Некромант (джен)

Всей полнотой война обрушилась на Рабастана совершенно неожиданно, когда он стоял у окна и разглядывал гонявшегося по лужайке за бабочками своего почти племянника — так шутливо называл сына Люциуса и Нарциссы Родольфус, за которым Рабастан и подхватил это название. Драко был первым новорождённым младенцем, которого вблизи увидел Рабастан, и на него это произвело невероятное впечатление. Он был такой живой, что Рабастан даже не решился поначалу прикоснуться к нему, опасаясь нет, не навредить, а напугать. Но ребёнок его совсем не испугался — более того, Драко нравилось его разглядывать и трогать и нравилось, когда Рабастан держал его на руках, а когда он начал ползать, а затем ходить, он при каждом удобном случае добирался до своего «почти дяди» и, добившись того, чтобы тот взял его на руки, мог разглядывать его едва ли не часами, и Рабастану часто становилось неловко от этого пристального взгляда. Словно Драко точно знал, с кем имеет дело, и пытался разглядеть в нём что-то важное.

Но чем старше становился мальчик, тем спокойнее он реагировал на Рабастана, и теперь тот получил возможность наблюдать за ним со стороны. Это было и удобней, и приятней, и куда информативней. Рабастан настолько погрузился и наблюдение, что пропустил и когда и как в комнате появились люди, и начало разговора, а очнулся лишь на середине рассказа об убийстве Прюэттов.

— Трое наших там остались, — зло и мрачно говорил кому-то Долохов. — Мы-то как ушли, не знаю.

— Выглядишь нормально, — недоумённо сказал Люциус.

Долохов в ответ выругался.

Рабастан, наконец, отвернулся от окна. В гостиной было на удивление много народу, и внимание всех было сосредоточено на сидевшим в одном из кресел Долохове. Выглядел тот вполне обычно, но Рабастан увидел плавающие вокруг него похожие на осенние паутинки обрывки Завесы — как с любым, кто совсем недавно столкнулся со смертью, либо принеся её кому-то сам, либо чудом убежав от собственной. В данном случае, похоже, имело место и то, и другое — но сейчас Рабастана интересовало совсем другое.

— Кто ещё погиб? — спросил он. Голос прозвучал спокойно, но Рабастан ощущал себя перетянутой струной, готовой в любой момент лопнуть.

— Твои все целы, — огрызнулся Долохов. — Их там даже не было. Кто ж мне даст в такую мясорубку бросать цвет вашей нации, — буркнул он язвительно.

Рабастан хотел переспросить, но делать этого не стал: во-первых, Долохов не стал бы врать, слишком это было непохоже на него, а во-вторых, у него в голове вдруг сложилось то, о чём он думал со дня смерти Регулуса.

Прюэтты. Да, они были врагами — но и тем же самым «цветом нации» (что за выражение? Это русские так говорят?), что и Рабастан, и все они. Если Прюэтты мертвы, значит, их осталось двадцать семь. Правда, у них есть ещё сестра, но Рабастан не был уверен в том, что у Прюэттов женщины наследуют фамилию. В любом случае, она замужем — за Уизли, и они с мужем тоже, если он не путал ничего, числятся «врагами». Как и последний Блэк, и как Лонгботтом — у которого, правда, был маленький сын, примерно того же возраста, что Драко Малфой. Значит, у фамилии Лонгботтомов есть шанс сохраниться, а вот Блэка они поймают, рано или поздно. Так же, как и Краучей, и Уизли. И тогда их станет двадцать три, потому что у Розье других детей, кажется, не будет. И это при условии, что ни Маркус, ни Родольфус, ни… что все они сумеют выжить.

Что он делает? Лорд? Что он творит? Зачем? Рабастан не верил, что тот попросту не понимает этого. Если он и вправду так уж озабочен величием чистокровных, почему он их уничтожает? Те же Прюэтты ведь даже не были аврорами. Кому они мешали? Чем? Да, они входили в этот странный орден, что придумал Дамблдор — но ведь Лорд же сам твердил, что вреда от фениксовцев меньше, чем от комаров: последние, по крайней мере, иногда кусают. Так зачем тогда уничтожать подобную семью? Даже если они так опасны, разве же нельзя их было нейтрализовать иначе? Можно было ослепить их, или ноги отрубить, или руки — да разве мало способов? Полно же, если поискать!

Но нет. Прюэттов убили — а, к примеру, Малфоя, или того же Руди Лорд всё чаще бросал в бой. Зачем? У него было полно сторонников, готовых умереть за Лорда и его идеи — так зачем так рисковать? Ладно Кэрроу — они хотя бы наслаждались этим. Хотя вот Амикуса Лорд бы мог и обязать жениться, или как-нибудь иначе завести наследника — и потом уже пусть делает, что хочет.

И, опять же, почему у Руди нет детей? Мать из Беллатрикс бы вышла скверная, но ведь это же не важно: эльфы есть, да можно и нанять кого-нибудь. Впрочем, Руди бы и сам прекрасно мог воспитать ребёнка — это Рабастан знал по себе.

Так в чём же дело? Почему Лорд, настолько озабоченный величием древних родов, так странно с ними обращается?

— Скажи, Лестрейндж, — звук своей фамилии выдернул Рабастана из размышлений, — чем ты такой особенный?

Рабастан вопросительно поглядел на задавшего этот вопрос Долохова, но тот просто глядел на него — и если б он один! Все, кто находился в комнате, сейчас смотрели на него и явно ждали внятного ответа. Можно было промолчать, конечно — как обычно Рабастан и делал — но сейчас он был слишком взволнован тем, что начал понимать, но чего понимать, на самом деле, не хотел. Так что он пошёл на разговор — больше для того, чтобы сделать паузу и дать мыслям улечься. Потому что вывод, который у него напрашивался, ему не просто не нравился — он переворачивал с ног на голову… или же наоборот всю его реальность.

— Поясни, пожалуйста, — попросил Рабастан.

Вежливо.

— Почему Эйвери Лорд никуда не посылает, понятно, — сказал Долохов. — Проще пришибить на месте: меньше потерь будет. Но ты-то? Ты умеешь драться. Лучше многих, — он зыркнул на кого-то, кажется, на Гойла. — Но тебя не посылают никогда.

— Спроси у Лорда, — пожал Рабастан плечами. — Я могу предположить, что он ценит меня не за боевые навыки. Но поручиться не могу.

— А за что же он тебя так ценит? — спросил Долохов, сощурившись.

Прежде Рабастан, наверное, ответил что-то резкое, а то и просто стёр бы ему рот, к примеру, но сейчас всё это потеряло смысл. Если его вывод верен, то Долохов — последняя его проблема.

— Он меня держит про запас, — вдруг улыбнулся Рабастан. — Нас же два, Лестрейнджа. Случись что с Родольфусом, у него останусь я. Разумно.

Долохов вдруг фыркнул, и Рабастан увидел, как растаяли кружившие вокруг него ниточки Завесы. Он впервые видел, как это происходит, и впервые понял, почему, и даже успел ощутить смену внутреннего состояния Долохова и почувствовать его внезапное и непонятное ему самому облегчение. Значит, вот почему рядом с Мальсибером находиться так легко, несмотря даже на всю его активность! Он наверняка тоже так умеет — и, наверное, нечто подобное происходит не только с остатками Завесы, но и вообще с тем, что ложится тяжестью на душу. А он умеет эту тяжесть облегчать. Вот поэтому к нему и тянутся: люди чувствуют такое, даже и не понимая. Но Мальсибер это делает интуитивно, а вот можно научиться этому? Ведь сейчас у Рабастана получилось, хотя он и не ставил себе такой цели.

Рабастан тогда даже заставил себя поучаствовать в общем разговоре, но дома, вечером, вернулся к своим прежним мыслям. Если рассмотреть все действия Тёмного Лорда, пользуясь обычным правилом анализа смотреть, прежде всего, на результат, то вывод получался прямо противоположенный тому, что декларировалось: целью Лорда оказывалось вовсе не возвеличивание священных двадцати восьми, в частности, и чистокровных, в целом, а напротив, их уничтожение.

И вот в этом случае все его действия оказывались восхитительно верны: и развязанная им, по сути, гражданская война, и активное использование в боевых действиях представителей старейших волшебных фамилий, и последовательное уничтожение среди противников именно таких семейств…

Но зачем? Зачем потомку Слизерина делать это? С кем же он потом останется? Рабастан давно уже не думал, что единственной целью Лорда было защитить волшебный мир от дурного влияния грязнокровок. Разумеется, его интересовала власть — это Рабастан понял очень быстро. Но кем он собрался править? Если всё так будет продолжаться, от священных двадцати восьми останется от силы половина…

Кстати.

Кто его родители? Если он потомок Слизерина — значит, он из Гонтов? Как его вообще зовут?

Осознав, что он даже не знает имени того, к кому пришёл когда-то за защитой, Рабастан сперва решил, что попросту забыл эту не такую уж и важную информацию, и попытался вспомнить, но успеха не достиг. Нет, он помнил, разумеется, что Тёмный Лорд, на самом деле, Волдеморт — но ведь это прозвище, не имя. Как его назвали при рождении?

Так и не сумев вспомнить, Рабастан пришёл с этим вопросом к Родольфусу, и услышал в ответ сперва молчание, а затем немного озадаченное:

— А ты знаешь, Рэба, я, кажется, не знаю. Никогда не задавался этим вопросом.

— Странно, да? — спросил Рабастан.

— Да, странно, — Родольфус выглядел донельзя озадаченным. — Он потомок Слизерина — значит, Гонт. Но имя?

— Отец знал, я полагаю, — предположил Рабастан. — Можно спросить портрет. Но непонятно, почему ни ты, ни я обо этом прежде никогда не думали.

— Полагаешь, он заколдовал нас? — пошутил Родольфус, но Рабастан шутку не поддержал:

— Не знаю. Странно это.

— Идём, спросим у отца, — предложил Родольфус.

Портреты их родителей висели над парадной лестницей неподалёку от площадки второго этажа, но их обитатели, как и при жизни, нередко навещали кого-нибудь из родственников на других полотнах, надолго покидая собственные. Так случилось и сейчас, и братьям пришлось довольно долго звать отца, прежде чем тот всё же соизволил появиться.

— Я надеюсь, вы были так настойчивы, чтобы сообщить, что у меня, наконец-то, будет внук? — недовольно поинтересовался он у Родольфуса.

— Нет пока, — ответил тот.

Портрет откровенно разозлился.

— Год прошёл с твоей женитьбы! Ты уже не мальчик — пора заводить наследника!

— Успеется, — поморщился Родольфус. — У нас к тебе вопрос. Как зовут Тёмного Лорда? Ты ведь с ним учился — должен знать.

— Это я с тобой вообще не желаю обсуждать! — отрезал портрет, развернулся — и исчез.

Когда-то, когда он только узнал о полученных его сыновьями метках, он невероятно разозлился — Рабастан тогда подумал, что, если бы портреты могли колдовать, он бы сделал с сыновьями что-нибудь недоброе. Но он был портретом, так что всё, что ему оставалось — возмущаться, злиться и отказываться вообще обсуждать с сыновьями своего бывшего одноклассника. Что он, собственно, сейчас и сделал.

— Это было предсказуемо, — констатировал Родольфус. — Остаётся старший Нотт… но интуиция подсказывает мне, что он тоже нам не скажет.

— Я спрошу отца иначе, — сказал Рабастан, но Родольфус скептически поморщился:

— Полагаешь, его душа будет сговорчивей портрета?

— Полагаю, — кивнул Рабастан.

Он был в этом совершенно убеждён. Не сейчас, так позже, но отец всё ему расскажет.

Рабастан позвал отца под вечер, в сумерках, выбрав для этого малую гостиную, которую никто из них всё равно обычно не использовал. Надо бы, наверное, сделать специальную комнату для этого — как была у Эйвери. Потому что там, где часто поднимается Завеса, она постепенно истончается, и со временем становится проницаема для особенно настырных мертвецов. Её можно закрывать, конечно, но обычно некроманты призывают души в одной специальной комнате, выйти из которой незваный гость, в случае чего, не сможет.

Но один раз это можно сделать где угодно: за один, и даже за десять раз с Завесой ничего не будет. Правда, дверь он сперва запер, а затем и запечатал заклинаньями: было бы некстати, если б кто-нибудь пришёл прямо во время ритуала. В принципе, Рабастан уже вполне был в силах проводить его и в чьём-нибудь присутствии, но всё-таки присутствие других людей ему пока мешало.

Особенно невестки.

— Зачем звал? — хмуро поинтересовался отец, появившись, впрочем, почти сразу.

— Прости, что потревожил, — вежливо сказал Рабастан. — Назови мне настоящее имя Тёмного Лорда — и уйдёшь.

— Зачем тебе? — нахмурился отец.

— Ты учился с ним — ты должен знать, — Рабастан не собирался отвечать на заданный вопрос. Он понятия не имел, как на самом деле его отец относился к Лорду и к его истинным целям — глупо было рисковать. Вдруг он знал о них? Знал — и разделял?

Так же, скажем, как и Эйвери?

Об этом Рабастан пока думать не хотел, хоть и понимал, что ему придётся. На его отца такое было не похоже, но вот Эйвери — тот мог, пожалуй. Его никогда не интересовал никто, кроме него самого — или так казалось Рабастану? В любом случае, его бы совершенно не смутила мысль об уничтожении половины Великобритании, если бы ему это зачем-нибудь понадобилось. Так что он как раз вполне мог знать, что на самом деле Лорд замыслил — но ведь у него не спросишь.

В отличии от их с Родольфусом отца.

— Я спросил, зачем тебе, — упрямо повторил отец.

— Неправильно, что он знает наши имена, а мы его — не знаем, — сказал Рабастан.

— Неправильно, — согласился с ним отец и прошептал, указывая на его левое предплечье: — Как вы могли на это согласится?

— Была причина, — отозвался Рабастан.

— Он с вас это никогда не снимет, — отец покачал головой. — Никогда.

— Он, возможно, нет, — ответил Рабастан, с некоторым удивлением осознавая, что говорит сейчас вещь предельно важную. — А мы — посмотрим. Назови мне имя — и иди.

— Том Риддл, — сказал отец, и в его голосе прозвучало мрачное удовлетворение. — Том Марволо Риддл, — повторил он и добавил почти мстительно: — И тогда он числился магглорождённым.

— Как это? — озадаченно спросил Рабастан.

Какой Риддл? Откуда? Он же Гонт!

И где он уже слышал это имя?

— Вот так, — в голосе отца прозвучало нечто вроде торжества. — Его мать — из Гонтов. А отец — маггл. Маггл Риддл, — повторил отец — и исчез, оставив Рабастана совершенно ошарашенным.

КОНЕЦ IV ЧАСТИ