Ведьмины круги (джен)

Место преступления было огорожено протянутым между нежных берёзок скотчем. Нет, против ожиданий Михалыча никаких знаков прокуратуры на нём не было — обычный скотч, хотя дядьки, которые мотались туда-сюда по огороженному пространству, производили впечатление своей серьёзностью. Шутка ли, такую красоту испортили. Михалыч поднял глаза к небу и тяжело вздохнул: берёзовый лес здесь сходился кругом, выгораживая поляну — естественный колодец; деревья легко волновались под ветром: слегка колыхались ветви-косы, светлые стволы покачивались; солнце щедро освещало набиравшие силы травы, они радовали глаз приятными цветами, а их пряный дурман можно было перебить только одним — запахом разложения.

— Да, загадили полянку, — повторил Михалыч вслух и сплюнул под ноги.

На него покосились, посмотрели обеспокоенно и не стали связываться — не до сумасшедших стариков, собрать бы в высокой траве все части тела зверски убитой жертвы. Впрочем, как и от чего могла наступить такая смерть, ещё предстояло разобраться: тело выглядело так, будто пролежало неделю в воде, было вытащено и поедено, а после… или мертвец встал, или тащили звери его, играясь, несколько метров до этой самой полянки, разбрасывая внутренности и ошмётки плоти.

— Жертву опознали?

— Что из этого можно опознать? — патологоанатом нервничал.

Михалыч с интересом прислушивался к разговору заезжих следователей:

— Да, говорю же, — Яшка, грибник местный, — ответил он на заданный вопрос.

Прокурор тяжело вздохнул и оторвался от заполнения протокола — Михалыч был тем, кто сообщил о преступлении, а теперь оставался единственным из жителей близлежащей деревни, кто выдержал зрелище и продолжал любопытствовать.

— Вы уверены, что опознали тело?

— Не слушай его — стоит здесь уже битый час и про злобу земли канючит. Кем вы приходитесь погибшему? — полицейский смерил старика смурным взглядом исподлобья.

Михалыча обижало отношение следователей — слишком неопытных в жизни по его разумению, а их раздражали замечания старика, лишь накалявшие своей бредовостью и без того напряжённую атмосферу: не так часто в благополучный двадцать первый век приходится сталкиваться с расчленёнкой.

— Да чего тут опознавать? Ежу понятно, кто шляется по лесу в это время, а так далеко только Яшка и заходил.

— А вы что так далеко делали?

— Михалыч себя лесником мнит, каждый день лес обходит, предыдущих двух тоже он нашёл, — прижимавший к носу платок участковый заступился за односельчанина.

— Хорошо, что лесником, а не лешим, — отшутился прокурор и, тяжело вздохнув, добавил. — Значит, уже третий. Страшная серия.

— Не было бы третьего, вас бы не позвали, — Михалыч не удержался от того, чтобы вставить свои пять копеек, и все усилия участкового пропали втуне.

— Может, примем старичка… Кажись, он всех троих и укокошил, — молодой следователь скривил рот в усмешке и оглядел Михалыча озорными глазами с искоркой — тот испуганно дёрнулся, а прокурор тяжело вздохнул.

— Брось, Вадик, не человеческих рук это дело, — патологоанатом сгребал в контейнеры части тела вместе с землёй, на которой они лежали, и с трудом сдерживал рвотные позывы. — Я даже зубы нашёл.

— Так и поглядим, в каком состоянии у старика челюсть? По мне так он изрядно шепелявит.

— Не человеческие зубы, Вадик!

Михалыч, наконец, пришёл в себя от звучащих в его адрес обвинений:

— Конечно, не человечье… дело… — попытался неловко оправдаться он. — Да как может быть это дело человечьим? А эти вообще сами виноваты — знали, куда суются и на что идут.

Следователи переглянулись.

— Примем старичка… — проговорил Вадик, заискивающе обращаясь к прокурору.

— Говоришь, он всех троих нашёл? — спросил полицейский участкового.

— Так лесник же…

— Или леший… — прокурор с покряхтыванием поднялся с раскладного стула и распрямил затёкшие ноги. — Заканчивай здесь, Саныч, а мы поедем — мочи нет, — патологоанатом лишь криво усмехнулся в ответ на эти слова. — А вам придётся проехать с нами, — проговорил прокурор, обращаясь к Михалычу.

* * *

Михалыч дрожал коленкой всю дорогу — его посадили в автозак. И это на старости лет! За все его заслуги... Вот теперь он пережил и познал все грани человеческой подлости. Нет, не зря он предпочитал лес любому человеческому обществу. Михалыч хромал больше обычного, когда два амбала помогли ему вылезти и, следуя за ним попятам, завели в обезьянник. Всю дорогу напряжённым загривком он чувствовал присутствие конвоиров — годившихся ему в сыновья и даже внуки.

Время, когда он подумывал о потомстве, мелькнуло перед его мысленным взглядом и растаяло в памяти — Михалыч оценивал тяжёлую поступь подросшего поколения за спиной и искренне радовался тому, что не может назвать никого из них сыном.

— Посиди, дедок, отдохни, — со скрежетом закрылась решётка за спиной, и Михалыч опустился на жёсткую скамью.

— Уже и дедка загребли, — занимавший собой большую часть помещения, прятавший лицо под капюшоном, вонявший перегаром бугай оглядел Михалыча и заорал: — Волки позорные!

Выдула пузырь из жвачки и смачно лопнула её необычно размалёванная девица с фингалом под глазом. Михалыч по-стариковски подобрался и положил подбородок на сложенные на клюшке руки — глаза бы его на них не смотрели.

Что он сказал не так и почему здесь оказался? Как можно подозревать в убийстве его? Его… так зорко и чутко замечавшего любую крамолу и никогда в жизни о ней не смолчавшего. Его… извечный глас вопиющего в пустыне, предупреждающий беды и говорящий, как сделать лучше. Они не прислушались ни разу к его словам… к словам пророка, которому нет места в своём Отечестве. Нет, Михалычу было совсем не жалко Яшку. Грибник умер как свинья — кем и был в жизни, а после смерти ещё и нагадил…

* * *

После жёсткой скамьи скромный стул без подлокотников показался Михалычу очень удобным, в допросной было светло, чисто и не воняло, а главное — Михалыча оставили одного. Жаль, что желанное одиночество продлилось недолго. Уже знакомый прокурор вошёл в дверь с небольшой папкой, с тяжёлым вздохом опустился на такой же, как у Михалыча, стул и поправил очки:

— Не находите, что здесь удобнее работать, Альберт Михайлович? А то там уже… — то и дело сползающие с носа очки придавали не молодому уже и довольно коренастому прокурору беззащитный вид, но Михалыч только скукожился на своём месте и прижал клюшку к груди. Прокурор расстелил на столе перед ним карту местности и попросил: — Укажите, пожалуйста, где были найдены предыдущие две жертвы.

Удивлённый вежливостью прокурора Михалыч покрутил головой, прогоняя владевший им ступор, отложил клюшку и вгляделся в не совсем знакомые ему условные знаки.

— Покажи, где Яшку-то нашли? — Прокурор пододвинулся, располагающе посмотрел на Михалыча и указал точку на карте. — Вот видишь, — проговорил Михалыч доверительно, — ведь сплошной лес здесь нарисован, никакой полянки.

Прокурор поднял взгляд от карты и посмотрел Михалычу в глаза:

— Послушайте, давайте без… этого тумана. Я прекрасно слышал всё, что вы сказали. Теперь чётко ответьте на поставленный вопрос.

— Как думаешь Яшка помер? Думаешь, на полянку его звери приволокли? А если он на этой самой полянке помер, а кишки его с полянки вихрем разбросало?

Прокурор снял очки, тяжело вздохнул, зажмурился и в изнеможении потёр пальцами переносицу:

— Полянки нет, говорите? Масштаб этой карты один к двадцати пяти тысячам, это очень подробная карта: в одном сантиметре изображено двести пятьдесят метров местности, — но даже на такой подробной карте невозможно показать полянку четыре на четыре метра.

— Деревья стояли там очень плотно, а теперь отошли и расступились… — Михалыч не сдавался, втолковывая неразумному прописные истины.

— Деревья не умеют ходить, — прокурор слегка повысил голос, — и давайте закончим на этом. Я ничего не имею против ваших религиозных воззрений, пока вы держите их при себе. Я ещё не получил заключения патологоанатома и, скорее всего, получу его не скоро, но по цвету и состоянию оставшейся на частях трупа кожи понятно, что жертва утонула или была утоплена, а потом какое-то время пролежала в воде.

— Яшка вошёл в этот круг и больше не вышел, там и умер.

— Если бы ваши утверждения не были столь бредовы, я бы и вправду стал подозревать вас в убийстве. — Было расслабившийся Михалыч при этих словах прокурора прикусил язык. — Ответьте на поставленный вопрос.

— Каждый умер, где гадил, — Михалыч всё-таки не смог удержаться от оценки произошедшего с односельчанами. — Чернышев недалеко от своей автостоянки, а Макс там, где лесопилку строил...

Прокурор аккуратно отметил указанные стариком места на карте.

— Многие были недовольны деятельностью этих Чернышева и Макса? Вы знаете, кстати, о том, что опознание трупов ещё не произведено?

— Я был недоволен, — Михалыч посмотрел прокурору в глаза, почувствовав внезапно, что теряет страх.

— Про вас всё понятно.

— Я говорил Чернышу, по-отечески предупреждал, что земля не простит. Как он мусора навёз, деревья повырубил, чернозём кирпичной крошкой завалил да в бетон закатал. Я говорил, предупреждал, когда тот не слышал — кричал ему, неразумному. Макса тоже предупреждал. Не слушали меня оба, а Яшка… гаже Яшки никого не знал. Сколько этот ублюдок людей в землю положил, сколько я сил убил, чтобы участковый наш мерзавцем занялся. Так вот. Получил Яшка ровно то, что заслуживал.

Дыхание Михалыча сбилось от того, с каким чувством он произнёс эту тираду. Прокурор внимательно выслушал, достал из своей папки небольшую бумажку, подписал и протянул старику:

— Я вас больше не задерживаю.

Михалыч удивлённо воззрился на пропуск и скорее неосознанно забрал его из рук прокурора, а тот уже с папкой спешил к дверям.

— Разве мне не надо подписать показания?

— А мы вас официально не задерживали, просто вызвали на беседу.

Михалыч ещё никогда не чувствовал себя таким обиженным, даже когда Тома — любимая девушка, которую он почитал ангелом за светлые волосы и аристократически бледную кожу, — не дождалась его из армии. Нет, в тот день он возненавидел весь женский род и до сих пор не простил, но обида ещё никогда не жгла его сердце так сильно. К счастью, у него оказалось достаточно денег, чтобы купить билет на электричку, но до вокзала ещё надо было добраться. Михалыч с трудом сориентировался в незнакомом городе, попался под руку дурной компании, сломал клюшку в драке, заработал мячом по лицу возле детской площадки и с электрички сошёл только в сумерках. Измученная душа требовала успокоения, и, несмотря на поздний час, Михалыч решил прогуляться по лесу. Знакомая тропинка была достаточно узкой, чтобы ветви берёз склонялись к нему, ласкали опушёнными нежными листьями ветвями плечи и голову, но Михалычу было мало — он сошёл с тропинки и пошёл сквозь лес, придерживаясь одного, как ему казалось, направления. Деревья старались пожалеть его. Он обнимал их стволы, а берёзы в ответ успокаивающе шелестели кронами, привечая его и осуждая его обидчиков. Михалыч вошёл в раж — забыв про боль в ноге, бросался от одного дерева к другому, рассказывал им о своих бедах, — пока внезапно не взлетел.

— Что? — Михалыч просто висел в воздухе — нет, никакого неудобства от этого он не испытывал — воздух вокруг него был необычно плотным и слегка влажным. — Неужели уснул посреди дороги? — перебирая руками, Михалыч попытался разогнать собравшуюся вокруг него муть и понял, что может плыть по ней. Тело плохо слушалось, Михалыч сделал несколько гребков и почувствовал перед собой твёрдое препятствие — упругие ветви легли ему на спину, лицо уткнулось в ствол, и только тогда он по-настоящему испугался. — Что со мной? Где я?

Голос, который ответил на его крик, оказался неожиданно спокойным:

— Ты будешь оценен как человек.