Некромант (джен)

Навсегда.

Это слово казалось Рабастану ледяной глыбой, водружённой ему на плечи. Навсегда. Он никогда, вообще никогда больше не увидит ничего, кроме этой камеры, кусочка коридора и трёх камер напротив. Ни-че-го. Да, он может научиться многому — если его не лишат возможности поднимать Завесу, может изучить дементоров, может даже открыть тайну смерти — но он никогда не выйдет на свободу. Ведь из Азкабана не бегут. Он и прежде это знал, но там, снаружи, это утверждение казалось голословным преувеличением, но отсюда, изнутри, Рабастану оно виделось иначе.

Не бегут.

И он не убежит. Никуда не убежит. Это просто невозможно: даже если он научится ходить через Ту сторону, брата он ведь так не проведёт. А оставить его здесь Рабастан не мог, конечно: представить страшно, что с ним сделают, если он сбежит. Со всеми ними. Забрать кого-нибудь с собой он не может тоже: обычного человека через Ту сторону не провести, а научить, вот так, на расстоянии он их вряд ли сможет. И потом, если Родольфус, вероятно, смог бы научиться, то вот Ойген… Рабастан и сам не знал, почему, но он был уверен в том, что тот такому не научится. Возможно, просто не захочет.

И потом, что Рабастану делать на свободе одному? Даже если он сбежит, ему не продолжить род. Да и домой он вряд ли попадёт: их дом закрыт, конечно, но ведь его местоположение известно, пусть и приблизительно. Кто мешает огородить его по периметру антиаппарационным куполом и поставить сигнальные чары? А камин у них закрыт… нет, домой Рабастану не попасть.

И что? Просто странствовать по свету? Для чего? Он, конечно, может стать великим некромантом — но зачем? Он же ведь не Эйвери, ему не нужны знания ради знаний. Ему нужно… что?

А в самом деле, чего бы он действительно хотел? Кроме того, чтобы отсюда выйти?

Он… он точно хотел бы выйти отсюда не один, а с Ойгеном и братом. Беллатрикс пусть остаётся, без неё им будет лучше, а вот остальные… нет, пожалуй, больше никто из присутствующих Рабастана не интересовал. О ком ему тут переживать — о Джагсоне и Долохове?

Но даже двоих Рабастану по Той стороне не провести. Уж не говоря о том, что пока что он не то что не умел — даже представлял себе довольно смутно, как можно выходить в этот мир Оттуда не там же, где вошёл. О том, что это можно делать, Рабастан читал, но как? Прежде его это не слишком интересовало — было слишком много других, куда более интересных и актуальных вопросов. Но теперь он пожалел об этом. Впрочем, что жалеть без толку? Исходить нужно из того, что есть — или нет.

Впрочем, «нет» — это сейчас. У него впереди… ну, не вечность, но лет двести. Он волшебник, они живут долго. Правда, в Азкабане этот срок, наверно, сократится. Впрочем, Рабастан не собирался проводить всю жизнь здесь. Быть не может, чтоб отсюда было невозможно выбраться! Даже если этого никто прежде не делал, сколько существует Азкабан? Лет двести шестьдесят. Это не так много — в сущности, это просто одна полноценная жизнь волшебника. Ну хорошо — две. То, что кто-то до сих пор отсюда не сбежал, может говорить вовсе не о том, что это невозможно, а о том, что нужный способ никто просто не нашёл. Может, дело в том, что все, кто прежде здесь оказывался, поддавались воздействию дементоров? Был ли среди заключённых некромант? Хотя бы один? Может, дело в этом? И потом, ведь всё когда-нибудь бывает в первый раз. Он найдёт способ — должен найти. И выберется — не один, а вместе с Ойгеном и братом.

Это решение Рабастана успокоило достаточно, чтоб он смог уснуть, однако утреннее — вернее, дневное, потому что даже он постепенно поддался всеобщему распорядку — пробуждение заставило его вспомнить то, от чего он накануне убежал.

Самого себя.

Если он не разберётся сам с собой, он снова попадётся в первую же ловушку, которую ему расставят. Может быть, с ещё более фатальными последствиями, тем более что к мёртвым в сети попадать куда опасней, чем к живым. Чудо, что до сих пор всё обходилось — впрочем, он не так уж много и общался с ними. Но теперь на подобное везение рассчитывать нельзя — случись что, ему никто не поможет, а он сам не сможет даже убежать. Значит, прежде чем начинать здесь общаться с ними, ему нужно встретиться лицом с самим собой.

Рабастану никогда не было свойственно кидаться на проблему, так сказать, с наскока, тем более, если сама она была ему неприятна. Но и отступать он не привык, так что он отложил пока все эти проблемы, решив, для начала, обустроить свою нынешнюю жизнь не то чтобы с удобством — это было невозможно — но, по крайней мере, сделать её условия сносными. Первым делом он обратился к Долохову, попросив его показать какие-нибудь упражнения, достаточно монотонные и простые, чтобы ими можно было заменить многочасовую ходьбу.

— Ничем, — последовал ответ, совершенно Рабастана не устроивший. Впрочем, то, что делал сам — ежедневно — всё же показал, добавив: — Вообще, берёшь любое движение, которое можешь мерно повторять — и вперёд. Заодно и чувствовать себя нормально будешь.

— Это правда, — подтвердил Родольфус. — Хоть дементоры на тело не воздействуют, его стоит содержать в порядке. Так и вправду легче.

— Да, я понимаю, — ответил Рабастан. И, помолчав, заставил себя всё-таки сказать: — Руди. Я сказал, что смогу защитить тебя от дементоров. Я солгал.

— Ты ошибся, — хмыкнул Долохов. — А я сразу говорил, что не выйдет ни драккла.

— Разве? — удивился Рабастан. Он не помнил этого.

— Не тебе, но говорил, — подтвердил Долохов. — Кто ж тебе позволит. Мне вот интересно — как ты понимаешь их?

— Они умеют показывать картинки, — отстранённо ответил Рабастан, думая о том, откуда Долохов мог знать, что у него ничего не получится. Это было настолько очевидно? Может, вообще всем, кроме него? — Откуда ты узнал?

— Что не выйдет ничего? — уточнил Долохов. — Так это очевидно. Думаешь, ты тут один такой умелец, а авроры — идиоты? И не подстраховались?

Рабастан молча кивнул. Ну да… не идиоты. В принципе, он и сам мог догадаться — но вот не подумал. Мерлин, почему? Он что, в самом деле… глуп? Ну, или не глуп, но… как это назвать? Он, бесспорно, образован, и знает очень много того, о чём Долохов даже и не слышал… вероятно. Хорошо, пускай немного, но всё же никто и никогда не называл его глупцом. Зря, выходит?

Спрашивать об этом брата он не стал — Рабастан и так примерно представлял, что тот ответит. А вот Долохова он спросил, прекрасно зная, что тот не постесняется и не побоится сделать ему больно:

— Я глупец?

— В общем, да, — согласился Долохов. — Не в смысле Гойла или Крэбба — хотя, — он хохотнул, — тут тоже как посмотреть. Их тут нет — а мы сидим. Так что кто ещё глупец… но, в целом, ты умнее их, конечно.

— Продолжай, пожалуйста, — попросил Рабастан, сжимая прутья решётки. Что он чувствовал такое, он не понимал, но, в любом случае, выслушать Долохова решил до конца, хоть ему совсем не нравилось то, что он слышал.

— Да что продолжать-то? — хмыкнул тот. — Ты глупец, потому что полагаешь, что особенный. Как же — Лестрейндж, да ещё и некромант! Тебе всё дозволено — а если и не всё, то многое. А это глупость — думать так. Лорд, вон, тоже думал, что особенный, — он снова хмыкнул, но это уже не стерпела Беллатрикс, хрипловато крикнув:

— Замолчи! Не смей так говорить о нём! Он вернётся, и…

— И ты донесёшь на всех, — хохотнул Долохов. — Да, мы знаем. Помним. И заранее боимся.

— Не обращай на неё внимания, — Рабастан поморщился. — Продолжай!

— Разрешаете, ваше величество? — отозвался Долохов. — У тебя вон даже сейчас тон как у капризного монарха, изображающего внимательного собеседника.

— Почему капризного? — удивился Рабастан. Разве он капризничал сейчас? Когда? В чём?

Долохов вдруг почему-то расхохотался, и не он один — кажется, смеялся даже Родольфус.

— То есть, — спросил Долохов, — монарший титул тебя устраивает?

— Но ведь это шутка? — недоумённо спросил Рабастан, вызвав этим только новый взрыв смеха.

Почему они смеются? Он не ощущал в их смехе ничего обидного — в нём не было намерения оскорбить его или унизить — поэтому он не видел необходимости как-то защищаться. Он просто не понимал.

— Это сложно, — вдруг негромко проговорил Мальсибер. Когда он успел проснуться и подойти к решётке?

— Сложно, — согласился Рабастан. — Я не понимаю.

— Вышло, что в словах Долохова тебе только эпитет не понравился. А сравнение с королём вполне устроило. Это выглядит высокомерно — и поэтому смешно. Особенно учитывая, где и почему мы все находимся, — мягко пояснил Мальсибер.

— Это глупо, — сказал Рабастан, даже головой мотнув. — Разумеется, я так не считаю. Это очевидно же.

— Конечно, — согласился с ним Мальсибер. — Это просто выглядело так. Поэтому все смеются — но не зло.

— Во даёт, — с некоторым даже уважением заметил Долохов, внимательно их слушавший. — Я бы так не разложил. Вот чего вас всех таких разумных и талантливых понесло к нам, а? — спросил он с неожиданной досадой. — Что вам дома не сиделось? Захотелось поиграть в политику?

— Это я… — начал было Рабастан, но замолчал. С какой стати он должен что-то Долохову объяснять? И вообще всем тем, кто не имеет к этому никакого отношения?

— Да какая уже разница, — оборвал его Родольфус. — Мы уже здесь.

— Ойген, — Рабастану сейчас как никогда хотелось бы иметь возможность поговорить с ним наедине. — Я не понимаю этих тонкостей. Ты тоже считаешь меня глупым?

— Что ты, нет, ты умный, — возразил Мальсибер. — Просто не в том смысле. Умный от ума. А вот от разума… мы все такие дураки, — он грустно улыбнулся. — Ты, я, Маркус… даже Северус, наверное.

— Снейп сюда не сел, — заметил Долохов серьёзно. — Да и Эйвери.

— Это не важно, — возразил Мальсибер. — Мы не понимали, к кому шли. И что будем делать. И зачем нам это нужно. Мы даже не думали об этом! Никто — кроме Маркуса, пожалуй, но… не знаю. Мне кажется, он тоже ошибся. Ты-то нет, — продолжил он, обращаясь к Долохову. — Ты знал, куда, зачем и на что идёшь. А мы не подумали… мы вообще не думали. Хотя могли бы.

— Это я привёл вас, — всё-таки сказал Рабастан. — У меня была причина, но она оказалась ложной. Я ошибся.

— Ты нас не тащил, — возразил Мальсибер. — Ты не заставлял и даже, в общем-то, не уговаривал. Мы все, в общем-то, умны — кто побольше, кто поменьше, но умны. Мы хорошо учились. Но мы дураки, не умеющие ни смотреть, ни видеть. Просто это другой ум. Не имеющий отношения к тому, которым учатся.

— Ум один! — Рабастан потёр виски. Ойген говорил вещи очень странные, но в них было что-то…

— Ум-то есть — мозгов нет, — ухмыльнулся Долохов. — Правильно ты говоришь всё — только раз ты такой умный, что ты здесь забыл? Не здесь, — он тряхнул решётку, — я так понял, ты сюда пришёл сам? — а вообще.

— Сам, — негромко откликнулся Мальсибер, прижимаясь щекой к решётке и закрывая глаза. — А про Лорда… Я не думал. Я глупец… мы все глупцы. Кроме тебя. И, наверно, Руквуда.