Некромант (джен)

Идти на экзамен вместо Маркуса Рабастан боялся, и причин для этого было у него больше чем достаточно. Во-первых, ему предстояло объясниться с призраками, потому что одно дело — простой экзамен, и совсем другое — СОВ. И если собственные он бы просто сдал им накануне, то как быть с Маркусом? Попросить его сделать то же самое? Он, наверно, согласится, но устроит ли это самих призраков?

Во-вторых, Рабастан очень боялся, что всё раскроется. Экзамен длинный, и хотя у него была с собою фляга с зельем, кто знает, разрешат ли ему сделать глоток. А вдруг нет? Что тогда будет? Их обоих исключат? Нет, так рисковать нельзя — значит, он должен уложиться в тот час, что у него есть. Даже меньше: пока они вошли, пока сели, пока задания открылись на пергаментах, прошло минут пять-десять. Значит, нужно торопиться… а ещё ведь почерк.

Они с Маркусом, конечно же, подумали об этом — и потратили немало времени, чтобы научиться имитировать почерки друг друга. Идеально у них всё равно не получилось — но, с другой стороны, кто там сличать будет? Биннсу точно всё равно, а СОВы… Ну ведь Маркусу не в Министерство поступать потом. Кому какое дело? А ТРИТОНы Маркус уже будет сам сдавать: Рабастан не собирался брать на старших курсах Историю магии. Вот и всё решение. Так что главным было не попасться.

К его удивлению, никто из призраков экзамен Маркусу устроить не предложил. Даже не заговорил об этом, а сам Рабастан предлагать не стал. Нет так нет — наверное, даже призраки прекрасно знали, что Маркус сдал бы всё на «Превосходно».

А вот Рабастан отнюдь не был уверен в том, что успеет написать экзамен так же. Нет, сам материал онё знал — главное, успеть. Никогда, наверное, он не писал так быстро и так кратко, стараясь вместить в небольшое количество текста как можно больше смысла. К счастью, все три полученных вопроса от прекрасно знал — оставалось только изложить всё на бумаге.

Результат экзамена они узнали только летом. Когда выяснилось, что он написал экзамен на «Превосходно», Рабастан даже не удивился — а вот Маркус так обрадовался, что даже смутил его немного.

— Я думаю, на самом деле мы зря так нервничали, — сказал Рабастан. — Твой отец ведь знает, что экзамен сдавал я. Он не стал бы наказывать тебя — это глупо.

— Ты сказал ему? — Маркус почему-то побледнел. — Зачем?

— Я ещё в прошлом году ему сказал, — слегка растерялся Рабастан. — Он бы всё равно меня спросил, как я собираюсь решать проблему с Биннсом. Что такого?

— Ничего, — Маркус вздохнул, понурившись.

— Марк, ты что? — Рабастан уже не помнил, когда и почему начал называть так Маркуса. Тому понравилось, и сокращенье прижилось, и Рабастан уже давно не называл Маркуса иначе.

— Отец теперь всё время будет поминать мне, что я даже СОВы сам не сдал, — ответил тот.

Рабастан вздохнул расстроенно и виновато. Он знал, что Маркус прав — хотя и до сих пор не понимал, почему его учитель, такой внимательный и терпимый к нему, так придирался к собственному сыну. Неужели только потому, что тот родился обычным, а не некромантом? Но ведь повлиять на это невозможно, и уж в этом Маркус был никак не виноват — да что Маркус, и его отец не смог бы при всём желании зачать такого сила. Так, по крайней мере, говорил он сам — но за что тогда он до такой степени ополчился на Маркуса, Рабастан не понимал. Тот ведь умный и послушный, а что он не слишком смелый — так и Рабастан учителя боялся. Если тот хотел вырастить сына смелым, зачем пугал его всё время? Рабастан отнюдь не был уверен в том, что смелость или трусость — понятия врождённые. Если так, как это делал Эйвери, пугать ребёнка, любой будет шарахаться от своей тени. Он достаточно наслушался от Маркуса рассказов о том, что тот видел в детстве, и был совершенно убеждён, что, окажись он на его месте, вообще бы отказался выходить из комнаты, а то и выбираться из кровати.

Но спросить учителя об этом он боялся. Иррационально: Рабастан не думал, что тот что-то сделает ему, как-нибудь накажет, например — но он так посмотрит… Что такое было в его взгляде, Рабастан бы объяснить не мог, но он точно знал, что не хочет, чтобы на него смотрели так. Это было даже хуже, чем легиллименция, которую Рабастан возненавидел в тот момент, когда учитель впервые применил её к нему два года назад. Тогда Эйвери начал обучать его и ей, и окклюменции, и сделал он это, продемонстрировав сперва своему ученику все возможности легиллименции.

— С мёртвыми это немного по-другому, однако принцип тот же, — сказал он. — Тебе нужно научиться защищать от них своё сознание и память — и уметь проникать в их собственное. Понимаю, это неприятно, — кивнул он, — но, полагаю, что для тебя эти неприятные ощущения станут лучшей мотивацией.

Он был прав, конечно, но Рабастан не мог отделаться от мысли, что всё это можно было показать как-то иначе — и потом, разве он хоть раз отказывался что-нибудь учить? Не задавая никаких вопросов?

Но даже это было лучше, чем этот пристальный и острый взгляд. Когда Эйвери так глядел, ему казалось, что учитель знает не только всё, что с ним произошло, но и представляет всего его чувства и желания, а главное — может с ними сделать, что захочет. Пожелает — и Рабастан будет с аппетитом жевать землю, или будет голым на столе плясать в Большой зале… и ведь даже не поймёт, что с ним не так. Как, как Маркус всё это выносит?

— Но ведь это только на два года, — сказал он. — Потом ты сдашь ТРИТОНы — и тебе будет, что сказать в ответ. Прости.

— Да выбора-то не было, — Маркус грустно улыбнулся. — Это я так… ворчу. Не обращай внимания.

— Не было, — согласился Рабастан. — Поэтому твой отец не прав.

— Ну и что? — спросил Маркус. — Ему всё равно.

Рабастан кивнул. Отношения своего учителя к сыну он понять так и не сумел. Видел, что тот презирает Маркуса, но причин понять не мог. Что ему не так? Маркус же был умницей — да, робким, но отец же сам и запугал его! Где логика? Рабастан вот тоже особенной активностью не отличался — правда, в квиддич он теперь играл, охотником, но не потому, что эта роль ему особо подходила. Рабастан просто занял появившееся место — тем более, что охотниками были Поттер с Блэком, вражда с которыми к третьему курсу приобрела уже весьма серьёзные масштабы. Двух других в этой компании Рабастан всерьёз не принимал: Петтигрю вообще в драках почти не участвовал, а Люпин был слишком правильным и тихим, чтобы представлять собой серьёзного противника. Хотя драться он умел, Рабастану довелось это узнать на практике, и умел отлично — однако делал это редко. Возможно потому, что с ним было что-то не так. Что именно, Рабастан не знал, но чем дальше — тем сильнее уверялся в этом. Люпин было болезненным — это объясняло некоторые странности, но далеко не все. Рабастан всё собирался разобраться в этом, но ему не хватало времени — и он постоянно говорил себе, что сделает это когда-нибудь потом, однако времени не становилось больше, и «потом» откладывалось и откладывалось.

А потом, когда Рабастан учился на четвёртом курсе, случился неожиданный скандал, в результате которого старшего из Блэков наконец-то наказали, Люпин, в том году ставший старостой Гриффиндора, ходил злой и виноватый одновременно, а Поттер как с цепи сорвался и, вместо подготовки к грядущим СОВам, практически прохода Снейпу не давал. Будь у Рабастана чуть побольше времени, он бы непременно взялся за эту компанию всерьёз, но его катастрофически не хватало: помимо собственных уроков и древних языков, он учил программу к СОВам, так что даже спать стал меньше. Какие уж тут гриффиндорцы.

Но вообще от школы Рабастан устал. Он уже порою думал, что напрасно уговорил призраков не выдавать его и напрасно прятался от Биннса. Он бы, может, и не прятался уже, но его же ведь не просто исключат — тогда все узнают, кто он. И если мнение родителей Рабастана уже интересовало очень мало, то реакции брата он по-настоящему боялся. Нет, конечно, он однажды всё ему расскажет — но не так же. Не сейчас.

Так что слова Эйвери его расстроили. Он и сам бы бросил школу — но его родители на это ни за что не согласятся.

— Для чего тебе это согласие? — спросил Эйвери.

— Они мои родители, — с некоторым недоумением сказал Рабастан.

— Тебе исполнится семнадцать в начале следующего сентября, — сказал Эйвери. Они сидели его кабинете — редкий случай, придающий разговору особенную важность. — Ты станешь совершеннолетним, и родители не будут иметь права принудить тебя к чему-то. И потом, закон ведь дозволяет оставлять школу после сдачи СОВ.

— Я знаю, — ответил Рабастан. — Но я не хочу рвать с ними отношения.

— Ты можешь жить здесь, — сообщил ему Эйвери. — Если тебя пока ещё волнуют деньги — мне это понятно. Тебе не следует тревожиться об этом. У меня их достаточно.

— Спасибо, — Рабастан уже довольно знал своего учителя, чтобы не питать иллюзий о том, что сумеет объяснить ему свою позицию. — Дело не в деньгах. Я не хочу рвать с ними.

— Понимаю, — с удивившим Рабастана добродушием сказал Эйвери. — Впереди целый год — думай. Будет так, как ты решишь — жизнь твоя.

На том они и распрощались.

Рабастан уехал в школу, и уже через несколько недель понял, что ему вдруг стало в школе удивительно легко. Во-первых, потому, что он уже фактически знал всю его программу, и учёба отнимала у него совсем немного времени. Во-вторых, у него вдруг стало получаться то, что не получалось прежде: языки теперь учились так легко, словно бы он просто вспоминал их, а Та Сторона перестала казаться тоскливой и пустой и не забирала больше у него все силы от одной попытки заглянуть туда. А в-третьих, потому что ему внезапно совершенно перестали мешать другие люди. Ему просто стало всё равно, есть с ним рядом кто-то или нет, и что этот кто-то делает — если эти действия не касались непосредственно его. Ему больше не мешали чужие разговоры или взгляды — он не то чтобы не замечал их, нет, он видел всё по-прежнему, просто они теперь имели такое же значение, как погода за окном. Ну есть и есть — какая разница, что там, если ты внутри?

Это сильно упростило Рабастану жизнь. Он почти перестал драться, больше не придавая чужим словам особого значения. Да и в квиддич стало играть намного проще: общее внимание его больше не смущало и не отвлекало от поставленной задачи.

Так что к концу пятого курса Рабастан склонился к мысли о том, чтобы доучиться оставшиеся два года. И не только потому, что действительно не представлял, как сказать родителям, что уходит из школы — ему здесь теперь по-настоящему понравилось. И потом…

Была ещё одна причина.

Его постепенно начинало тяготить общение с Эйвери-старшим. Тот по-прежнему был с ним очень терпелив и мягок, но теперь за этой мягкостью Рабастан всё чаще ощущал стальную хватку, а за терпением — абсолютную уверенность в том, что в итоге всё будет только так, как Эйвери считает верным. Рабастан в какой-то момент понял, что не видит больше разницы между тем, как его учитель разговаривает с ним и с мёртвыми. Как хозяин: спокойный, мудрый, всё прекрасно понимающий — и всегда всё делающий лишь по-своему.

Но что с этим делать, Рабастан не знал. Отказаться и уйти из учеников он пока что готов не был: призраки его, конечно, многому учили, но всё же Эйвери умел и знал намного больше. И потом, чем дальше — тем ясней он понимал, что Эйвери его так просто не отпустит, а воевать с ним Рабастан, конечно же, не мог.

Во всяком случае, пока.

Оставалось тянуть время… и искать учителя. Другого. Не единственный же Эйвери на свете некромант! Должны быть и другие. Да, их сложно отыскать — но ведь возможно же.

Дело шло к экзаменам, Рабастана даже почти перестали дёргать на квиддичные тренировки, и он наконец-то снова смог сделать свои одинокие прогулки вокруг озера почти что ежедневными. Больше всего ему нравилось приходить сюда на закате — он вообще любил это время дня, то самое, когда грань между мирами становилась… нет, не тоньше, но чуть видимей. Впрочем, Рабастан здесь никогда не колдовал — просто сидел на камне или на поваленном дереве и смотрел на воду.

— Мистер Лестрейндж… Рабастан.

Голос директора выдернул его из созерцательного состояния, и Рабастан, мерно и глубоко вдохнув, развернулся и, поднимаясь, спросил, старательно сдерживая раздражение:

— Господин директор?

— У меня для тебя очень печальные новости, — сказал Дамблдор. Он и вправду выглядел расстроенным и смотрел сочувственно, и по позвоночнику у Рабастана пополз неприятный холодок. — К сожалению, твои родители погибли. Днём. Несчастный случай. Я тебе очень сочувствую, — директор протянул руку и коснулся плеча Рабастана, но тот отпрянул и переспросил онемевшими губами:

— Погибли? Оба?

— В море, — кивнул директор. Его голос сейчас звучал непривычно мягко и был полон тепла и сочувствия, от которых Рабастану почему-то было только хуже. — Их тела нашли, но, к сожалению, они к тому моменту были уже мертвы несколько часов. Вам, конечно же, нужно сейчас быть дома — возвращайтесь. Можете остаться там столько, сколько нужно — и если потребуется перенос экзаменов, я думаю, это можно будет устроить.

— Спасибо, — механически проговорил Рабастан. — Нет, наверное. Экзамены. Простите, я пойду, — сказал он, делая ещё один шаг назад.

— Когда соберёшь вещи, приходи ко мне в кабинет — я открою для тебя камин. Брат тебя ждёт дома.

— Спасибо, — повторил Рабастан просто потому, что как-то позабыл о том, как звучат все остальные слова.

Развернувшись, он быстро пошёл к замку. Всё вокруг казалось ему серым и далёким, словно бы он смотрел на мир с метлы, поднявшись в ясный день так высоко, как мог, туда, откуда даже Хогвартс выглядел игрушкой, помещающейся на ладони.

Его родители мертвы. Мертвы.

И Рабастан отлично знал причину этой смерти.