Когда смерть чуть менее ожидаема, чем победа (гет)

Как я уже сказал, восемьдесят первый год я посвятил семье.

Когда Дэвиду исполнилось три месяца, мои родители, давно переехавшие в дедовский особняк, приехали навестить внука и провели у нас два месяца, и их присутствие ощущалось тогда как-то странно, ведь последний раз я видел их в этом доме, когда сам был еще практически ребенком. Поначалу мне хотелось, чтобы они поскорее уехали, оба — и отец, и мать, потому что я чувствовал, как накатывают волны памяти и наружу выходят дурные ассоциации, и это было сродни затягиванию в черный омут. Я боялся подпускать отца к своему сыну, хотя толково объяснить эти переживания вряд ли смог бы.

Но помощь родителей и вправду оказалась не лишней: благодаря маме Рози наконец смогла хоть немного отдохнуть и выспаться, а мне отец помог разобрать захламленный гараж, к которому уже было страшно подходить. Кажется, все те годы, что я был в доме единственным хозяином, именно в этом месте собирались мои демоны. Здесь было свалено все то, что я забросил, когда у нас с братом разошлись пути: наши совместные занятия, спортивный инвентарь, поделки, игры… В дальнем углу даже нашлась старая, когда-то с такой любовью к исследованиям разобранная косилка — теперь это была просто груда ржавого мусора.

Мой последний карт довершал эту чудесную конструкцию, подмигивая остатками еще не заросшего масляной грязью полированного обода, словно легендарный «Мерседес» тридцать четвертого — в какой-то момент вместо добавления индивидуальной раскраски я решил сдирать заводскую, подражая довоенным мастерам. Теперь этот карт, собственно, и выглядел так же: древность, которая никуда никогда не поедет и которую просто жаль выбросить.

Но мы его выкинули. Выкинули все, что не могло больше пригодиться, и, кажется, от этого стало легче обоим. Отец не говорил о Деррене, ни слова вообще: ни когда мы находили какие-то его вещи, ни когда я рассказывал, как мы с Рози переделывали его комнату в детскую. Не стал отец и ставить свою машину, на которой они приехали, в освободившийся гараж, заявив, что это мой дом и что здесь должны быть только мои вещи, подчеркивая это «только» и будто завершая тему того, что я — его единственный ребенок.

Может быть, я что-то додумывал лишнего — из-за нервозности и типичного недосыпа молодого родителя, но мне казалось, что каждый раз, когда отец брал Дэйви на руки или подходил, пока я держал сына, он будто хотел мне сказать: «Видишь? Вот теперь ты чувствуешь это?»

Я не хотел чувствовать того, что он, как мне казалось, пытался сообщить, поэтому, как только мы проводили родителей, я вздохнул свободнее, хотя ни разу за все два месяца в доме не прозвучало ни единого громкого или грубого слова. Не знаю, понимала ли и разделяла ли Рози мои тогдашние ощущения, за всеми заботами и радостями мы даже не успели об этом поговорить. А еще через месяц снова приехала мама, одна.

Обычно тихая и незаметная при отце, теперь она была будто другим человеком, той мамой, что самозабвенно возила нас с Дерреном на занятия и не боялась говорить, как она любит обоих сыновей. Эти две недели мы провели в полной идиллии середины лета, устраивали вылазки в город, пикники и просто гуляли по лесу вокруг дома втроем, или даже вчетвером, если считать, что в полгода Дэйви мог что-то понимать в прогулках. Теперь ко мне вернулось чувство защищенности, будто я нашел проводника в незнакомой местности — старый дом с садом становился действительно крепостью, где я пустил свои корни. Видимо, в чем-то отец действительно оказался прав, и помогла наша тотальная уборка.

Одновременно с погружением в мирный сельский и семейный досуг я успел окончить университет — без нервов и спешки, которые непременно ожидали бы меня, случись это в разгар рабочего сезона, — и положил свой диплом в ящик стола, надеясь, что он мне никогда не потребуется, потому что при всем накатившем умиротворении я все равно знал, что подобная жизнь — не мое и не продлится долго. Никаких четких планов и предложений у меня не имелось, но я готов был бы начать и все заново, если бы фортуна так ко мне и не обернулась.

Однако, жизнь показала, насколько правильным оказался этот практически декретный отпуск: стоило мне вновь выйти на рынок вакансий «Формулы-1» восемьдесят второго, как я довольно быстро оказался приглашен в «Лижье».

Могу предположить, что значительную роль в этом сыграл опять же кто-то из достаточно для такой протекции влиятельных людей, об участии которого я не знаю и по сей день, и который по неизвестной причине захотел мне помочь. Что ж, настал момент, когда я совершенно официально могу сказать «спасибо» этому человеку, хотя его наверняка уже нет в живых.

Конечно, в ящик упало еще несколько предложений, но они не сулили особых почестей и даже приближения к «Формулам», так что на фоне французского приглашения оказались почти невидимыми.

Итак, в один совершенно чудесный декабрьский день мне позвонил кто-то из рядовых менеджеров «Лижье» и пригласил на встречу по поводу трудоустройства. Должность он тогда не называл, но мне было не до переборов, так что раздумывал я недолго — примерно секунды две. На рубеже десятилетий эта французская «конюшня» провела несколько потрясающих сезонов подряд, но все знали, что они приглашали в качестве пилотов исключительно своих соотечественников, так что факт, что такая команда могла бы сделать предложение мало что показавшему пока англичанину, многих тогда должен был совершенно обескуражить. А может быть, на то и был сделан расчет. К тому же, невзирая на то, что по-французски я знал тогда только совершенно неподходящие «спасибо» и «до свидания», собеседование в Абресте прошло на удивление легко, и, вероятно, на этом паззл окончательно сложился, чтобы записать мое имя в строку запасного пилота.

Это был, пожалуй, самый крупный аванс, который мне когда-либо выдавали, поэтому я сказал себе, что обязан костьми лечь, чтобы доказать месье Лижье, что он не ошибся, выбрав меня своим третьим воином, так что на время предсезонных тестов я буквально поселился в Виши, чтобы иметь круглосуточный доступ к технике, и работал в четыре руки и как тестер, и как механик — благо все четыре росли из нужного места.

Однако сказочного продолжения не последовало, и сезон восемьдесят второго выдался для всех без исключения очень сложным.

На первой же гонке пилоты, несогласные с новыми условиями по контрактам, которые диктовала Международная федерация автоспорта и в которые я тогда не очень вникал, поскольку еще не попал в лигу боевых и мой контракт отличался, устроили тотальную забастовку.

Это была первая серьезная попытка показать Федерации зубы, но на старт в тот раз все-таки вышли все, никто не рискнул начинать сезон с саботажа. Ну, а я, в поте лица трудясь на заводской трассе, это мероприятие пропустил и подробности узнал лишь постфактум, когда этап уже прошел и команды механиков, шумно и нервно обсуждающих произошедшее, вернулись в штаб в преддверии следующей гонки.

Поскольку первая пилотская акция тогда осталась без какого-либо ответа со стороны Федерации и на второй гонке ничего не изменилось, через месяц возмущение уже превысило точку кипения, и половина команд, в том числе и «Лижье», вообще проигнорировала следующий, третий по счету, Гран-при. Событие вышло поистине скандальным, и урегулировать эти трения удалось только путем непростых компромиссов, положивших начало глобальным переменам.

Вообще, если посмотреть на историю становления правового регулирования автоспорта в целом, в восьмидесятых творился настоящий бардак: правила и требования вводили, пересматривали, назначали штрафы, снова пересматривали и отменяли прежние наказания. За непосредственное влияние на Формулу тогда боролись две организации: ФИА и Ассоциация конструкторов, и каждая тянула одеяло на себя. Мне повезло попасть в этот мир как раз в тот момент, когда из спорта мало скоординированных увлеченных людей Формула стремительно превращалась в структурированную систему развлечений и получения прибыли, и я застал все стадии этого процесса.

Несмотря на потерю некоторой свободы и эдакого ореола смертельной романтики, витавшего над гонщиками 60-70-х годов, не могу сказать, что это была исключительно негативная трансформация, ведь по итогу мы добились просто гигантского прогресса в безопасности и регулировании спорных моментов, большей четкости в понимании того, как нам достигать нужных результатов, и большей ответственности за свои решения и поступки — как технические, так и человеческие. Так, например, именно в восемьдесят втором Формула трагически потеряла сразу несколько гонщиков, и уже на следующий год были введены новые требования по безопасности, в частности, на сорок лет запретившие шасси с граунд-эффектом, над которым я без особого успеха работал еще в «Шедоу».

Но это было потом, а пока же я наматывал тестовые круги под непосредственным контролем месье Декаружа — нашего конструктора, и был настолько увлечен доказательством своей полезности, что даже не успел расстроиться, что не смог побывать на первых трех гонках сезона, а на четвертую меня привел не самый радужный случай…

Образовавшийся перерыв между гонками в Америке и Италии наш второй пилот решил провести у себя дома, в Оверни, и провести, по обыкновению, весьма активно. Я мало знал его лично, но слышал, что Патрик тяготел к экстриму и при этом был ужасно невезуч: аварии, переломы и лечение в больницах были его регулярными достижениями. Так случилось и в этот раз: он потерпел крушение на собственном дельтаплане, получил тяжелые переломы обеих ног и на весь оставшийся сезон выбыл из строя.

Если бы это произошло сразу после Гран-при в Лонг-Бич, у команды, вероятно, нашлось бы время на поиск франкоговорящей замены, но до соревнований в Имоле оставалось всего два дня — и они вызвали меня.

Я был настолько воодушевлен этим приглашением, что расстояние от Виши до Имолы готов был тогда пробежать на своих двоих, если бы от меня это потребовали. Конечно, я испытывал просто невероятный физический и психологический подъем, будто мне доверили нести шлейф Ее Величества, я и до сих пор верю в то, что это был логичный ответ на мое выкладывание на тестах: я был отчаянно благодарен за шанс, и в «Лижье» справедливо оценили такую степень моей благодарности. Так что я с места ринулся в бой.

Впрочем, чтобы было понятно и не вызывало недоумения: бой происходил скорее в моих мыслях, нежели на трассе, — находясь за рулем, я всегда стремился к максимально аккуратной езде. Как технарь со стажем из детства, я прекрасно знал, что десятые доли сокращать мне помогает не отчаянный бросок на бордюр, не резкий поворот руля и не интуиция при нахождении апекса, а своевременное, последовательное подключение нужных связок и механизмов и точное следование тончайшим настройкам, которые я же сам и провел. Мне не было нужды следить за стрелками, цифрами и сигналами оповещения — я наверняка знал, в какой момент они вот-вот покажут нужное, это и был мой личный выигрыш скорости — не на трассе, а внутри кокпита. И если есть идеальное соотношение градуса конкретного поворота и скорости болида, то я должен был неизменно достигать его — только так я мог быть впереди всех этих одаренных мальчишек с их врожденными талантами и интуицией.

Увы, но в своем первом боевом Гран-при я не показал ничего значимого: в квалификации оказался лишь пятнадцатым, а к середине самой гонки потерял машину из-за отказавшей коробки передач и остался только зрителем. В следующий уик-энд история начала повторяться: стартовал я тринадцатым, в то время как мой напарник Морис рванул с шестого места, однако в этой, уже пятой, гонке сезона — в Монако — я сенсационно завоевал свой первый подиум.

Справедливости ради скажу, что это была тяжелейшая гонка, закончившаяся к тому же под внезапный проливной дождь, так что мое третье место при старте во втором десятке — не такое уж и чудо. Гран-при Монте-Карло — это традиционное ежегодное испытание и для машин, и для организмов гонщиков, поэтому ничуть не удивительно, если больше половины пелетона выбывает из-за самых разных технических проблем, а в тот раз из десятки попавших в итоговую классификацию настоящий финиш увидели только пятеро. А мне, в действительности, сильно повезло, что мою машину не затронула ни авария предпоследнего, уже мокрого, круга, ни недорасчет топлива, от которого пострадал Морис, откатившийся в итоге на седьмую позицию, ни техническая проблема, как за неделю до того.

Из-за суматохи последних кругов, завалов, отказов техники и смешавшихся позиций я с трудом понимал, что мне говорят по радио, а уж инфо-таблички и подавно нельзя было рассмотреть из-за обрушившегося ливня, так что я не знал своего итогового результата до тех пор, пока не остановился в закрытом парке и меня не бросилась поздравлять команда. Вот тогда я, наконец, понял, что произошло нечто грандиозное: я смог занять третье место, и не где-нибудь, а в Монако.

Внимание прессы к новичку на подиуме было ошеломительным, и я к нему оказался совершенно не готов, потому что накануне даже представить не мог, что к такому можно готовиться так скоро, ставя себе задачей для начала просто привести машину к финишу. В тот же день по большей части я мог только улыбаться и позировать фотографам, жать предложенные руки и говорить «спасибо» и «merci» направо и налево, даже не замечая, кто и что говорит. И хотя за подготовительные месяцы я худо-бедно научился говорить и понимать по-французски, в то знаковое воскресенье мне это никак не помогло. И если об официальной части вроде награждения, приветствий публики и интервью я знал, как и любой другой, то последовавшее за этим особенное внимание к победителям было неизведанной доселе областью. Но пусть понедельник и встретил меня ужасной головной болью, я бы соврал, сказав, что такой опыт был негативным. Ну, зато я лично убедился, что шампанское на подиуме нужно лишь для красоты.

Я люблю Гран-при в Монако, и он годами отвечал мне взаимностью: большинство моих успехов в карьере оказалось связано именно с этой трассой. Многие пилоты и разнообразные деятели нашей сферы живут там постоянно, по своим разным причинам, но я никогда не испытывал желания к ним присоединиться. Монте-Карло — это непрекращающийся марафон встреч и событий, который закручивается вокруг тебя раньше, чем ты успеваешь сообразить, что к чему, и как бы ты ни любил общество или каким бы сознательным лицом команды ни был, усталость от такого калейдоскопа все равно приходит раньше, чем того бы хотелось. Одной-двух недель в таком ритме мне оказывается вполне достаточно, чтобы в остальное время любить это милое княжество на расстоянии. В тот год я постиг эту простую истину экстерном.

Других столь же заметных успехов в сезоне восемьдесят второго у меня не случалось: я смог еще лишь два раза финишировать в очковой зоне и чаще сражался с собственной машиной, нежели с другими гонщиками, так что свой первый боевой год закончил двенадцатым в общем зачете. Мой напарник трижды побывал на подиуме, хотя технические поломки доставали и его, но он, разумеется, запросто обошел меня в рейтинге. А так быстро вычеркнутый из соревнований Патрик больше не вернулся в команду и, к сожалению, менее чем через год после воздушного инцидента трагически погиб на тестовых заездах другой «конюшни», став еще одной жертвой нашему безжалостному богу скорости.

Примечания:

https://clck.ru/TEQim