Некромант (джен)

— Ну, — сказал Поттер, — полагаю, ты готов.

Рабастан кивнул:

— Пожалуй.

И умолк.

Он давно уже считал, что он готов. По расчётам получиться должно было что-то некрупное и, похоже, с крыльями.

Или с плавниками.

Правда, они оба, Рабастан и Джеймс, соглашались, что речь идёт о крыльях, и всё же Рабастан не мог не нервничать. У него была вода, конечно, но немного, и потом, кто знает, сможет ли он адекватно думать, превратившись?

— Если ты застрянешь, — сказал Джеймс, — иди к Сириусу. Он поможет, я уверен.

— Если сообразит, в чём дело, — Рабастан в сотый раз посмотрел на листы с расчётами. — И сможет сделать что-нибудь без палочки.

— Ну, не рискуй, — пожал плечами Джеймс. — Ты отсюда хочешь выбраться?

— Хочу, — Рабастан глубоко-глубоко вздохнул и, встав в середине того крохотного свободного пространства, что имелось у него в распоряжении, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.

Потом постоял немного, закрыл глаза и начал шёпотом читать заклинание.

Больно ему не было. Было странно: словно что-то вырастало из него, а что-то втягивалось внутрь, руки изменялись, ноги — тоже, и в какой-то момент Рабастан точно понял, что обрастает перьями. Это было облегчением: значит, он не рыба. Птица. Идеально! Ему повезло, совершенно фантастически, невероятно повезло! Хорошо бы, это был не воробей и не другая птаха, что не может преодолевать большие расстояния — но, по расчётам, он должен был получиться покрупнее.

Хотя…

А что, если он — петух? Или какой-нибудь пингвин? Птица вполне крупная, но абсолютно бесполезная с точки зрения побега. Рабастан почти запаниковал, но заставил себя успокоиться. Нет. Нельзя. Сейчас паниковать нельзя. Он должен сохранить своё сознание — и он должен, едва всё закончиться, превратиться обратно в человека. Лучше сразу — так больше шансов всё сделать правильно. А во второй раз превращаться будет безопаснее и проще.

Рабастан дождался, пока всё закончилось, и постоял так некоторое время, но глаз так и не открыл, опасаясь отвлечься и потерять внутреннюю концентрацию. Потом. У него ещё будет много времени изучить себя в этом новом состоянии. Сейчас надо… Надо…

Поначалу у него ничего не получилось, но он раз за разом старательно воспроизводил все свои ощущения в памяти и пытался прокрутить их задом наперёд, твердя нужное заклятье — и вот, наконец, его потянуло вверх, и он, не удержавшись на ногах, упал, рефлекторно выставляя вперёд руки… руки. Да. Определённо, руки.

Он не понял, сколько простоял так, на четвереньках, голым, пока не услышал тихий смех и голос Поттера:

— Вставай! Не похож ты на четвероногое, как ни старайся.

Рабастан повернул голову и, поглядев на Поттера вот так, снизу, рассмеялся, наконец, легко и почти счастливо. У него всё получилось! Он сумел. И он птица!

— Вставай и отпускай меня, — сказал Поттер, тоже улыбнувшись. — Тяжело здесь.

— Сейчас, — Рабастан поднялся и, пошатываясь, сел на койку. Голова кружилась, и кости с мышцами ломило, но всё это было не важно. Он сумел! Сумел! — Скажи, кто я? — попросил он.

— Сова, — ответил Поттер, засмеявшись. — Не помню, как называется. На твою похожа, школьную.

— Ястребиная сова? — ахнул Рабастан.

— Наверно, — пожал плечами Джеймс и повторил: — Отпусти меня. Мне тяжело.

— Прости, — Рабастан протянул руку и с непривычным для себя трудом поднял Завесу. — Я тебя позову ещё? — спросил он.

— Ты мне обещал, что мы поговорим с Сириусом, — напомнил Джеймс, переступая Грань.

— После побега, — Рабастан кивнул и спросил опять: — Я позову? Нужно посчитать других. И… мне, наверное, понадобятся твои консультации и дальше.

— Зови, — согласился Джеймс. — Даже вы не заслуживаете того, чтобы стать дементорами.

Он ушёл, а Рабастан, опустив Завесу, растянулся на койке и лежал так некоторое время, сам не замечая своей счастливой и почти мечтательной улыбки.

Он сумел. Он птица. Да какая! Ястребиная сова — птица быстрая, выносливая и вполне способная преодолевать большие расстояния. Рабастан лежал и вспоминал, как в детстве изучал свою сову, как восхищался совершенством её анатомии, и вдруг понял, что, наверно, не увидит её больше. Хотя… сколько живут совы? И забрал ли Маркус её себе? Должен же он был сообразить!

Ильда… Он вдруг понял, что скучает, даже по сове своей скучает — хотя почему «даже»? Он когда-то её выбрал, и, конечно, привязался… А про Маркуса Рабастан и вовсе запретил себе думать почти сразу, как попал сюда. Нет. Ему было проще вообще отрезать этот кусок реальности, чем… Рабастан вообще не хотел знать, как называются все те чувства, что он испытывал, вспоминая Маркуса, и предпочитал называть их про себя «скучать».

Оборвав эти совершенно неуместные и ненужные сейчас мысли, Рабастан сосредоточился на куда более приятных ощущениях: тех, что испытал во время трансформаций. Это действительно оказалось совсем не больно — и очень, очень странно. Он совсем недолго был совой, но даже этого времени ему хватило, чтобы понять, что при нахождении в теле животного чувства в самом деле изменяются. И, наверное, и в самом деле, если слишком долго оставаться в этом облике, можно позабыть, как возвращаться. И хорошо, если кто-нибудь тебя трансфигурирует обратно — ну а если нет? Так ведь и умрёшь совой… Или собакой.

Ему ужасно хотелось превратиться ещё раз, но теперь открыть глаза и вообще до конца прочувствовать, что это такое — быть совой. Интересно, здесь есть мыши? Рабастан улыбнулся этому вопросу и, зевнув, понял, что засыпает. Он уже почти уснул, когда, вспомнив кое-что, поднялся и привычно спрятал листы с расчётами в матрас. Да, дементоры, конечно, слепы, а Экридис не в состоянии самостоятельно передвигать предметы, но Рабастан не собирался рисковать.

…Он проснулся только следующим утром: по ночам дементоры его привычно не тревожили, а к крикам окружающих Рабастан давно уже привык. Впрочем, эти крики раздавались чем дальше — тем реже, и, вполне возможно, этой ночью обошлось без них. На столе была еда — уже остывшая, конечно, однако это Рабастана не расстроило.

— Руди! — позвал он, подходя к решётке — и немедленно услышал:

— Как ты? Ты пропал. Я думал…

— Я сова, — улыбаясь, сказал Рабастан. И пояснил в ответ на настороженную тишину: — Я вчера попробовал. И я сова. Такая же, как Ильда, или что-то вроде. Ястребиная сова.

— Ты… Мерлин, — пальцы Родольфуса с силой стиснули его руку. — Ты рискнул.

— И выиграл, — с радостным возбуждением ответил Рабастан. — Теперь ваша очередь. Я всё посчитаю и научу… не без Поттера, конечно.

— Всех? — Рабастан услышал, что Родольфус улыбается.

— В идеале — да, — ответил Рабастан. — Во всяком случае, нужно попробовать.

— А что, если кто-нибудь из нас окажется медведем? — спросил Родольфус. — Или рыбой?

— Рыбой — это как раз хорошо, — возразил Рабастан. — Я его просто выкину в окно — и…

— А если пресноводной? — мягко возразил Родольфус.

Рабастан только вздохнул.

— Давай попробуем, — предложил он. — Хотя бы начнём. Я сначала посчитаю — это небыстро. Руди, нам же всем совсем заняться нечем! Мы здесь от безделья с ума сходим, — сказал он настойчиво.

— Мы здесь просто познакомились с собой, — ответил ему Родольфус. — И не всем эта встреча понравилась. Пожалуй, даже не все вынесли её.

— А ты? — после долгой паузы спросил Рабастан.

— Не знаю, — откликнулся Родольфус. — Я не так давно пытался вспомнить, как прежде жили… Так странно. Словно и не обо мне. Но я попробую, если ты настаиваешь, — резко свернул он разговор.

— Не нужно, если ты не хочешь, — помолчав, сказал Рабастан, и это были, вероятно, самые тяжёлые слова, которые ему довелось произнести за всю его жизнь.

— Не хочу, — сказал Родольфус. — Я ничего уже, на самом деле, не хочу. Но ты прав: глупо не попробовать отсюда выбраться. Я постараюсь.

Он вновь сжал руку брата, и Рабастан стиснул его ладонь в ответ. Они ещё долго молча так стояли, держась за руки, а потом, пожелав друг другу по привычке доброй ночи, разошлись, Родольфус — спать, а Рабастан — думать. «Мы здесь просто познакомились с собой»… А он сам-то познакомился? По-настоящему? А ведь нет — он мог бы, да, но избежал знакомства, причём сделал это вполне осознанно. И избегает до сих пор. Интересно, можно ли считать это знакомством? Он ведь это осознал. Нет, конечно, это малодушие, но, по крайней мере, он теперь понимает, что с ним происходит.

И потом, почему он избегает более детального знакомства? Потому что знает — не подозревает, а практически уверен в том, что оно пройдёт болезненно и потребует немало сил. Поэтому он это сделает, конечно, но потом. После.

На свободе.

Впрочем, свобода была ещё очень далека. Хотя бы потому, что расчёты что для брата, что для Долохова — как тех, кто, во всяком случае, выразил однозначное согласие на обучение — Рабастан провёл, однако же практические занятия у них не выходили. Рабастан долгое время не понимал причины, пока как-то ближе к вечеру Родольфус, после очередного не слишком-то удачного дня, сказал ему:

— Рэба, ничего не выйдет.

— Почему? — скорее расстроенно, чем удивлённо спросил Рабастан. Он и сам уже понимал, что ничего не получается, но причин тому не видел.

— Потому что я на самом деле не хочу, — сказал Родольфус. — Как и Тони. Никто из нас просто ничего уже не хочет. Я не знаю, как тебе удалось сохранить в себе всё это… но я рад, — он сжал его пальцы.

Долохов, сидящий на краю койки у самой решётки, мрачно молчал, но это был тот самый случай, когда отсутствие является достаточным ответом.

— Почему не хочешь? — спросил Рабастан горько и обречённо.

Он знал, он давно знал и чувствовал то, о чём сейчас сказал Родольфус. И надеялся, что тот всё-таки сумеет себя заставить или же преодолеть усиливающуюся апатию. Но нет — чуда не случалось, и его брат постепенно, медленно, но погружался в то же состояние то ли отрешённости, то ли полной замкнутости, в котором давно, кажется, пребывал Мальсибер, да и многие другие.

— Не знаю, — откликнулся Родольфус. — Просто не хочу. Понимаю, что это было бы разумно, но это не меняет ничего. Прости, — он снова стиснул его пальцы, а затем отпустил руку.

— Нечего прощать, — откликнулся Рабастан, садясь на койку.

Вот тогда-то он впервые сделал то, о чём, на самом деле, давно думал, но всё не решался: превратился в сову и, пробравшись сквозь прутья решётки, перебежал по коридору, прижимаясь к стене, в камеру брата, превратился, пускай далеко и не сразу, снова в человека. И замер, недоверчиво глядя на сидящего на койке… старика.

Он впервые выбрался из камеры, прежде опасаясь делать это, и не желая прежде времени раскрывать всем свой секрет, и поэтому впервые увидел брата. В некотором роде, он вообще впервые увидел кого-то из здешних заключённых, потому что Мальсибер давным-давно не подходил к решётке, и Рабастан видел только его силуэт, Долохова было видно искоса, а сосед Мальсибера так толком никогда ни с кем и не общался.

Вид Родольфуса Рабастана горестно ошеломил. Он, конечно, понимал, что брат не будет выглядеть, как прежде, но увидеть на его месте почти полностью седого старика с длинной бородой и волосами и глубокими морщинами Рабастан совершенно готов не был. Он даже растерял все слова, и некоторое время братья, замерев, молча глядели друг на друга почти с одинаковым изумлением.

Родольфус отмер и заговорил первым: встал и, подойдя к Рабастану, недоверчиво коснулся ладонью его плеча.

— Рэба.

Его голос и прикосновение словно бы расколдовали Рабастана, он шагнул вперёд и братья, наконец-то, обнялись. И долго-долго так стояли и молчали, потому что, в общем, между ними всё уже давным-давно было сказано.

— Ты совсем не изменился, — сказал, наконец, Родольфус, чуть отстраняясь и садясь на койку. — Оброс только. И стал старше.

— Мне не плохо здесь, — механически проговорил Рабастан, точно зная, что лжёт, именно сейчас лжёт так, как, может быть, не лгал никогда прежде. Потому что то, что пять минут — или, может, полчаса, сколько они так простояли, обнявшись? — назад было правдой, сейчас, именно в этот момент было абсолютнейшим враньём. — Не как тебе.

— Ну, — Родольфус, так его и не отпустивший, усмехнулся, и в его потускневших глазах на миг мелькнуло знакомое Рабастану выражение, — теперь ты понимаешь. У меня действительно нет сил на это. А ты улетай, — он неожиданно крепко стиснул его плечи и повторил: — Лети отсюда.

— Нет, — Рабастан мотнул головой и, притянув брата к себе, снова его обнял. — Что мне там делать одному? Я даже род продолжить не могу. Мы все сбежим, — сказал он твёрдо, закрывая глаза. — Чего не смогу я, сможет Руквуд. Всё получится, увидишь, — прошептал он, очень надеясь на то, что это прозвучало убедительно.

И очень желая верить в это сам.