Английские бульдоги (джен)

Похороны тетушки Абигайль проходили скромно. Пастор Роджерс читал над гробом молебен, а восьмилетняя Марджори Дурсль сидела на церковной скамеечке, болтая короткими пухлыми ножками в воздухе, и пыталась подсчитать в уме, когда же церемония закончится, — мама упомянула, что после похорон в «Брэдлейс» состоится фуршет. Марджори была голодна. Стрелки подаренных отцом часиков будто специально замедлили свой ход, и ей быстро наскучило заунывное перечисление благих дел тетушки. Похороны оказались не таким интересным событием, как представлялось по рассказам Тимми, у которого в прошлом году умерла бабушка, и Марджори пожалела, что уговорила родителей взять ее с собой, а не оставить дома с малышом Верноном и няней Лизбет. Пастор поправил фиолетовый шарф, вытер блестящую от пота лысину носовым платком и перелистнул страницу.

— Мамочка, а когда тетю Абигайль уже сожгут и можно будет пообедать? — шепотом спросила Марджори.

Миссис Дурсль шикнула, и лицо ее, на миг перекосившееся от возмущения, снова приняло приличествующее случаю скорбное выражение. Такое же, как и у всех женщин, сидящих в этом зале, — словно у них под носом кто-то решил нашинковать фунт-другой репчатого лука.

— Тело покойной будет сожжено, а прах захоронен на городском кладбище в Десли, — торжественно провозгласил святой отец, и Марджори облегченно выдохнула: время паба «Брэдлейс» и крошечных бутербродов-канапе, из-за грабительской цены на которые мистер Дурсль ругался с распорядителем похорон, приближалось.

* * *

В «Брэдлейс» было темно, по ногам дул сквозняк и премерзко пахло кислятиной. Марджори, всегда отличавшаяся отменным аппетитом, умяла свою порцию канапе, а потом нацелилась на волованы. До нее долетали обрывки разговоров, к которым она поначалу не прислушивалась, но по мере того, как пустели тарелки и краснели от выпитого лица взрослых, ее интерес все сильнее разгорался.

— Бедняжка Абигайль, — качала головой миссис Сазервуд. — Вот к чему приводят глупые книжки!

— Разве в книжках дело? — полюбопытствовала мисс Хэтчинс, жившая справа от Дурслей. Марджори навострила уши: молодая симпатичная соседка частенько оставалась с ней и Верноном и читала им сказки вслух. Особенно Марджори нравился «Волшебник страны Оз» — она любила представлять, что летит высоко-высоко в небесах на воздушном шаре (непременно из самого Канзаса!), а внизу проплывают крошечные деревушки, и Десли становится все равно что игрушечным. И даже Лондон, куда она так мечтала попасть, был бы виден как на ладони.

— В глупых фантазиях и в дамских романах дело! Абигайль начиталась ерунды, и вот чем все закончилось! — отрезал мистер Дурсль. Миссис Дурсль согласно кивнула и сдержанно всхлипнула, уткнувшись мужу в плечо. Впрочем, глаза ее, как заметила Марджори, оставались сухими.

— Бедняжка так хотела ребенка, ведь дети приносят счастье! — скорбно поджала губы миссис Сазервуд.

— Счастье приносит полная семья. А не решение, — понизила голос до шепота мама Марджори, — на склоне лет принести в подоле неизвестно от кого. Иногда дети бывают обузой, миссис Сазервуд. Если бы несчастная глупышка не решилась оставить дитя, а последовала моему совету обратиться к доктору Фостеру, была бы сейчас жива. Марджори, — обратилась она к дочери. — Прекрати так двигать челюстями, ты же юная леди, а не бульдог!

— А что же ребенок? Не выжил?

Марджори застыла с волованом во рту. Ей никто не рассказывал, от чего именно умерла тетушка Абигайль. А что за ребенок? Она ведь была не замужем! Интересно… И родители словно сговорились держать это в тайне от Мардж. Наверное, единогласно решили, что такие подробности — не для ушей леди. Тем более если этой леди всего восемь.

— Мальчик теперь в приюте святой Агнес, — равнодушно отозвался мистер Дурсль. — Мы не можем себе позволить лишний рот, дела идут не слишком хорошо. Сами понимаете, акции…

Все дружно покивали, и разговор перешел на нелюбимую Марджори тему — о рынке ценных бумаг слушать было еще скучнее, чем заунывные мессы пастора Роджерса.

Она задумчиво жевала слоеное тесто и вместе с волованами пыталась переварить услышанное. Оказывается, у тети Абигайль был малыш! Оказывается, если семья не может позволить себе завести детей, то тех, кто завелся случайно, сдают в приют! И ко всему этому могут привести книжки!

Мардж расстроенно отпила глоток несладкого чая и поморщилась. Леди не должна быть такой глупой, как бедная тетушка. Леди должна быть как мама Марджори — ведь если все вокруг говорят, что тетя сама во всем виновата, значит, так оно и есть. Людям виднее.

И юная мисс Дурсль решила, что больше не будет слушать глупые сказочки мисс Хэтчинс, чтобы не умереть, как тетушка Абигайль. Никогда-никогда не будет!

* * *

К тринадцати годам Марджори Дурсль поняла, что ненавидит волшебника страны Оз, Канзас и все канзасское. И проклятых американцев, решивших переехать в их маленький городок в Глостершире! И больше всех — проклятую выскочку Пегги Салливан, глупую синеглазую куклу с льняными кудряшками и тощими лодыжками, которую даже веснушки на длинном носу не портили — Мардж, отчаявшаяся выводить свои пегие пятнышки и сокрушенно изучавшая их в зеркале, готова была рыдать от несправедливости! Пегги казалась ей похожей на крысу, но все вокруг отчего-то считали ее очень интересной — из-за ужасного акцента или рассказов о пыльном Канзасе, наверное. Почему этой дурно воспитанной американке досталось все, чем дорожила Марджори?

Пегги гоняла на велосипеде быстрее всех мальчишек в округе. Пегги носила ужасные ковбойские штаны, сигала в них через забор, заливисто хохотала и улыбалась так, что можно было пересчитать все зубы. А еще ее отец построил домик на дереве: о таком мечтала вся ребятня Десли, и ничего удивительного не было в том, что и Тимми, и Томми, и даже лучшая подруга Марджори (бывшая лучшая подруга!) Барбара Сазервуд были очарованы этой пустоголовой дурехой.

Мардж, объявившая было бойкот новенькой, сама оказалась в западне. Пегги быстро перетянула на свою сторону всех ее друзей, весь класс. Даже отражение в зеркале было в сговоре с канзасской выскочкой: полные бедра, широкие щиколотки, круглое щекастое лицо, поросячьи глазки и — о ужас! — намечающийся пушок над верхней губой словно издевались над Марджори Дурсль. А та только крепче сжимала челюсти и шла по тротуару в гордом одиночестве, чеканя шаг. И ждала, что наступит лето: дела отца неожиданно пошли в гору, и все семейство должно было в конце июля отправиться на побережье.

Но именно тогда, в первую неделю каникул, жизнь преподала мисс Дурсль новый урок.

В тот памятный вторник Марджори с наслаждением убрала школьные жакет и юбку в самый дальний угол шкафа и примерила новое платье, сшитое матерью.

— Милая, такая длина выглядит слишком вызывающе, — озабоченно проговорила миссис Дурсль, глядя на едва прикрытые клетчатым габардином полные колени дочери.

— Но, мамочка, — возразила Марджори и ткнула пухлым пальчиком в одну из фотографий на странице модного журнала, — у этой девицы юбка выше середины бедра! Видишь?

— Вижу, золотце. А еще в этом глупом журнале сказано, что хороший вкус — это смерть. Настоящая леди никогда не опустится до такого. Посмотри сама, у этой гулящей девки почти что видно белье!

Марджори стиснула челюсти и уныло кивнула. Маму, которая лелеяла мечту о дочери — настоящей леди, расстраивать не хотелось, но и быть этой самой леди не представлялось Мардж чем-то увлекательным — опыт показывал, что американская вульгарность давала английской чопорности сто очков вперед. Вечером, дождавшись, когда родители уйдут в гости на чай к миссис Сазервуд, Марджори взяла дело в свои руки. Решительно откромсав целых тридцать сантиметров габардина, она уселась за мамину швейную машинку, подогнула ткань и прострочила подол.

Восьмилетний Вернон выбежал из отцовского кабинета с криками и улюлюканьем, размахивая трофейным кинжалом, который ему строго-настрого запретили трогать, и замер, увидев сестру — она крутилась перед зеркалом в платье, едва прикрывавшем ее внушительный зад.

— Мама запретила тебе делать его короче, я слышал!

Марджори, пунцовая от стыда, повернулась к нему и прошипела:

— А тебе запретили трогать папин кинжал!

Вернон насупился и промолчал. В голове Мардж возник коварный план.

— Я расскажу отцу, что ты нарушил запрет, и он не отправит тебя в «Воннингс», так и знай!

У Вернона, мечтавшего об этой школе и едва ли не с младенчества представлявшего, как он наденет на голову канотье, возьмет в руки трость и побьет ею какого-нибудь хлюпика, на глазах выступили слезы.

— Ладно, — покровительственно сказала Марджори. — Не реви, а то тебя точно не примут. Они не берут девчонок и плаксивых мальчишек. Я обещаю никому не рассказывать о том, что ты плакал. И что трогал папин кинжал, кричал и носился по дому, как ополоумевший янки. И даже дам тебе конфет, если ты тоже меня не выдашь. По рукам?

— По рукам, — улыбнулся сквозь слезы Вернон и поскакал с кинжалом наперевес в сторону кухни.

Марджори, уничтожившая все следы своего непослушания до того, как вернулись родители, дождалась звездного часа только через пару дней. Она гладила рукой плотную клетчатую ткань, спрятанную под подушку, и представляла, как будет самой красивой. Самой модной. Самой лучшей девочкой тринадцати с половиной лет во всем Глостершире — и даже Пегги Салливан не сможет с ней сравниться!

Ветер обдувал полные ляжки, не по годам внушительная грудь поднималась и опускалась в такт шагам — Марджори, с трудом втиснувшая пухлые стопы в мамины туфли на невысоком каблучке, шла по улицам Десли и чувствовала себя королевой. И плевать на полное отсутствие талии, к черту пробивающиеся усики! Случайные прохожие сворачивали головы, глядя ей вслед, кто-то даже пару раз присвистнул. И ничего, что каблук все время застревал в щелях вымощенной булыжником мостовой, а непривыкшие к такой обуви ноги то и дело подворачивались. Это был день величайшего триумфа. И ни одна гордячка из Канзаса, казалось, не могла испортить его.

Выскочка Пегги Салливан (легка на помине!) неспешно катила на велосипеде навстречу Мардж по старому мосту через Юэлм. Она остановилась посреди пролета и вдруг расхохоталась.

— Чего тебе, Салливан?

— Шикарное платье, Мардж! — выкрикнула Пегги. — К нему бы другие ноги. Не такие толстые и короткие, да поровнее, чем твои.

Марджори опешила. Она молча стояла в своем модном габардиновом платье, Салливан продолжала что-то говорить, только в уши будто набили ваты: казалось, что та просто шевелит губами, беззвучно открывая рот.

— Ах ты… — Нужное слово никак не приходило на ум, и Мардж начала заикаться. — Т-ты! — Наконец она подобрала самое, на ее взгляд, обидное ругательство, достойное мерзкой Салливан: — Крыса канзасская!

Пегги удивленно сморщила нос, подкатила на велосипеде поближе к Марджори и вдруг самодовольно улыбнулась.

— Милая, не стоит так обижаться на правду. Ты мне доставила столько неприятных минут, что я просто плачу тебе той же монетой. Ты ведь настоящая леди, дорогая мисс Дурсль. Мисс-английское-совершенство. Открою тебе тайну, — она понизила голос, — чтобы быть совершенством, неплохо бы начать следить за собой. Например, — Пегги протянула руку и провела перепачканным в пыли пальцем по верхней губе Мардж, — можно попробовать сбрить усы.

Марджори потом несколько лет снилось это в кошмарах. Все происходило словно в замедленной съемке: вот она подходит к Пегги вплотную, вот, размахнувшись как следует, толкает ее велосипед своей выставленной всему свету напоказ ногой, чтобы выскочка знала свое место и не смела, никогда больше не смела так говорить с Марджори. Чтобы она просто слетела со своего железного коня, на котором восседала, как на троне. Только бы не видеть ее крысиный оскал и не слышать мерзкий пронзительный смех. Но того, что Салливан сможет удержаться в седле, но упадет вместе с велосипедом на ветхие прогнившие перила, проломит их, а потом рухнет вниз головой прямо в обмелевший Юэлм — нет, этого Марджори не хотела.

Стало так тихо, что даже река, казалось, застыла на миг и круги, расходившиеся от сломанного велосипеда, под которым лежала, неестественно вывернув шею, проклятая Пегги Салливан, замерли и не двигались. Марджори вцепилась в трухлявые перила и смотрела в широко раскрытые от удивления глаза покойницы, уставившейся на нее из воды.

Даже много лет спустя Марджори жалела только об одном: что не отправилась тут же домой и не успела сменить платье до того, как ее в таком виде увидели родители. Ни констебль, ни соседские пересуды, ни ледяное молчание, с которым встретили ее осенью Тимми и Томми, ни истерика дурехи Барбары на похоронах Пегги — все это не шло ни в какое сравнение с выволочкой, которую она получила от мистера и миссис Дурсль за свой внешний вид.

К двадцати одному году Марджори вынуждена была с прискорбием констатировать, что леди из нее, несмотря на тщетные потуги матери, так и не получилась. Отец, благодушно отпивая очередной глоток бренди, как-то заметил:

— Ну и ничего, что дочка пошла в нашу породу. Зато не будет витать в облаках, как твоя сестрица Абигайль, пусть земля ей будет пухом. Никаких тебе тонких материй, только бульдожья хватка. И Вернон тоже в меня. Славные у нас вышли детки, милая, скажи ведь?

Миссис Дурсль в ответ только закатила глаза. По ее меркам, в двадцать один год девушке из приличной семьи надлежало быть мужней женой и радовать родителей внуками. Но с дочкиной внешностью… Что ж, можно было возблагодарить Господа, что хотя бы не дура (единственное фиаско с платьем и дочкой Салливанов на семейном совете в конце концов решено было списать на подростковые гормоны) и, как выяснилось недавно, способная не растранжирить семейное состояние. А старыми девами Англию не удивить.

После смерти родителей Марджори почувствовала, что ее тяготит одиночество. Вернон закончил колледж и устроился (как гордо и напыщенно звучало произнесенное им «младший администратор») на работу в Лондоне, дом был холоден и пуст, и она все чаще по вечерам направлялась к буфету, где по привычке, заведенной еще отцом, хранила запасы бренди. Мисс Хэтчинс — то есть, разумеется, миссис Филипс, стремительно выскочившая замуж в год, когда Вернон отправился в «Воннигс», — продала дом какому-то отставному вояке, и теперь там полным ходом шел ремонт. Однажды утром, лениво перелистывая свежий номер «Бэйли», она увидела статью о выставке собак в Бристоле. И подавилась тостом.

— Ну надо же, — пробормотала вслух Марджори. — Какой, однако, прибыльный бизнес у этих заводчиков! Ну-ка, ну-ка…

Идея съездить в Бристоль и осмотреться показалась ей безумно привлекательной. И Марджори, с трудом застегнув ставший тесным — в последнее время она начала полнеть, из-за чего, впрочем, не особенно переживала — любимый твидовый костюм, надела шляпку и отправилась на улицу ловить кэб. К слову сказать, вызвать такси в конце семидесятых куда удобнее было по телефону… Но Марджори вдруг захотелось лишний раз продефилировать мимо соседской живой изгороди. Новый хозяин дома, кажется, не был обременен семьей.

Выставка собак произвела на Мардж неизгладимое впечатление. Нет, большая часть пород показались ей отвратительно уродливыми, но те суммы, которые были готовы выложить покупатели за щенка самого завалящего фокстерьера, внушали трепет. Оставалось определиться с породой, и тут на мисс Марджори Дурсль обрушилось неведомое ей доселе чувство первой любви. Любовь смотрела на нее исподлобья, громко похрюкивала и пускала слюни до самого пола, у нее были кривые коротенькие лапки и выступающая вперед нижняя челюсть. И куча титулов, которым позавидовала бы сама королева.

Любовью Марджори Дурсль был английский бульдог по имени Родни Стоун Двадцать Пятый. Его держала на поводке благообразная старушка, но в этом божьем одуванчике чувствовалась стальная хватка:

— Полторы тысячи фунтов за щенка, миссис Дурсль.

— Мисс Дурсль.

— Это неважно. Полторы тысячи фунтов за щенка. И через год вы получите в свое полное распоряжение Родни Стоуна Тридцать Третьего. В порядке очереди, разумеется. Вы же понимаете, это не любовь. Это инвестиции.

Приунывшая Марджори побрела к выходу. Сумасшедшая старуха! Такие безумные деньжищи за какое-то хрюкающее существо! Инвестиции инвестициями, но, помилуй Господь, разве можно так бессовестно наживаться на честных налогоплательщиках! Кипя праведным возмущением, Мардж не сразу услышала, что ее окликнул какой-то незнакомый джентльмен в сером плаще:

— Мисс Дурсль!

— Мы разве знакомы? — удивилась она.

— Я могу помочь вам приобрести щенка вне очереди, — подмигнул ей он. — Позвольте представиться. Генри Финчер.

Марджори выпятила вперед подбородок:

— За две тысячи фунтов или за три, мистер Финчер? Я не стеснена в средствах, но выкидывать деньги на ветер ради какой-то блажи не привыкла.

— За кого вы меня принимаете, мэм? Миссис Хоптон всегда завышает цену, но вы же понимаете, — он подмигнул еще раз, — что она не единственный заводчик в Британии. Так будете смотреть щенка или решили подождать годик-другой?

Собака Марджори не понравилась. Она была сплошь белая, глядела грустными карими глазами и то и дело норовила присесть, растопырив тощие задние лапки и прижав брюхо ко дну картонной коробки.

— Триста фунтов, — предложил Финчер.

— Двести, и ни шиллингом больше! — припечатала Мардж.

Сошлись на двухсот пятидесяти. Собаку снабдили кучей документов, ошейником, инструкцией по уходу за щенками и просили звонить, если что-то случится. Номер телефона Генри Финчера был написан на последней странице инструкции.

Так Марджори Дурсль стала хозяйкой суки — а ведь она так мечтала завести кобелька! Сплошное расстройство! — английского бульдога по кличке Мэгги.

Мэгги росла хилой и болезненной. Складки приходилось постоянно посыпать присыпкой, задние лапы образовывали идеальную букву «Х» и цеплялись друг за друга во время бега. Она все время лежала, отвратительно пахла, страдала метеоризмом… Но Марджори терпела, скрепя сердце, и подсчитывала будущие дивиденды. И с нетерпением ждала первую вязку, помочь с которой обещал вездесущий Финчер.

Мэгги не исполнилось и полутора лет, когда тот приехал в Десли за рулем дребезжащей малолитражки. На переднем сидении тяжело дышал белоснежный кобель, похожий на собаку Марджори, словно брат-близнец. Финчер отвечал на вопросы невпопад, был рассеян, то и дело смотрел на часы и чертыхался, помогая коротконогому Бадди запрыгнуть на Мэгги.

— Не кажется ли вам, что лучше было бы отложить вязку? — поинтересовалась Марджори, пригубив бренди.

Генри отмахнулся:

— Ну что вы, Марджори. Сейчас самое время. Вы еще успеете побороться за чемпионский титул в Лондоне. Выставка уже через пару недель, и Мэгги будет в отличной форме. Покрасуетесь там, расскажете, что щенки на подходе… Так и становятся заводчиками, дорогая!

Водянистые глазки Финчера странно бегали, пока он пересчитывал деньги за вязку. Бадди беспокойно перетаптывался во время замка и дышал с присвистом, как паровой котел.

Мардж долго вспоминала тот день, кляла себя последними словами и готова была взвыть и скулить вместе с дурехой Мэгги. В череде худших дней мисс Марджори Дурсль он занимал почетное второе место.

Первое по праву принадлежало дню выставки собак в Лондоне.

Марджори увидела в толпе миссис Хоптон и ее недостижимого, как мечта, Родни Стоуна. Были еще знакомые собачники из Бристоля, Глостера и окрестностей, промелькнуло приметное пальто хозяина печального бассета, живущего на соседней улице… Не было только ни серого плаща, ни Генри Финчера. Лишь только его фото на стенде с надписью: «Осторожно, мошенники. Черный список заводчиков».

Возникшая рядом с Марджори внезапно, точно черт из табакерки, миссис Хоптон протянула сухонькую ладонь и погладила Мэгги по голове.

— Если вы когда-нибудь решитесь взять еще одного щенка, я, пожалуй, сделаю вам десятипроцентную скидку, — проговорила старушка. — Честные заводчики всегда страдают от таких, как Финчер. И собаки. И их хозяева. Не представляю, сколько средств у вас ушло, чтобы привести это, — надменно поджала губы она, — в относительно приличный вид.

Марджори тянула упирающуюся Мэгги к выходу в полнейшей тишине, но в тот момент ей казалось, что они возвращаются в Десли под свист и улюлюканье.

* * *

После пятого бокала бренди решение пришло само собой. Утопить собаку, пока она была маленькой. Или пристрелить. Да, точно, пристрелить. Как сказала миссис Хоптон, если сука попалась с изъяном, то и щенки будут ненормальные.

Мэгги, забившись в дальний угол, слабо поскуливала и сучила лапами по старому тряпью, которое постелила для нее Мардж. Четверо похожих на крысят уродцев родились мертвыми и покоились теперь в мусорном ведре. Пятый — мелкий, тощий, со странно вывернутыми лапами и искривленной спиной, слепо тыкался в брюхо матери. Марджори налила себе шестой бокал, осушила залпом, поморщилась и вдруг с размаху расколотила его о стену.

— Я не могу вас обеих утопить. То есть, застрелить. Ну, вы поняли, — пьяно отсалютовала она воображаемым бокалом, с трудом сфокусировалась на бутылке, притянула ее к себе и приникла губами к горлышку.

Ведро с водой стояло наготове, но Марджори не могла пересилить себя и взять в руки это больное уродливое существо, так упорно цеплявшееся за жизнь. Она смотрела на его мордочку, и ей чудилось, что в этой крошечной новорожденной суке живет дух мерзкой Пегги Салливан. И, утопи Мардж этого крысенка своими руками, он откроет такие же синие, как у покойной канзасской выскочки, глаза и будет так же равнодушно глядеть сквозь прозрачную воду в ведре.

Марджори завизжала. Ей на минуту показалось, что выхода из этой ситуации, куда загнали ее проклятый Финчер и собственная глупость, не существует. Но тут в дверь постучали, сначала неловко, потом увереннее, и Мардж нехотя поплелась посмотреть, кого же принесла нелегкая. И не поверила своим глазам: на пороге стоял ее новый сосед.

— Майор Фабстер, — представился он. — Я услышал крики и решил спросить, все ли у вас в порядке.

Мардж, пьяно икнув, приникла к широкой майорской груди, насильно усадила гостя на диван в гостиной и начала каяться, попеременно заходясь рыданиями и предлагая бренди. Фабстер, поначалу смотревший на нее со скрытой смесью брезгливого сочувствия и жалости, бренди принял благосклонно. И вызвался помочь.

Проснувшись в полдень, Марджори с трудом разлепила веки и тотчас же пожалела об этом. Голова гудела, на зубах скрипел песок, а руки тряслись, как у тех пьянчуг, что толклись в «Брэдлейс» в день похорон тетушки Абигайль. На то, чтоб доползти до ванной комнаты, ушел остаток дня. Про собак она вспомнила ближе к вечеру и, держась за стену, прошла в комнату, где ощенилась Мэгги.

Комната была пуста. Ни Мэгги, ни ее крысеныша, ни тряпья, на котором он появился на свет… Не было даже ведра с водой, за что Марджори тут же возблагодарила Господа. Попахивало чертовщиной. Не могла же она сама… Да нет, отцовское ружье было надежно спрятано в ящик под кроватью и вот уже несколько лет покрывалось пылью. Отсутствие ведра тоже показалось странным. Марджори наскоро привела себя в порядок, прихватила еще одну бутылку бренди из нескончаемых запасов отца и решительно направилась к соседям.

— Куда вы дели моих собак, майор Фабстер? — с достоинством спросила она.

— Я же обещал вам помочь, мисс Дурсль. Ну вот, — грустно улыбнулся он. — Помог. По мере сил.

— Застрелили? — прошептала Мардж. Дуреху Мэгги было жаль, но невозможно же держать суку, которая рожает уродцев, из одной только жалости? Кажется, об этом она вчера говорила майору?

— Ну что вы. Собаку я отвез в приют для животных, там о ней позаботятся.

— В приют? — ошарашенно переспросила Марджори. Такая простая мысль просто не пришла ей в голову.

— Ну да. Я, видите ли, сам вырос в детском доме. Мне говорили, что мать была откуда-то из этих мест, вот и потянуло к корням, наверное. Поэтому я и купил здесь коттедж.

Марджори хлопала глазами и завороженно наблюдала за тем, как лучи заходящего солнца скользят по гладко выбритой щеке майора. И вдруг спохватилась:

— А щенок?

Фабстер погрустнел:

— Пришлось утопить. Такие, увы, не выживают. Уж поверьте моему опыту.

* * *

Родни Стоун Сорок Четвертый, которого Мардж ласково называла Бутчем, уютно сопел, лежа у нее на коленях. Его мокрый нос тыкался ей в сгиб локтя, а хвост еле заметно подрагивал. Должно быть, щенку снилась погоня за соседской кошкой.

За окном вечерело. На журнальном столике стояла, поблескивая в лучах закатного солнца, початая бутылка бренди. Прекрасное завершение идеального дня — еще несколько лет назад о таком Марджори Дурсль не смела даже и мечтать.

Тишину разорвал назойливый звонок, и Мардж, неаристократично выругавшись, потянулась в сторону и подняла телефонную трубку.

— Слушаю, — гаркнула она недовольно, поглаживая разворчавшегося Бутча между ушей.

— Марджи, Мардж! Это ты?! — аппарат взорвался десятками децибел.

— Это я. А что случилось? — она прижала трубку плечом, потянулась за бутылкой, плеснула в бокал еще чуток. — Вернон, да не мямли ты, говори толком!

— Мардж, они… Эти… Нам подкинули ребенка!

— Ребенка? — Марджори флегматично отхлебнула бренди.

— Да-да, сестра Петуньи, эта… ненормальная… Она погибла, и ее муж тоже, а мальчишку оставили у нас на пороге! — Вернон шумно выдохнул. — Что делать, Марджи? Что нам теперь делать?

Марджори поболтала бренди в бокале и, не задумываясь, ответила:

— Не вижу проблемы, Вернон. В этой стране пока еще остались сиротские приюты.