравятся твои стримы… Значит, это больше, чем просто рисунки. Разве нет?

— Не знаю. Мне очень сложно судить то, что я делаю. Но по отзывам… Многим нравится. И мне этого достаточно. Но пусть это не переходит в реал, потому что тогда это начинает мешать. И мне, и тем, кто рядом со мной… Потому что в реале я не Меланхолик. Не персонаж. А человек. И мне хочется, чтобы люди это понимали.

Алёна горестно вздохнула.

— Но не получается.

Они проболтали обо всём на свете чуть ли не до пяти утра. Затронули школы и университеты, родителей и семьи, парней и отношения в целом, и даже мультсериалы — оказывается, Алёне «Доминик Плюс» очень нравился, так же, как Саше Солнышеву. Потом перешли на болезни и страхи, а потом — на планы на будущее. Ближе к пяти утра они замолчали минут на десять, а после, буркнув ещё несколько слов, обе уснули, уже гораздо ближе друг к другу, чем несколько часов назад.

И пока они спали, в тесное гаражное окно протиснулся яркий рыжий лучик.