Некромант (джен)

План, предложенный Мальсибером, к немалому удивлению Рабастана, сработал. Это оказалось проще, чем он думал: Экридис удивительно легко поверил в любопытство Рабастана и первым делом принялся его… дразнить, взяв теперь почти детскую манеру начинать какой-нибудь рассказ, а затем обрывать его на полуслове, говоря что-то вроде «нет, пожалуй, тебе рано это знать. Потом». Рабастану стоило некоторого труда не пожимать плечами, но он, как посоветовал ему Мальсибер, с которым он теперь обсуждал все свои разговоры с Экридисом, старательно делал расстроенное лицо и твердил себе всё время, что хочет, просто мечтает узнать все секреты создателя Азкабана — тем более, что это, в общем, было близко к истине. Вероятно, выходило достоверно, потому что Экридис с каждым разом рассказывал ему всё больше, и порою в его голосе Рабастан отчётливо различал те же ноты, что у Беллатрикс, когда она твердила об их грядущем спасении Тёмным Лордом. Рабастана временами даже увлекала эта своеобразная игра — особенно когда ему и вправду удалось убедить себя в собственном желании пойти к Экридису в ученики. Не в необходимости, а именно в желании — разницу ему, опять же, объяснил Мальсибер, и, хотя Рабастан не смог бы это объяснение воспроизвести, но понять он его понял.

Игра эта закончилась — вернее, привела к некоему итогу — совершенно неожиданно. Говоря, что он очень бы хотел увидеть, как растут дементоры, Рабастан отнюдь не рассчитывал на реальный результат, однако как-то ночью Экридис явился к нему в камеру и заявил:

— Сегодня великая ночь.

Рабастан, который очень некстати как раз сейчас очень хотел спать, старательно сдержал зевок и постарался перевести свою досаду в удивление, спросив:

— Ты скажешь, почему?

— Я не скажу, — ответил Экридис донельзя загадочно, а затем сделал эффектный жест правой рукой, и Рабастан услышал, как щёлкнул замок его камеры. — Я покажу, — торжественно провозгласил он. — Идём. Они тебя проводят.

Рабастан недоверчиво поглядел на открытую решётку, затем — на Экридиса, и тот, усмехнувшись, вышел, маня его за собой. И Рабастан пошёл — и, переступая порог камеры, подумал, что вот это, видимо, и называется «соблазн».

Они двинулись по коридору прочь от той лестницы, по которой Рабастана не так давно уводили на допрос, и, дойдя до самого конца, начали спускаться по узкой винтовой лесенке с невысокими стоптанными ступеньками, скользкими от сырости. Пару раз Рабастан, поскальзываясь, едва не падал, однако каждый раз его подхватывали дементоры. Лестница казалась бесконечной — Рабастан считал ступени, и, дойдя до двухсотой, с некоторой тревогой задумался о том, как он будет подниматься. Всё же он ослаб здесь, а ведь прежде никакая лестница в их собственном замке, включая ту, что вела с берега к воде, не представляла для него никакой проблемы. Надо будет вспомнить упражнения, что показывал ему Долохов когда-то — если всерьёз думать о побеге, Рабастану нужно быть в хорошей форме.

Если бы он мог летать хотя бы по коридору! Рабастан не думал, что кто-нибудь из узников злонамеренно может его выдать — раз уж они даже о Блэке ничего аврорам не сказали, — но, к примеру, та же Беллатрикс могла случайно что-то ляпнуть во время ставшими теперь ежедневными обходами камер обычной, человеческой охраной. Нет, так рисковать нельзя. С другой стороны, ему нужно было где-нибудь тренироваться: даже настоящие птицы учатся летать. Но где и как, Рабастан никак не мог придумать. Можно было бы, пожалуй, выбираться из камеры через окно и летать снаружи, но что будет, если именно в момент его отсутствия придёт охрана? Те являлись днём, но всегда в разное время — а ночью в коридоре были дементоры, открывать свой секрет которым Рабастан тоже не хотел.

Между тем, спуск, наконец, закончился. Рабастан насчитал триста сорок шесть ступеней и с досадой отмечал свою отдышку и дрожь в мышцах и коленях. О каком побеге он вообще думает? Сколько он сумеет пролететь над морем? Хорошо, что здесь темно… хотя кто видит эту темноту, кроме него самого? Дементоры вообще слепы (кстати, почему Экридис сделал их такими?), душам, чтобы видеть, свет не нужен… а вот Рабастан в кромешной темноте не ориентировался. Так что теперь его вели дементоры, держа за плечи и подталкивая то налево, то направо. Воздух здесь был влажным и пах землёй, сыростью, мокрым камнем и ещё чем-то, от чего у Рабастана дыбом поднимались волоски вдоль позвоночника и на затылке, а внутри поднималось незнакомая почти что паника.

Наконец, они пришли и, по ощущениям Рабастана, оказались в каком-то большом помещении. Или ему просто так казалось?

— Здесь темно, — сказал Рабастан, который видел теперь лишь парящего чуть впереди Экридиса. — Я не вижу ничего.

— Там есть лампа, — отозвался тот. — Зажжёшь её. Потом, — добавил он довольно.

Он боится, понял Рабастан. Опасается показывать ему дорогу. И, возможно, не напрасно. Сам он тщательно считал шаги и повороты, очень надеясь, что сумеет их запомнить верно, и не слишком-то рассчитывая на то, что назад его поведут тем же путём. И удивляясь, почему Экридис не лишит его возможности ориентироваться, просто приказав дементорам поднять его над полом и нести так. Впрочем, может быть, тот так давно в последний раз имел дело с живыми людьми, что просто забыл о том, на что они способны?

Наконец, они пришли — или же, по крайней мере, остановились. Экридис поманил Рабастана к себе, и тот едва не упал, натолкнувшись на нечто, похожее на стол или, может быть, плиту. Экридис рассмеялся и велел:

— Найди там лампу и зажги.

— Как? — уточнил Рабастан, осторожно шаря по холодной каменной поверхности.

— Там огниво есть, — сказал Экридис.

Огниво? Рабастан вообще забыл о его существовании. Нет, конечно, в детстве он играл с ним, но с тех пор, как у него в руках оказалась палочка, об огниве Рабастан не вспоминал.

— Огниво? — переспросил Рабастан, продолжая искать лампу. Да где же она?

— Ты не знаешь, что это? — Экридис очень удивился.

— Я привык зажигать огонь волшебной палочкой, — уклонился от ответа Рабастан, наконец, нащупывая лампу.

— Палочкой, — насмешливо повторил Экридис, однако Рабастану послышалась в его голосе и зависть. — Палочку свою я тебе не дам — и не надейся, — отрезал он.

— Толку от неё? — ответил Рабастан, осторожно придвигая к себе лампу. — Она давно умерла уже. За полтысячелетия.

— Моя палочка не умерла! — Экридис внезапно очень разозлился.

— В таком сыром месте? — скептически спросил Рабастан. — Умерла, конечно. Дерево не любит сырости. И потом, пятьсот лет — это…

— Моя палочка жива! — почти в исступлении выкрикнул Экридис, и Рабастан умолк, ощупывая лампу. Обычная масляная лампа с носиком и фитилём, старая, и, кажется, совсем простая. — Она жива, — повторил Экридис, вглядываясь в лицо Рабастана, на котором сейчас отражалась лишь сосредоточенность. — Но я тебе её не дам, — добавил он подозрительно и зло. Рабастан кивнул в ответ и поставил лампу на столешницу. — Они заботятся о ней, — продолжал Экридис. — Каждый день. Она в порядке!

Рабастан опять кивнул и спросил:

— Как мне зажечь лампу?

— Они зажгут, — Экридис махнул рукой дементорам, и один из них ловко и умело огнивом высек искру и зажёг обгоревший фитилёк, тут же отодвинувшись подальше.

Рабастан, наконец, смог оглядеться.

Он стоял в огромном помещении, чьи своды терялись где-то в тёмной высоте, рядом с большой каменной столешницей, покоящейся на каменном же основании. А за ней шли… грядки. Это в самом деле были грядки, почти такие же, как в обычном огороде, причём даже с землёй. Если это в самом деле была земля, конечно. Пахла-то и выглядела она похоже, но Рабастан всё же в этом сомневался.

Впрочем, куда более интересно ему была не почва, а то, что в ней росло и зрело. Рабастан медленно подошёл к «грядкам» и остановился, разглядывая «урожай». Обычный человек бы не увидел бы здесь ничего, кроме рядов странной, жирной, влажной почвы, настолько рыхлой, что было не очень понятно, почему она не рассыпается. Впрочем, кое-где картина была иной: из земли виднелось нечто странное, бесформенно-вытянутое, и оно… жило. Нет, не так. Существовало. Было. Рабастан никак не мог подобрать нужное слово для состояния того, что видел. Живым оно точно не было — однако же, оно не было и мёртвым. По ощущениям, оно напоминало ему живое, в общем, существо, лишённое чего-то очень важного. Души? Нет, души как раз у этих… созданий были. Даже слишком много душ… Рабастан их видел, все — пока ещё отдельные, но оцепеневшие и засунутые в эти странные тела — если их, конечно, можно было так назвать — как сельди в банку. А откуда, кстати, Экридис их берёт? Плоть ведь не берётся ниоткуда — души сами по себе её не создадут, хоть слепи их вместе две, хоть тысячу. Но дементоры телесны — так откуда тело? Они что, действительно… растут на грядках? Как грибы?

И как, Мордреда ради, можно срастить души друг с другом? Да и с телом. Как?

— Это самое невероятное, что я когда-то видел, — нашёл, наконец, абсолютно честные и точные слова Рабастан. — Удивительно.

— Удивительно? — с явным разочарованием переспросил Экридис, и Рабастан напрягся. Что хотел услышать тот? Что… что сказал бы на его месте сейчас Ойген?

— Я уверен, что никто и никогда подобного не делал, — сказал Рабастан. — Ты гений.

— Гений, да, — кивнул Экридис удовлетворённо. — Когда мы закроем Азкабан, я начну учить тебя, — пообещал он. — Ты живой — мне этой функции порою не хватает.

— Мне никогда с тобою не сравняться, — уверенно проговорил Рабастан, очень стараясь, что надежды в его голосе не слышно.

— Нет, — согласился с ним Экридис. — Конечно, нет. Но ты сможешь стать учеником, — добавил он приободряюще. — Человеческий срок короток, конечно, но мы подберём себе потом и продолжателей. Женщин здесь достаточно. Выберем лучших детей, и ты их вырастешь.

— Один? — спросил Рабастан, пытаясь разглядеть, каким же образом души переплетены в этих странных телах на грядках. Как Экридис смог их так соединить? Как это вообще возможно? В принципе? Да ещё без заклинаний — он же ведь не может колдовать. По крайней мере, так, как Рабастан привык.

— Если нужно, выберешь себе помощников, — нетерпеливо отмахнулся Экридис. — Время будет. Нравится? — спросил он, подлетев поближе.

— Это удивительно, — ответил Рабастан. — Я даже не думал, что подобное возможно, прежде чем попал сюда.

— Они уникальны, — довольно сказал Экридис и спросил: — Как ты полагаешь, почему я позвал тебя сюда именно сегодня?

— Я надеюсь, ты мне скажешь, — гадать Рабастану совершенно не хотелось.

— Ты сегодня кое-что увидишь, — торжественно проговорил Экридис. — Даже я отчасти до сих пор считаю это чудом. Начинается, — сказал он, указывая куда-то вдаль. — Смотри!

— Там темно, — нахмурился Рабастан с досадой. — Я не вижу ничего.

Экридис сморщился, но сделал знак, и один из дементоров, забрав из рук у Рабастана лампу, полетел над грядками, освещая их, и остановился над одной, находящейся, похоже, где-то в середине всей «плантации», на которой лежало уже очень крупное и, кажется, вполне сформировавшееся существо. Дементор? Странное, похожее на длинного, худого, вытянутого человека существо, разглядеть которое Рабастан издалека, да ещё в подобном скверном свете, не мог.

— Идём, — позвал его Экридис, кажется, не выдержав и, похоже, уступив своим желаниям вопреки своему первоначальному плану.