Free Will (джен)

Родился Джефф очевидно в рубашке. Так ему объяснил дежурный медик — рослый мужчина с хмурым лицом, но доброй душой и золотыми руками — в далеком закутке ангара номер восемь, после того как обследовал его и сверился с логами нейрокрушения. Еще бы десяток-другой секунд таких перегрузок — и была бы смелая заявка на инсульт в расцвете лет. А так — обошлось. Голова прошла после пары таблеток обыкновенного анальгетика, тело вновь набрало силу после влитой на всякий случай через капельницу бутыли какого-то неведомого состава, Джеффа отпустили из медблока после обещания отеческих подзатыльников, если еще раз вздумает так геройствовать. То, как отнеслись к его промаху люди здесь, что Гордон, что этот суровый медбрат — без лишних сантиментов, честно и прямо, но не стыдя и не насмехаясь — помогло пережить позор, и спустя полтора-два часа Джефф почти окончательно воспрял духом.

Единственное, что омрачало его настроение, когда он сидел в углу какой-то очередной лаборатории вместе с инженером Смитом (велевшим обращаться к нему на «ты» и по имени) и за чашкой кофе травил байки вместе с техниками и конструкторами — отсутствие вестей об Айсбрейкере. Тот был совсем недалеко, за двумя-тремя переборками отсеков, на станции техобслуживания. И Джефф рвался к нему, но сомневался, что компаньон теперь будет рад его видеть. По крайней мере, прямо сейчас. Оставалось довольствоваться небрежной репликой Гордона — мол, не так просто ему навредить — и делать вид, будто не произошло ничего из ряда вон выходящего. Как это и пытались представить местные.

Домой в итоге Джефф отправился ближе к ночи. Если можно было назвать домом тот скворечник, что ему выделили в расположении местного гарнизона, за несколько миль от ангаров и полигона. Ячейка в многоквартирной бетонной коробке, где жили и военные, и технические служащие со своими семьями. Джефф не знал, сколько лет нужно было потратить, чтобы сделать эти типовые помещения хоть сколь-нибудь похожими на обжитые. По его мнению, это было решительно невозможно.

Неудивительно, что он собрался было на очередную вылазку на базу на следующий же день. «Дома» ему было делать решительно нечего, тогда как подсознательно он скорее готов был назвать домом то место, где теперь у него появились новые приятели и самый настоящий боевой товарищ. Однако Гордон, с которым Джефф связался по комму, отговорил его от этой идеи. В этот день приезжал тот, кого Айс с пиететом называл создателем — и Джефф слышал сам, как в этом слове будто бы проскальзывает начальная заглавная буква. Гордон не смог внятно объяснить, чем присутствие Джеффа помешает этому приезду, или же наоборот. Сослался туманно на то, что у конструктора и его творения есть совместные дела. Если дела заключались в разборе вчерашнего происшествия, то Джефф предпочел бы, чтобы выслушали не только меха, но и пилота — и инженер в целом согласился, но все равно невнятно ушел от темы. Настаивать и нарываться на прямой запрет Хендерсон не стал. Пришлось занять день плеванием в потолок, штудированием новой информации о модели «Айсбрейкер» и дивизии в целом, а также восторженными — пусть и с еле уловимой ноткой грусти — письмами родне и знакомым. Общаться по комму с кем-то за пределами дивизии здесь было запрещено: слишком легко было перехватить сигнал с секретного объекта.

Зато на следующий день после визита главного конструктора Джеффа не мог удержать уже никто. С самого утра, едва успев умыться, одеться и позавтракать в местной автоматической столовой, он прыгнул в легкий мобиль, что заранее был настроен и откалиброван для маршрута «гарнизон — база». Не прошло и четверти часа, как юркие маленькие роботы уже вновь шустро очищали его высокие ботинки.

— Как он? — наконец дал он волю своей тревоге, едва встретил в ангаре Гордона. Благо уже знал, где его чаще всего можно найти. — Сильно побило тогда? А как настроение? Может, мне не сразу к нему лезть, сначала… эмм… как-то предупредить?..

За эти двое суток успело произойти больше, чем иной раз случалось в размеренной, тщательно распланированной жизни арктической модели за месяц.

Техники встретили его в готовности — и уже не отпускали до конца дня. Выяснилось, что повреждения куда обширнее, чем считала первичная диагностика, и, хотя большинство из них не требовало немедленного внимания, Айс не возражал против ремонта. Мелкие ошибки, особенно в нейросети, накапливались и медленно, но верно влияли на показатели в бою и на тренировках — проще было разбираться с ними с момента появления.

Чинили Айси в неглубоком стазисе, по общим правилам обращения с крупнотоннажниками. Ну, почти по общим — для экономии ресурсов (еще один приказ создателя) стазис выходил чуть легче, чем советовал стандартный протокол. Достаточно, чтобы обездвижить и снизить мощности. Иногда недостаточно для блокировки сенсорики боли.

Обоснование, разумеется, присутствовало — протокол писался с расчетом на боевую прошивку, которая от боли могла и сработать, и случайный сброс боезапаса или удар силовых полей вполне мог убить техника. Айси в первую очередь был моделью конструкторской, рефлексы атаки у него были послабее — для безопасности хватало и упрощенных мер. Что до боли… Будь повреждения посерьезнее, ему бы поставили ингибитор, а мелочи можно было и потерпеть.

Неглубокий стазис был довольно своеобразным опытом: Айс то отключался совсем, то приходил в сравнительно ясное сознание. Большую часть ремонта он провел, мутной от ограниченного заряда оптикой наблюдая за тем, как орудуют под снятой грудной пластиной сварными инструментами, меняя выгоревшие контакты на кабине. Процессор почти не пострадал, спасибо запасу прочности — то, что в документах указывали как «ущерб умеренный».

Работы на основании нейроствола и под вскрытым шлемом все еще оставались сомнительным удовольствием. Зато заправка, пожалуй, это уравновешивала — снова иметь достаточно энергии для всех доступных систем было настоящим блаженством. Правда, Айс не позволил бы себе бездумный расход в любом случае, но пара процентов там, пара здесь… Даже тягучая боль — помехи от нейрокрушения — в сравнении с подобной роскошью казалась незначимой.

Наутро следующего дня вернулся создатель, чем-то озабоченный и поглощенный делами. На Айси он нашел совсем немного времени, ближе к вечеру, и весь день он провел в беспокойном ожидании.

Детали самой встречи ничем не отличались от того, что Айс ожидал услышать после подобного провала, но он рад был видеть конструктора — независимо от того, было ли это взаимным удовольствием.

А потом Айси выделили-таки собственный отсек.

Это событие настолько не согласовывалось с выговором и общей занятостью персонала, что Айс провел три с половиной часа, проверяя приказ на ошибки или хотя бы на логику действий. Пока к концу четвертого часа к нему не заглянул Гордон, сообщивший, что в кои-то веки не забыл свое обещание. И что-то еще, про «компенсацию плохого дня». Сам Айси к тому моменту успел запрятать тот факт, что ему вообще что-то обещали, глубоко в недра блоков памяти, да и вообще — с самого начала не особенно надеялся, что это было всерьез.

В качестве благодарности он поговорил с инженером — кажется, это доставляло ему удовольствие. Какого рода, оставалось только догадываться — особенно учитывая, что Айси прекрасно осознавал: он не слишком приятный собеседник по чьим угодно меркам. Слишком тихий и скучный, слишком легко теряет нить «светской беседы». Гордона по большей части интересовало, что сказал ему создатель (ничего особенного, но Айси честно пересказал в общих чертах, местами сглаживая формулировки — он неплохо изучил Гордона и знал, что некоторые вызывают у него недовольство) и что он собирается делать с отсеком.

Еще один вопрос с заранее известным ответом, разве нет?

А сейчас, утром следующего дня, Айс сидел на краю выступающей из стены платформы в том самом собственном ангаре, раскладывал по контейнерам вещи (по большей части детали от апгрейдов и для ежедневного обслуживания, которые он по разным причинам предпочитал держать у себя, а не отдавать техникам) и, подав полную мощность на аудио, слушал разговор за переборкой. И не имел не малейшего представления, правильно ли поступает.

Разговор, впрочем, не казался личным, но говорящие… Гордон, который редко покидал техничку — и его новый пилот.

«Не думаю, что он на тебя злится, — инженер побарабанил пальцами по столу, словно время на размышление взял. — На себя, может быть, и то… Не любит он лишнего показывать. Если хочешь его увидеть, не вижу причин задерживаться. Про самочувствие сам и спросишь. Ему будет приятно, поверь конструктору».

Будет ли? Айси не знал. Наверное, довольно глупо не знать про себя подобные вещи, но он никогда не мог толком сказать, что чувствует, если только речь не шла о чисто физических показателях. Пожалуй, чаще всего удавалось опознавать тревогу — может быть, это оттого, что она присутствовала почти неотрывно, где-то на фоне.

«Соседнее помещение, — инструктировал тем временем Гордон. — Вот магнитка, вас никто не будет трогать, я уж скажу остальным… Поболтайте, может, хоть теперь мы получим человека, который может его разговорить! Не думай, что я на прошлого пилота жалуюсь… Но Регина была такая же молчунья, как сам Айс. Можешь себе представить? Да с ними телепаты-переводчики требовались! Так что я официально возлагаю на тебя надежды, парень. Ты вроде любишь поговорить. Наш человек».

При упоминании Регины по подсветке прошелся туда-сюда волнообразный импульс затухания — своего рода непроизвольный жест сожаления у механоидов. Айс подозревал, что скучает по ней. Гордон, может быть, и не ободрял их стиль общения, но, по крайней мере, она почти не заставляла его ломать голову над людскими странностями. С Региной все было четко, как по инструкции — в этом была особая прелесть. Как идеально подходящие друг к другу стыковочные захваты. Как черное и белое без полутонов. Просто.

«Ну, иди, — звук хлопка по плечу. — Удачи.»

Айс поправил один из расставленных по высоте контейнеров на несколько градусов, чтобы пилот мог заглянуть в его «дом», когда там царил подобающий порядок, и повернулся к шлюзу в ожидании.

Как ни странно, на этот раз слова Гордона, призванные вроде бы успокаивать и подбадривать, возымели обратный эффект. Вероятно, в глубине души Джефф ожидал, что здесь его встретят так, будто ничего не случилось. «Побило? Когда? А, это… да ерунда, мы уже и забыли давно». Но описание повреждений и ремонта, хоть и не слишком подробное — конструктор, видимо, все же сколько-то щадил чувства начинающего пилота — заставило сдвинуть брови и незаметно закусить изнутри губу.

Все, что шло дальше, тоже не особенно придавало уверенности в собственных силах. И опять это упоминание о Регине… В документах и фрагментах логов, выданных Джеффри Хендерсону для ознакомления, почти ничего не говорилось о ней. Только то, что может напрямую понадобиться новому пилоту, перенимающему управление за ней: данные боевой и рабочей статистики. И даты. С такого-то месяца такого-то года по такой-то. Что стало с ней потом? Уволилась в запас, против обыкновения ушла работать с другим мехом? Или… Именно это последнее «или», вероятность которого сохранялась, не давала Джеффу прямо потребовать ответа на беспокоивший его вопрос. Уж по крайней мере, не у Айси. Гордона можно было бы спросить… если бы он сейчас не вытолкал его практически взашей с ключом в руке в сторону одного из ничем не примечательных отсеков с глухими закрытыми воротами. Не бежать же теперь за ним обратно. Тем более что он уже скрылся в глубинах технички, и только откуда-то издалека раздавался его как обычно оживленный, немного резковатый голос, похожий отсюда на галдеж птичьей стаи: инженер нашел себе нового собеседника.

С минуту Джефф мялся перед воротами, разглядывая прилепленный на стену на уровне человеческого плеча магнитный замок — второй, большой, был наверху, на высоте не менее трех человеческих ростов, и это было единственным, что выдавало наличие за этими дверьми личных «апартаментов» меха. Но так и не решился воспользоваться выданной Гордоном планшеткой. В конце концов, тем и отличается личное пространство, что в него ты пускаешь только тех, кого хочешь впустить. И когда хочешь. Если кто ни попадя может зайти в любой, даже самый неподходящий момент — то теряется весь смысл этого помещения. С тем же успехом Айс мог бы продолжать обитать на том проходном дворе, на котором Джефф впервые увидел его позавчера.

Подняв руку, парень осторожно постучал костяшкой указательного пальца по металлу. Вышло не слишком громко, но слышно для человеческого уха — а значит, и для механоида.

— Айс, ты здесь? Это я, Джефф, — приблизив лицо к рифленой металлической створке, так же негромко произнес он. Представляться так, учитывая стиль их недолгого общения, было весьма странно… но не скажешь же: «лейтенант Хендерсон прибыл». Это еще страннее.

— Ты не против немного поговорить? Я тогда, позавчера, так и не успел объясниться…

Вопреки ожиданиям, пилот не вошел — хотя имел при себе ключ-карту, а главное — полное на то право. Личный отсек Айси только считался личным… хотя, будь его воля, он и правда оставил бы код доступа только у себя и создателя. Но тишина, как и полные баки, была роскошью не для каждого дня.

Из-за двери негромко представились, хотя напарника (как, в общем-то, и всех, кого знал в лицо и по имени) Айс опознал бы по голосу и без этого, и спросили разрешения — не войти, а поговорить, но общаться через переборку было бы неудобно. Так или иначе, Айс оценил вежливость.

Команду на открытие шлюза «человеческого» размера в нижнем углу основного он подавал дистанционно — места было не так много, и вставать, нависая над гостем, показалось Айсбрейкеру проявлением недружелюбия. Тогда как на практике против присутствия пилота он не возражал, даже если не был уверен, о чем им говорить.

— Добро пожаловать, лейтенант.

Айси уже успел разобраться с вещами и навести такой порядок, какой ему нравился, но более обжитым небольшое по меркам тяжелого класса помещение выглядеть не стало — пожалуй, что даже наоборот. Из всех характеристик, применимых к жилым ангарам, Айс больше всего уважал почти стерильную чистоту, отсутствие лишнего и симметрию. Единственной необязательной деталью в отсеке был кейс с полировочными принадлежностями, не казенный, а собственный, с расширенными содержимым — Айси нравилось быть чистым и по возможности презентабельным.

— Можете присесть вон туда, на канистры, там безвредные растворы, — по своим меркам гостеприимно предложил Айс, кивнув в нужную сторону. — Поговорить… О чем, о нейрокрушении? Мы поговорим, если вы считаете, что мы должны, но со своей стороны я считаю инцидент исчерпанным. Гордон дал мне знать, что к вам не применят никаких санкций и вы не слишком пострадали. Предположу, что он говорил правду. Рад, что вы в порядке, — особой радости тон не содержал, по крайней мере, для стороннего наблюдателя, но говорил Айси вполне искренне.

Если бы пилот, в особенности — вчерашний курсант, серьезно пострадал во время соединения с ним… Невообразимо. Вернее сказать, Айс отдал бы что угодно за возможность не быть в состоянии это представить, не знать, каково это. Это нечто гораздо худшее, чем стыд за ошибку или самый серьезный выговор. Правда, в этот раз он был почти уверен, что все обойдется — что не мешало беспокоиться, но, учитывая прошлый опыт… Когда пилот калечится в кабине, узнаешь сразу. И Айси не хотел бы это переживать второй раз — больше никогда.

Особенно — не по своей вине.

Впрочем, кто и когда спрашивал, чего именно он хотел или не хотел бы?

Нерешительно переступив порог незнакомого помещения, Джефф первым делом огляделся. Украдкой, ведь его всегда учили, что в гостях глазеть по сторонам или тем более комментировать обстановку неприлично. «В гостях» у боевой машины, пусть и одушевленной… у собственного механического напарника. Если бы на счет лейтенанта Хендерсона переводили по кредиту за каждый раз, когда его состояние можно было бы охарактеризовать словом «странно» — за эти три дня на базе его финансы ощутимо пошли бы в гору.

— Спасибо, — между делом откликнулся он, послушно усаживаясь на плоский бок верхней из канистр, сложенных идеальным, будто по микрометру выровненным штабелем. В этой «келье» — относительно размеров Айси помещение действительно выглядело тесным, как убежище отшельника, — вообще все было расчерчено по невидимой линейке. Истинно машинный, кибернетический порядок. Джефф невольно повел плечами, будто от дуновения холодного ветра, хотя во всем ангаре поддерживалась комфортная комнатная температура.

И понял, что совершенно не знает, с чего начать разговор, и стоит ли оно того вообще.

А потому с готовностью предоставил меху право на монолог, опустив взгляд и сцепив руки в замок на коленях. Он не смотрел на Айси не от стыда: было понятно, что напарник — как и все остальные — не видит за ним никакой серьезной вины. Просто требовалось привести в порядок мысли и чувства, которые снова вдруг пошли вразнос, как и в начале первой встречи. Как же не сочеталось между собой все то, что он успел узнать об Айсбрейкере, все, что видел своими глазами — и не только ими. Даже вот эта удивительно человечная поза — сидя на бетонной «скамейке», как на диване перед головизором — насколько же она контрастировала с проявлениями машинной природы. Что уж говорить об ощущениях в нейросвязи… в той ее части, где все еще шло как положено. В тот момент Джеффу казалось, что их единение — акт глубоко личный, наполненный эмоциональной теплотой и взаимным приятием. Такое невозможно с любой, даже самой совершенной машиной. А теперь он здесь, в этом стерильном, как операционный блок, закутке ангара, снова наталкивается на отчуждение, холод и вежливую попытку свернуть общение. Так просто было бы сейчас спустить все на тормозах, извиниться и уйти. И снова остаться в неведении, непонимании, грозящем новой катастрофой при очередной попытке нейросвязи. Нет. Если Джефф и умел делать выводы из своих ошибок — по мнению многих знакомых, у него это получалось не всегда — то это был именно тот случай.

— Я тоже рад, что ты… что повреждения оказались не критическими. И я до сих пор очень жалею о том, что причинил тебе боль. Но суть не в этом. Мне хотелось бы разобраться в причинах конфликта, хотелось бы понять, с чего все началось. Считай, на ровном месте. Такого больше не должно повториться, ты ведь согласен? — вопрос был риторическим, Джефф не сомневался, что помешанный на эффективности и целесообразности мех готов приложить все усилия, чтобы такие досадные ошибки, расходующие ценные ресурсы, случались как можно реже. Подняв голову и чуть наклонив ее набок, Хендерсон вгляделся в непроницаемое лицо собеседника.

— Почему ты взял вину на себя? С какой стати решил, что обязан был предугадать мою реакцию на что бы то ни было? И, предположим, если бы ты взялся за это дело — какой реакции ты мог бы ожидать? Что, как ты считаешь, я почувствовал в тот момент, когда случился блок?

Разбор причин и следствий. Ну разумеется — нечто подобное Айси уже выслушал вчера от создателя, только пилот выдерживал совсем другой тон. Спрашивал, а не требовал — как будто правда хотел исправлять все вдвоем.

— Почему? — голубая оптика мигнула, перенастраиваясь; в последнее время все повадились задавать Айси вопросы с очевидными ответами, и это было… просто-напросто необъяснимо странно. — Потому что вина и правда была моя. Я не стал бы покрывать чужие ошибки… впрочем, и обвинять специально не в моих привычках. Я ведь упоминал, как определяется иерархия среди меха? Ответственность за команду принимает на себя тот, у кого больше всего релевантного относительно миссии опыта. Сходные идеи применяются и здесь. Для вас наше нейросоединение было первым в жизни, тогда как у меня был обширный опыт с другим пилотом. Симуляцию тоже контролировал я. Логично отнести любые проблемы на счет ведущего партнера.

Было и еще кое-что, другая, менее логичная (особенно в свете того, что Айс считал выгораживание чужих промахов унижением достоинства в первую очередь самого выгораживаемого) причина. Айси помолчал, невидящей оптикой рассматривая светящуюся сферу с хладагентом, которую в какой-то момент взял в руки и так и не выпустил. Забавно: топливо ему на руки почти не выдавали, а вот технические жидкости, входящие в ежедневное обслуживание, которое можно было и без техников провести — сколько угодно. С другой стороны, Айс еще ни разу не слышал о перерасходе нормы хладагента: куда его девать-то, лишний…

В конце концов решил все-таки сказать. На вопросы имеет смысл отвечать полностью, даже на странные. Зачем-то же пилот пришел во внетренировочное время ради этих ответов.

— Я предполагал, что для вас прямых дисциплинарных мер не последует, но вопрос репутации для вас, как для нового пилота, стоит очень остро, — Айси слегка повернул голову, чтобы видеть собеседника, и крутанул мягкую сферу в пальцах — некуда было девать руки. — Для меня… не настолько. Мой создатель так или иначе был бы мной недоволен, но для остальных я на объективно хорошем счету. Даже если принять за стартовую точку, что в нейрокрушении почти никогда нет определенного виновника — будет лучше, если им сочтут меня.

Уже это было достаточно трудно сформулировать. Если бы Айс мог, вторую часть вопроса, про то, чего он ожидал, он бы просто проигнорировал — сделал бы вид, что не расслышал. Но аудиопоток считывался прекрасно, а врать — дурная черта, присущая разве что трусам и аутлайерам. Ни к тем, ни другим Айси себя не причислял.

С другой стороны… озвучивать свои догадки тому, о ком их делаешь — последнее дело: сглаживать углы Айс практически не умел, а некоторые предположения могли показаться пилоту оскорбительными и вернуть их к началу. Хорошо хоть сейчас они не связаны, в случае чего физические последствия им не грозят… От свежих воспоминаний об обрыве подключения до сих пор искры по нейростволу проходились.

— Я должен был предугадать, потому что это не самая вычурная логическая цепочка, — после очередной длинной паузы заметил Айс. — Никто не любит, когда им перечат, а тем более — когда отвергают благие намерения. Предположу, что с вашей точки зрения я проявил неблагодарность — а на нее всегда следует интенсивный эмоциональный отклик. Наивно ожидать, что вы знаете, как его подавить, на данном этапе. Мне не стоило возражать.

Джефф слушал, не перебивая и не торопя. Даже когда Айси взял паузу, по тону он догадался, что это еще не конец монолога — и терпеливо молчал, разглядывая то пол под ногами, то колено меха, то резервуар в его руках. Задавая вопросы, он уже догадывался, что они для напарника будут непростыми. И самоотверженность усилий, честность в сочетании с тщательной тактичностью фраз снова заставили Джеффа внутренне дрогнуть. Грустная улыбка появилась на его губах. Если первая часть умозаключений Айси была предсказуема — за время общения как с самим мехом, так и с командой обслуживающих его людей стало ясно, что к себе он предъявляет требования куда строже, чем к остальным — то вторая стала неожиданностью. Заботился о репутации? Заботился о нем, своем новом пилоте. Думал о нем. Даже смог почти верно проанализировать его чувства. А учитывая, насколько это было непросто для его способностей и склада характера…

Когда Айсбрейкер завершил свой ответ, Джефф еще некоторое время посидел молча, нервно постукивая пальцами по собственным кистям и жалея, что не захватил с собой какую-нибудь мелкую вещицу, чтобы занять ею руки. Так же как Айси сейчас — такими невероятно человеческими в своей бессмысленности и спонтанности жестами.

— Получается, что я тоже проявил неблагодарность в отношении тебя, — заключил он наконец, подняв взгляд с той же задумчивой, печальной полуулыбкой. — Не промолчал тогда, не позволил, чтобы поверили в твою версию. Выходит, в этом смысле мы квиты.

Он улыбнулся шире, примирительно и виновато. Хотелось сделать что-то такое… Что-то, что не ограничивало бы выражение чувств словами. Будь его собеседник человеком, Джефф, вероятно, накрыл бы ладонью его руку, или потормошил за плечо. Но перед ним был гигантский робот, которому он мог бы дотянуться разве что до колена, да и прикосновение наверняка воспринималось бы им совершенно не так, как людьми. Как минимум из-за разницы в уровнях чувствительности — ведь Джефф вообще-то, например, становился на его ладонь всем своим весом, — как максимум из-за различий восприятия.

И оставалось только говорить. Негромко, мягко, без тени обвинения или недовольства, стараясь сгладить улыбкой серьезность темы.

— И если уж разбираться… на самом деле, меня больше всего подкосило твое предположение о том, что я нарочно стараюсь выслужиться. «Быть хорошим пилотом», ты, кажется, так это назвал. Вряд ли ты именно это имел в виду, но в тот момент я услышал так. И если я сделал из чьих-либо слов неверные выводы, то это только моя вина и проблема, логично? Кстати, об опыте… Если рассматривать в качестве предметной области мои собственные реакции — то извини, здесь мне все-таки должно быть виднее. Ты меня впервые увидел в тот день… а я себя знаю всю жизнь. Должен был научиться контролировать свою вспыльчивость, и тому подобные мешающие вещи. Так что… мы с тобой оба правы в отношении причин крушения, только с разных сторон.

Главным вопросом, вертящимся в процессоре Айси с момента, как пилот начал говорить — все настойчивее с каждой фразой, — было «в чем подвох».

Может быть, не в такой формулировке, но… Непохоже было, чтобы в сказанном был некий скрытый смысл — Айс искал его и не находил. Очевидно, лейтенант и правда просто зашел со своего рода извинением. Объясниться. Проявить, должно быть, хорошее отношение. Но чего он хотел этим добиться, Айсбрейкер так и не понял, особенно — таким подробным рассказом. Айси ценил, когда ему поясняли чужие мотивы: это значительно облегчало жизнь, не приходилось гадать и тратить ресурсы на анализ, который еще неизвестно, поможет ли.

Но зачем, зачем…

Чтобы не повторять ту же ошибку в следующее подключение, достаточно было пары слов. Приказа, если быть точным: не делать того и этого, воздержаться от тех или иных реплик и формулировок. Замечание про «хорошего пилота» Айси принял к сведению — хотя имел в виду он и правда совершенно другое.

— Мы все стремимся хорошо выполнять свою работу, разве нет? — он даже позволил себе комментарий. — Должны, по крайней мере. Иначе зачем вообще что-то делать, если не стремиться к идеальному исполнению?

Пилот, кажется, расслабился — снова начал улыбаться, хоть и как-то… не вполне радостно, и тон у него стал совсем доброжелательный. Айси, напротив, окончательно почувствовал себя неловко и перевел взгляд на поблескивающую сферу. Надо будет заправить этот хладагент, раз уж вытащил… И убраться. Еще раз. Надо же что-то делать.

По правде сказать, особой зависимости его душевного спокойствия от поведения пилота не наблюдалась. В присутствии других, людей или мехов, Айси не бывало полностью комфортно почти никогда — а эти редкие моменты обычно случались, когда ему позволяли не принимать в диалоге участия и просто стоять в углу. Но в дружелюбии было что-то обескураживающее. Отчужденное, безличное обращение Айси принимал за основополагающее, чужое недовольство можно было просто перетерпеть или возразить в зависимость от личности его выражающего.

А это… Будто собеседник открывался и подсознательно (но ощутимо) ожидал симметричный ответ, которого Айс не мог дать. Не соответствовать ожиданиям, даже невысказанным и потенциально воображаемым, несколько расстраивало.

Как и концепция правоты сразу двоих — особенно если они делали противоположные выводы. У Айси все-таки была какая-никакая военная прошивка, которая не слишком дружила с полутонами и стремилась к контрастному пониманию мира. Либо одно, либо другое. С другой стороны, то, о чем говорил лейтенант, было одним из признаков совместимости…

— Спасибо, — неожиданно поднял оптику от злосчастной сферы Айс, и уточнил, предчувствуя замешательство: — Что зашли поговорить. И за топливо тоже. То, что я не счел это тогда рациональным, не значит, что не оценил.

Гордону обычно нравилось, когда он говорил такие вещи вслух. Кое-что общее у них с лейтенантом было, хотя и немного — стоило попробовать. Это было единственное, что Айси мог предложить в качестве ответной любезности.

Это — и кривоватое подобие улыбки, исчезнувшее, впрочем, быстрее, чем сам Айс успел осознать, с чего бы его потянуло на подобные проявления.

А Джефф, в свою очередь, не успел понять и прочувствовать всю значимость момента — но непроизвольно, рефлекторно расцвел улыбкой в ответ. Это было в своем роде сродни ощущениям в нейросвязи. Что-то подсказывало смысл произнесенных фраз напрямую, вне зависимости от конкретного набора слов в них. Что-то глубокое, мудрое, вечное, таящееся в глубинах сознания. Пусть его намеки туманны, пусть им нет прямого соответствия ни в одном из человеческих языков — но все же теперь Джеффри Хендерсон знал точно: этот визит был совершен не зря. «Спасибо» меха — не пустая вежливость, не попытка соблюсти странные законы общества, в котором он волею судеб оказался. Это что-то большее. И что именно — было определить не так уж легко. Поэтому для простоты Джефф решил воспринимать сказанное в прямом смысле. О чем они там бишь, о топливе?..

— Не за что, — он встал, словно собрался уходить, завершать разговор на этой благожелательной ноте. Но задержался, с пяток секунд задумчиво поглядев перед собой, потом подняв взгляд в лицо Айсбрейкера — снова непроницаемое и таинственное, но словно оживленное тенью недавней улыбки. И снова улыбнулся сам: — Давай попробуем договориться. Пока мы здесь, а не на передовой, где ресурсы, понятное дело, ограничены… давай больше не будет этих геройств. С обеих сторон. Я не буду пытаться перепрыгнуть свой лимит в тренировках — к слову, местный док мне запретил попытки подключения на ближайшие два дня, так что сегодня-завтра у нас вынужденный выходной. И обещаю инициировать плановое отключение сразу, как почувствую неладное. А ты не будешь больше козырять тем, как замечательно умеешь долго обходиться без заправки, техобслуживания и тому подобного. Видишь ли… я совсем не уверен, что смогу мириться с такой твоей позицией. Тем более — понимать и принимать ее. Это будет так или иначе вызывать протест. Мне придется контролировать лично, насколько комфортно тебе в данный момент, и изъясняться уже не пожеланиями, а приказами. Согласись, это будет несколько нерационально: чтобы кто-то другой тратил время и силы на то, что ты сам знаешь и чувствуешь лучше кого бы то ни было. Получится как в анекдоте: во дворе играют дети, вдруг открывается окно и какая-то мадам кричит: «Мозес, немедленно домой!». Один из мальчиков поднимает голову: «Что, мам, я замерз?» — «Нет, ты таки хочешь кушать!»

Джефф сам усмехнулся своей шутке, покачав головой. Он был почти уверен, что Айс его не поймет. Как не понимал прежде, лишь глядя пустым синим взглядом сквозь пилота, когда тот пытался разрядить обстановку юмором. Если вдуматься, это довольно печально. Если уж брать за аксиому то, что для совместимости им нужно пристроиться друг к другу, понять базовые ценности и стиль мышления друг друга, и не допускать слишком уж откровенного давления друг другу на больные мозоли. Что до Джеффа — чувство юмора было его спасением в течение всей сознательной жизни, в любых ситуациях, где что-то шло вопреки ожиданиям и наперекосяк. Да и не только в них. Будет как минимум странно на весь свой остаток карьеры оказаться в тесной связи с личностью, не воспринимающей юмора как такового.

Странное дело, — вот опять этот эпитет! — но атмосфера претерпела ощутимые изменения после этого выражения благодарности. Напряжение спало, и Айс видел по улыбке и чувствовал, что пилот доволен и удовлетворен тем, как прошел разговор — и самому Айси стало от этого изменения настроя неуловимо спокойнее. Это стоило запомнить на будущее. Пожалуй, опыт общения с Гордоном может быть полезен больше, чем он предполагал изначально… Это было бы замечательно — использование прошлых наработок было не только рациональным решением, но и значительно упростило бы адаптацию Айси и пилота друг к другу.

Чем быстрее, тем лучше. В отличие от конструкторских работ, война не могла ждать. Их прямой обязанностью было выйти на полную боеспособность в расчетное время или с опережением и присоединиться к существующей команде пятой дивизии в исполнении боевых задач.

«Давай попробуем договориться…»

Вот опять — пилот не в курсе, что может просто отдать приказ? Айси слегка наклонил голову, обдумывая требование. Правда, в данном случае он был рад, что ему не выставили ультиматум: мало что было хуже ситуаций, когда прямые приказы противоречили друг другу. Порядок расстановки приоритетов у него был прописан едва ли не на уровне личностного кода, но Айс ненавидел отказывать в таких вещах.

— Я приложу все усилия, лейтенант. Однако должен предупредить, что смена стратегии поведения может входить в конфликт с указаниями моего создателя, решения которого всегда ставятся превыше остальных. Не сочтите за пренебрежение — даже высшее командование имеет приоритет на порядок ниже. А мой создатель придерживается позиции, что ресурсы должны расходоваться максимально экономно, даже вне передовой, — объяснил Айс. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы принимать ваше мнение во внимание так же, как имеющиеся требования.

Это будет сложно, но, пожалуй, не невозможно. Если подгадывать техобслуживание так, чтобы оно приходилось на время перед нейроподключениями, пилота не будет беспокоить его «геройство». К тому же некоторые вещи и правда можно делать чаще без противоречия с решениями конструктора…

Вообще-то Айси всегда было любопытно, как командование мирится с тем, что любой главный конструктор имеет над «своими» мехами больше власти, чем любой армейский чин. Не является ли это угрозой безопасности? Конструктор Айси, разумеется, невероятно лоялен и в высшей степени полезен для армии, но случаются ведь и безответственные создатели! С сожалением приходилось признать, что даже сам Айс встречал парочку. С ними-то что?

Увы, этот аспект человеческой логики оставался в границах непознаваемого. Как и еще один — который как раз дал о себе знать в очередной раз. Юмор. По крайней мере, Айс почти уверен был, что это была «шутка» — но только почти.

— Какое отношение гиперопекающий стиль родительства безымянной женщины имеет к нашему взаимодействию? — слегка нахмурился Айс, опуская взгляд на пилота. — Это должно быть… смешно? Поучительно? Я не… Я бы очень оценил, если бы вы избегали завуалированных формулировок, лейтенант: они затрудняют коммуникацию.

— Хорошо, — вздохнул Джефф, опуская взгляд. Ну вот. Что и требовалось доказать.

Он сделал медленный, неуверенный шаг к двери. И остановился, обхватив себя за локти, сдвинув брови:

— И все-таки…

Где-то на периферии сознания вертелась мысль, которая могла бы стать связкой между восприятием человека и меха в такой тонкой и зыбкой области, как юмор. Ведь не может же быть, чтобы весь этот огромный пласт человеческой культуры — зародившийся практически одновременно с человечеством, дошедший к нам в виде произведений античной культуры, но существовавший наверняка и значительно раньше, — был чем-то абстрактным, неформализуемым. Чем-то, что нельзя было бы объяснить. Просто в быту этим никто не занимается: нет нужды, ведь даже годовалый ребенок — Джефф знал это на примере своей племянницы, которую последний раз видел с полгода назад, — умеет смеяться и воспринимать шутки, пусть на примитивном уровне вроде «мама спряталась, где мама? а вот она!».

Так что же общего у Аристофана и годовалой Карен? Над чем они оба смеются? Если анализировать, очевидно, что обязательной частью шутки является элемент неожиданности. Колкое сравнение древнегреческого политика с упрямым ослом — или же внезапное появление маминого лица из-за ладошек. Но любая ли неожиданность пригодна для того, чтобы стать шуткой? Конечно, нет. То, чего человек не ожидает вот прямо так что совсем — может удивить, напугать, вызвать раздражение или недоумение, но никак не смех. И из этого следует, что…

— Так, погоди-ка минуточку, — деловито бросил Джефф собеседнику, озадаченно помаргивавшему подсветкой. И отвернулся, прошагав в дальний угол, сосредоточенно шевеля губами и не поднимая взгляда.

Электронный браслет, который в конце XXII века стал непременным аксессуаром каждого взрослого гражданина, нес в себе множество мелких и незаменимых бытовых функций: идентификатор личности, генератор магнитных сигнатур, комм, геолокатор — и тому подобное. Были и другие, использовавшиеся не столь часто. Например, портативный голопроектор — как правило, не особенно мощный, но чтобы показать что-нибудь прямо здесь и сейчас, этого хватало. Джеффри вызвал функцию, над левым запястьем развернулся небольшой, с тетрадную страницу, полупрозрачный экран. Водя по нему пальцем и по-прежнему бормоча себе под нос, время от времени то хмурясь, то радостно восклицая, лейтенант что-то чертил и стирал, потом снова чертил, перемещал картинки, сравнивал их. И наконец, спустя некоторое время — конечно, не обещанную минуточку, а минут этак пять, — повернулся к Айсбрейкеру с воодушевленным выражением лица.

— Я попробую объяснить тебе, зачем нужен юмор. Если не получится — так и быть, буду воздерживаться в твоем присутствии от шуток… по крайней мере, обещаю дублировать смысл нейтральными и ясными формулировками. Но сначала — о том, что, собственно, такое юмор.

Недолго думая, он взобрался ногами на тот же штабель канистр, где восседал до этого, и встал в полный рост. Потом пошевелил пальцами над запястьем приподнятой левой руки и развернул экран до размеров плаката. На голографической проекции Айсбрейкер мог наблюдать кривовато нарисованную от руки координатную плоскость с наспех подписанными осями, и проходящую через ноль обыкновенную параболу: y=x^2.

— Представим себе логику как некоторую функцию, выраженную кривой. В норме, когда мы просто разговариваем, объясняем что-то, сообщаем информацию — эта кривая плавная, без разрывов и изломов. Как здесь. То есть в каждой точке она имеет первую производную, — Джефф поводил пальцем по экрану, начертив несколько касательных прямых, — которая как бы указывает на дальнейшее направление разговора. Одно вытекает из другого. Если взять тот анекдот, который я рассказал, и развернуть его повествование, получится примерно такая история: «Во дворе играют дети, одного из мальчиков зовут Мозес — это имя, равно как и специфический диалект, на котором разговаривает его мама, указывают на то, что мальчик происходит из еврейской семьи. Считается известным клише, что в еврейских семьях матери часто бывают чрезмерно авторитарны, и из якобы лучших побуждений задавливают своих детей гиперопекой так, что те становятся безвольными и аморфными, вплоть до крайней стадии, когда уже сами не могут или не хотят осознать свои желания. Например, мальчик Мозес даже не дает себе труда оценить свое физическое состояние, понимая, что в этом нет смысла: маме не объяснишь. И вместо этого сразу спрашивает ее о том, как именно он, по мнению мамы, себя чувствует. А мама подтверждает его ожидания тем, что не видит в таком вопросе ничего странного, и продолжает раздавать указания». Это смешно? Не смешно, потому что все логично. Кривая плавная, и в каждый момент мы можем с той или иной достоверностью предугадать, как дальше пойдет логическая цепочка рассуждений. А теперь посмотрим на вот такую кривую…

Джефф провел ладонью по экрану справа налево, и из-за его границы показалась другая картинка: на ней было подобие параболы, имевшее форму наконечника копья. Слева от оси ординат она была плавной и чуть скругленной, справа тоже — а в нуле образовывала излом-острие. Джефф выбрал такую форму вместо обыкновенной ломаной вида y=|x|, чтобы показать наличие касательных с одной и с другой стороны от нуля. Что и проделал, изобразив несколько графиков производных в виде наклонных прямых.

— Видишь? Здесь и здесь производная существует на всей области определения функции. Здесь все логично. А вот здесь, — он обвел кружком острие копья, — производной нет. Разрыв первой производной по функции логики — это и есть юмор. «Мозес, немедленно домой! — Мам, я замерз?» — на первый взгляд нелогичный ответ мальчика на реплику матери. Да и вообще не очень логичная фраза: кому придет в голову спрашивать у другого человека о том, что чувствуешь только ты сам? Но зная о том, что перед нами типичная еврейская семья с авторитарной мамой, мы достраиваем логическую взаимосвязь самостоятельно, и тогда все становится на свои места. В анекдоте мы просто пропускаем ту часть, где объясняется про авторитарность и гиперопеку, предполагая, что слушатель догадается самостоятельно. И он догадывается, и это вызывает радость, выраженную в смехе. Как если бы успешно решил логическую задачку. Как радостно бывает вообще от любого успеха. Ну, или не догадывается: например, не знает, что Мозес — еврейское имя, или никогда не слышал об особенностях воспитания у еврейских мамаш. Тогда мы говорим, что человек не понял юмора. Не понял соль шутки. А если объяснить — то становится уже не смешно, ведь теряется этот самый момент излома кривой логики. Она становится гладкой, последовательной.

Джефф сделал секундную паузу, чтобы перевести дух. На Айси он пока не глядел. Что если на его лице отражается недоумение, или даже отторжение? Это выбьет из колеи, заставит сбиться с мысли, оборвать рассказ. А ведь очень важно договорить до конца, только тогда можно будет считать для себя, что сделал все, что мог.

— Очень важный момент: юмор появляется только в точке излома, но не разрыва функции логики. Если будет вот так… — он изобразил на свободном месте кривую из двух половинок, левая заканчивалась на нуле по оси ординат, а правая начиналась где-то в ее же середине, — то получится не юмор, а абсурд. «Мозес, немедленно домой! — Мама, в радуге семь цветов!». То, что никак не связано с предыдущими репликами, нельзя предугадать и отследить даже постфактум. Невозможно самостоятельно достроить кривую. А значит, теряется весь смысл.

Никогда еще Джефф в присутствии Айсбрейкера не произносил таких длинных монологов. Он старался изо всех сил, подбирал максимально однозначные формулировки, максимально яркие примеры. И между делом наконец начал понимать, каково было преподавателям в Академии, когда те на лекциях прилагали все усилия, чтобы донести знания до каждого из курсантов — в то время как половина потока на задних рядах дремала, играла в разные игрушки, а потом после экзаменов возмущалась: мол, какой же зверь этот мистер Имярек, я на все лекции ходил, а он меня просто завалил. К счастью, более внимательного слушателя, чем Айс, было, пожалуй, невозможно найти во всем северном полушарии. Вот что он себе при этом думал и какие выводы делал — другой вопрос.

Хендерсон свернул экран и спрыгнул со своей импровизированной кафедры, принимаясь прохаживаться по отсеку взад-вперед, по своей давней привычке. Оставалась еще одна, самая важная часть внеплановой лекции.

— Таким образом, юмор — это не хаос, не отсутствие логики. Наоборот. Когда ты рассказываешь чело… кому-то другому другому анекдот или шутку — ты делишься своей логикой. Своим стилем мышления, если угодно. И предлагаешь сверить, совместно откалибровать ваши логические построения. Если они совпадают — это приносит не просто радость, а радость взаимодействия. Если нет — то ощущаешь неловкость, неуместность. Так что это в своем роде довольно смелый акт. И поэтому же юмор так часто выручает в общении. Это как сигнал «свой — чужой». Когда кончаются темы для беседы с кем-то, можно пошутить — и вместе посмеяться, получив подтверждение того, что ты с собеседником на одной волне. Когда на тебя сердятся, можно разрядить обстановку шуткой: ведь мы же помним, что понять чужую шутку — это как решить задачку, и собеседнику сразу становится радостно от успеха, и эта радость смягчает гнев. Конечно, это работает, если сердятся не слишком сильно. Если некто настроен против тебя до такой степени, что не желает вникать в твои логические цепочки и достраивать их — то станет только хуже. Поэтому я хотел бы, чтобы ты… хотя бы попробовал понять то, что я сейчас рассказал. Это могло бы помочь нам лучше узнать друг друга, притереться. Конечно, я не буду заставлять тебя пользоваться этими знаниями. Юмор — важный коммуникативный механизм, но не единственный. Мы можем обойтись без него, если ты не захочешь его осваивать.

Пожалуй, одним из немногих достоинств Айси, связанных с социальным взаимодействием, был тот факт, что он был замечательным слушателем. Вежливым, внимательным, не позволяющим себе перебить или отвлечься. Даже наклонился слегка вперед, выражая заинтересованность, хотя мощные видео— и аудиозахват прекрасно доносили звук чужого голоса и изображаемые схемы до прежнего положения.

Когда пилот закончил, повисла пауза — на удивление комфортная, своего рода тайм-аут, чтобы осмыслить сказанное. Айс все делал с толком и расстановкой, глупо было бы ожидать мгновенной реакции на такой объем информации.

— Объяснение… признано удовлетворительным, — в конце концов заключил он.

В том, чтобы получать такие подробные разъяснения, которые одновременно не звучали бы снисходительно, как для нерадивого ученика, была особая прелесть. Когда-то, в самом начале, создатель много беседовал с Айси — в том числе многое объяснял, хотя это были совсем другие рассуждения, по большей части резко оценочные и служащие для формирования у едва активированного меха моральных ориентиров. Однако Айс наслаждался ими вне зависимости от содержания и был несколько огорчен, почти разочарован — разумеется, тайно — когда беседы прекратились. С тех пор, как Айси приступил к полярным работам в паре с Региной, создатель почти не находил на них времени; дружеских связей, на основе которых можно было бы вести нечто подобное, у него не было — да и кто будет тратить время на пространные рассуждения о том, что для большинства очевидно с самого начала? А военные брифинги всегда проводились коротко и по делу — впрочем, этого было достаточно, учитывая их предназначение.

— Изложенная вами теория весьма стройна и может быть принята за истину, — Айси говорил медленно, очевидно обдумывая собственные выводы прямо по ходу дела. — Ваша позиция принята к сведению и признана логичной. Однако из сказанного можно сделать вывод, что юмор предпочтителен между индивидами, связанными близкими отношениями или рассчитывающими на сближение. Мы же не… — тут явно напрашивалось «не близки», но это прозвучало бы оскорбительно, и Айс поправился: — В условиях военной дисциплины предпочтительны формулировки, не оставляющие места для домыслов. Даже если их ценность для формирований связей в коллективе сомнительна, они обеспечивают максимальную скорость передачи информации. Юмор кажется хорошим механизмом для гражданской жизни, лейтенант. Вы вольны поступать как хотите… Но в текущих условиях мне представляется рациональным пожертвовать социальным взаимодействием в пользу экономии времени и унитарности. Это касается и стиля общения в том числе. Необходимого уровня взаимопонимания мы так или иначе достигнем в процессе синхронизаций при условии, что будем достаточно упорно работать.

Стороннему человеку могло бы показаться, что Айс просто упрямствует, но это было бы ошибкой: тактический процессор успел тщательно обработать новые данные, сравнить затраты на распознавание чужой логики с разрывом и без, эмоциональные выгоды, предполагающиеся от этого разрыва, с их отсутствием… И остаться при своем. Социальная составляющая всегда стояла для Айси на втором, если не на двадцать втором месте. По его собственному глубокому убеждению, в силу ее сомнительной важности для выполнения функции, учитывая, что его предназначение не было связано с командной работой. Гордон, как достоверно знал Айси, думал как-то иначе, но особенно не распространялся.

— Ваши таланты к риторике значительно превосходят предполагаемые показатели, лейтенант, — заметил Айси.

Объяснить происхождение этой внезапной потребности похвалить чужие навыки он не смог бы при всем желании. Разумеется, Айс не был совсем уж слепым к чужим эмоциям и отдавал себе отчет, что подавляющему большинству разумных существ одобрение приятно, и они вовсе не испытывают от него особой неловкости. Однако потребность в поощрении была присуща в первую очередь детям и инфантильным индивидам — взрослые прекрасно обходились без нее, а Айси не пришло бы в процессор подозревать пилота в инфантилизме.

Тогда — почему? Похоже, само присутствие нового, к тому же нейросовместимого человека порождало бесконечные вопросы, которые приходилось задвигать в категорию на данный момент непознаваемого (само ее существование Айси с его стремлением к идеалу здорово тревожило). Если подумать, это нормальная ситуация обучения — здоровый разум адаптируется к новым условиям через смену социальной стратегии.

Если бы в природе существовали объяснения, подобные тому, что только что воспроизвел Хендерсон, для всех из них до единой… Жизнь стала бы если бы не легче, то уж точно — куда менее непредсказуемой, а значит — менее беспокойной.

Лишь по окончании своей речи осмелившись поднять взгляд на собеседника, Джефф ждал его ответа с замиранием сердца. Однако взволнованности своей старался не показывать. Раз уж оставил конечный выбор за мехом, нужно быть готовым принять любой ответ — в противном случае это просто профанация и обесценивание той взаимной открытости, что только-только зародилась между ними.

Казалось, что зародилась.

Вежливая и корректная просьба не набиваться в друзья оглушила, как оплеуха. Или как разряд электрического тока. Не опасный для жизни, но более чем достаточный, чтобы привести в чувство. Нет, ну, а какого отклика ты ждал, парень? Чего можно ожидать от боевой машины, кроме этого «объяснение удовлетворительно» — наверняка с точки зрения меха наивысшей похвалы? Стиснув зубы и не перебивая, Джефф дослушал до конца, и даже нашел в себе силы благожелательно улыбнуться в ответ на последний комплимент.

— Спасибо. Что ж… если этого требует военная дисциплина… — последняя фраза прозвучала, почти против воли лейтенанта, довольно едко, и оставалось только радоваться, что на данный момент они не находятся в нейросвязи: контролировать свои эмоции все же получалось пока еще довольно паршиво.

Впрочем, мех вряд ли заметил сарказм: это ведь тоже та еще тонкая материя, похлеще юмора. А вот сам Джефф вдруг осознал, что не хочет, чтобы этот момент прошел незамеченным. Чтобы как будто так и надо, как будто это нормально — экономить каждую лишнюю миллисекунду, которую запредельная тактовая частота процессоров Айсбрейкера потратит на обработку дополнительно усложненных данных. Как будто он, Джефф, согласен и сам соответствовать всем этим требованиям, превратиться в бездушную машину, не знающую другого смысла в жизни, кроме разгона всех показателей до предела эффективности. Что-то в Академии им обещали совсем другое! Читали многочасовые лекции об истории мехастроения, о том, как модели постепенно, со сменой поколений, все больше приближались к человечности, и о том как важно наличие их свободной воли во всех проявлениях. Где здесь свобода, скажите на милость? Страшно представить, каково людям приходилось в общении с самыми первыми, устаревшими образцами.

Или…

Сознание Джеффа вдруг затронула догадка. Маленькая, юркая и гаденькая, как помоечная крыса, она вывернулась из мысленного захвата прежде, чем удалось ее как следует осознать, и лейтенант не стал ее преследовать. Ну ее, ерунда какая-то. Ну была молчаливой прежняя пилотесса, ну и что с того. Совпадение, не более. Как и странноватые упоминания, которые Джефф пока старался не брать в голову. Лишь осведомился максимально нейтральным тоном:

— Про экономию времени — это тоже пожелание твоего создателя?

И снова что-то неуловимо изменилось, будто выключатель повернули. Атмосфера вернулась к отчужденному напряжению так же быстро, как до этого утратила его после взаимных извинений, а Айс даже не успел толком понять, что произошло. Сказанное все-таки задело пилота? Но формулировки выбирались максимально нейтральные, с учетом прошлого опыта… Исправлять это изменение Айси не умел, да и не слишком хотел. Так было привычнее.

Все привычное было по определению положительно окрашенным.

— Да, — просто подтвердил Айси. — Мой создатель придерживается крайне последовательной позиции в этом вопросе. Время такой же ресурс, как и топливо, и должно расходоваться разумно. К тому же недостаточно ясные формулировки могут привести к ошибкам и недопониманию, а ошибки в условиях военного положения эквивалентны потенциальной катастрофе. Безответственно рисковать безопасностью ради неравноценной выгоды, — это была прямая цитата, Айс их помнил тысячи, тщательно хранил, сортировал по темам и использовал, когда это казалось ему уместным — его создатель был куда лучшим оратором, чем он сам. — Это мое мнение так же, как и мнение создателя, — посчитал нужным внести уточнение Айси. — Хотя вместе с душой мехи получают свободу воли, основы нашего мировоззрения крайне расходятся с мировоззрением наших старших конструкторов. Мой создатель заслужил право на этот авторитет, он один из самых одаренных инженеров среди ныне живущих — это, разумеется, не мои слова, моя оценка была бы предвзятой… Я его единственный проект в области постройки механоидов, проведенный единолично — команда Гордона присоединилась только в момент активации. Неудивительно, что он посвящает… посвящал мне много времени, — настаивающий на точности во всем, включая довольно деликатные для него самого темы, Айс поправился так быстро, что не слишком внимательный слушатель мог бы и вовсе пропустить оговорку. — Достаточно, чтобы я был уверен в его требованиях и причинах их выставления.

Говорить о своем главном конструкторе, которым он пусть сдержанно, но гордился и, пожалуй, по которому скучал чуть больше, чем хотел признавать, учитывая позицию «никаких близких отношений, никакого нарушения субординации», Айси мог бы долго — примерно до момента, когда неловкость ощутил бы даже он сам. Но на этот раз спохватился почти вовремя, сообразив, что сам нарушает выставленные условия эффективности коммуникации и уходит в сторону от вопроса. И что, спрашивается, нашло…

В очередной раз ощутив волну дискомфорта, Айс привычно защелкал подвижной броней. Про сферу хладагента в руках он умудрился — не забыть, нет, боевые протоколы фиксировали ее существование, как и остальных тридцати семи предметов в комнате, с трех сигнатур и двух ракурсов каждого. Но из фокуса она как-то выпала, даже когда он умудрился надавить слишком сильно и эластичная оболочка прогнулась внутрь.

— Прошу прощения, лейтенант, — слегка пристыженно извинился Айси. — Скорее всего, вас не интересует столь развернутая информация о моем создателе. Мне ограничиться кратким ответом в следующий раз?

А еще, скорее всего, не стоило пытаться угадывать — но об этом надо было думать раньше. Да и если не угадывать — как знать, в каком ключе действовать, если логическому анализу происходящее не поддается?

Знакомая песня. «Мой конструктор гений, его мнение закон», — и все тому подобное. Хорош гений, если не смог объяснить своему творению разницу между боевой обстановкой, где действительно на счету каждый миг, и обыкновенным разговором, общением — с позволения сказать — боевых товарищей. Теперь Айси, похоже, всерьез считает, что его пилот способен шутки ради спрятать цель с локаторов, или, например, открыть огонь по своим. Впрочем… не факт, что в принципе кто-то способен объяснить эту разницу говорящей железяке, чье назначение — не вести светские беседы, а принимать меры в отношении других железяк и прочих технических конструкций. Что-то построить, что-то сравнять с землей. Эффективно и без излишеств.

Джефф неслышно вздохнул. Машина, всего лишь машина, в стотысячный раз напомнил он себе.

— Решай сам, — устало и спокойно обронил он. Краем глаза покосился на бронещитки на суставах Айсбрейкера. В замкнутом пространстве отсека их лязг был особенно слышен и привлекал больше внимания, и лейтенант пока не знал, что означает это движение, кажущееся нерациональным. По крайней мере ни в одном известном ему техническом описании меха не встречалось ничего подобного. Но если столько людей вокруг, включая Гордона, видят это и никак не реагируют — должно быть, и реагировать тут не на что. Спросит потом, если не забудет. Если это вообще имеет хоть какое-то значение.

— Думаю, мне пора, — он снова взглянул в лицо меха («на фейсплейт», тут же поправил он себя) и улыбнулся коротко, вежливо и сдержанно. — Если мы все обсудили — то не буду, пожалуй, больше тебя отвлекать. Будь в порядке.

Только покинув отсек, Джефф вспомнил, откуда взялась прощальная фраза, машинально слетевшая с языка. И грустно усмехнулся, качнув головой. Еще пять минут назад он сказал бы о таком, что у них с напарником начали формироваться собственные традиции. Невольно лейтенант употребил эту фразу именно оттого, что в прошлый раз она понравилась Айсу, и только сейчас осознал это, как и весь масштаб бесперспективности подобных заигрываний. Мда, быть может, мех был не настолько уж неправ, когда предположил в своем компаньоне стремление выслужиться?..

Гордона ожидаемо уже не обреталось в той точке ангара, где Джефф виделся с ним в последний раз. Однако все по тому же резкому голосу не составило труда найти его, немного пошатавшись между отсеками. Инженер обнаружился в техничке, среди стеллажей со всевозможными деталями для апгрейда. Хендерсон тактично дождался, когда тот закончит объяснять что-то одному из ассистентов, и следом возник из-за его плеча.

— Забери это, — попросил он, протягивая ключ-карту. Близкие отношения или не близкие — это дело десятое, но нарушать чье бы то ни было личное пространство он не собирался. Возможно, тем более, чем отстраненнее было общение. — Она мне не понадобится, я не хочу заходить в его отсек без спроса. Впрочем, с трудом представляю ситуацию, когда он не впустил бы собственного пилота.

Он пожал плечами с полуулыбкой, словно пытаясь продемонстрировать, что в порядке и в норме находится абсолютно все: от физического состояния обоих напарников до их межличностной коммуникации. Да так оно, собственно, и было. Ну, а то, что норма может кого-то не устраивать — решается применением былинного девайса под названием «губозакаточная машинка». Вот сейчас вернется в гарнизон, и сразу ее расчехлит. Вот только…

— Слушай, давно хотел спросить, — вдруг заговорил он невпопад, торопливо, будто боясь упустить собственную решимость, — а куда делась Регина? Почему Айси вообще стали подыскивать нового пилота? И в каком порядке шли эти события? Мне так просто, чтобы знать… а то в датабазах ничего про это не написано, но вряд ли это информация засекреченная, так ведь?

Гордон карту принял, но для разговора утащил пилота в закуток с длинным столом, засыпанным горой каких-то деталей, за которым тот же устроился и подхватил паяльник, помахав рукой куда-то на относительно чистый конец стола — мол, располагайся прямо там в меру понятий об удобстве. Тот факт, что к нему вроде как пришли поговорить, а не наблюдать, как он зарывается в работу, ничуть его не смущал. Откровенно вымученную улыбку он и вовсе не заметил.

— Вообще-то я сейчас немного занят… — слегка невнятно откликнулся инженер, покусывая кончик обрезка провода; точно такой же он принялся пристраивать к малопонятной конструкции на столе. — Но ладно, отвечу, пока не забыл. Это никакой не секрет. Мы запросили нового пилота, когда Регина дала нам знать, что после травмы не вернется в армию. Вернее, это не мы начали, а командование — в прошлый раз Гидеон выбирал из совместимых сам, у него были какие-то свои строгие критерии, а теперь вмешались со стороны. До сих пор злится, — инженер коротко, как-то извиняющеся улыбнулся. — Он сложный человек… Ах да, Регина! Если коротко: был инцидент. Они с Айси работали на отдаленном участке в зоне риска, и там что-то пошло серьезно не так… Она сильно искалечилась, пока была в кабине. Айси тоже, конечно, просто так до пилота крупнотоннажника не доберешься. Но починить меха проще, сам понимаешь. Меня рядом не было, я узнал позже — ее эвакуировали в ближайший госпиталь, и быстро выяснилось, что на службу она не вернется. По собственному желанию. Мы не виделись, я даже не знаю, в каком она в итоге состоянии и что с ней, но судя по описанию — повреждения, — Гордон так и сказал о человеке, «повреждения», по инженерной привычке, — были страшные. Я подозреваю, что они были в синхронизации момент их получения и потом, но мы толком не знаем, как конкретно все случилось. Там были только Регина и Айси, к станции он вышел сам, помощь к месту происшествия не запрашивал. Отчеты довольно общие — мне удалось настоять, чтобы их обоих не слишком донимали, — с Региной мы не говорили с момента перевода, а Айси… Ты сам видишь, какой он, сам никогда не расскажет. А настаивать как-то жестоко, не находишь? В общем-то и перевод мы запросили поэтому. Это была моя идея, и я кучу сил убил, чтобы убедить Гидеона, чуть ли не в обход через командование пошел...

Гордон снял очки и принялся их протирать.

— Хотя сейчас я уже не уверен, что тут ему будет лучше. Ты мне нравишься, не подумай чего, вы вполне можете сработаться. Просто не все легко переносят перемены.

Прибор на столе запищал и сыпанул искрами; из раструба на боку вырвался сноп пламени, и Гордон, мгновенно забыв про затянувшийся рассказ, с руганью принялся за устранение ущерба. По нему видно было, что ему уже не до того и никакой реакции он не ждет, но конструктор все же выкроил момент, чтобы оглянуться через плечо:

— Спасибо, что не спросил у Айси, — отмахиваясь от клубов химического дыма, поблагодарил Гордон. — Вообще-то это очевидно, но некоторые, похоже, рождены без чувства такта. Рад, что ты не из них… Да что ж это такое! — из подскочившего на столе с отчетливым звуком взрыва злосчастного прибора снова посыпались искры, и минуту чертыханий спустя суетящийся инженер окончательно потерял связь с окружающим миром.

Джефф лишь на мгновение успел задуматься о том, кто эти «некоторые», и неожиданно, неосознанно сжать пальцы в кулаки. Кто-то здесь обижал Айси? Донимал расспросами, или еще что похуже?

Но в следующую секунду уже самостоятельно одернул себя: едва ли можно было совмещать в одном предложении понятия «Айси» и «обида». Это ведь тоже эмоция, притом довольно сложная. Чтобы чувствовать себя обиженным, нужно жалеть себя — а этого машинная психика, похоже, не умела. А еще через миг раздался хлопок, заставивший вздрогнуть и переключить внимание на Гордона с его экспериментами. С полминуты Джефф стоял все так же, прислонившись бедром к столу и скрестив руки на груди, наблюдая за порывистыми движениями худой сутулой фигуры, гадая, не может ли здесь понадобиться его помощь. Хотя бы за огнетушителем сбегать на всякий случай. Но вскоре пришел к выводу, что в данной ситуации лучшей помощью будет не мешать — и, бочком обойдя инженера, не став отвлекать его прощаниями, медленно направился к выходу.

Ему еще будет над чем поразмыслить, вернувшись в унылую, опостылевшую за сутки бетонную коробку общежития. И в чем попрактиковаться. Чтобы через день, вернувшись к намеченному прежде графику тренировок, больше не позволить своим наивным восторженным ожиданиям вклиниваться в картину реальности — картину логичную и ясную, придуманную и нарисованную задолго до него — и выбивать его из колеи с самыми паршивыми последствиями. Единственное, чего Джефф пока не понимал — это почему в Академии ни словом не обмолвились о том, чего следует и не следует ожидать от меха в личном общении. Какие черты собственной личности пилоту следует спрятать подальше, чтобы не вредить совместной работе. Ведь это же должно быть одним из основополагающих знаний.

Хотя… ведь вбивали же им в голову, что меха — это в первую очередь машины, обладающие определенными задачами. Боевыми и оборонными. Возможно, неосуществимость действительно равного, дружеского общения между человеком и механоидом здесь подразумевалась.

Возможно, Джеффри Хендерсон вообще один такой. Мечтающий о дружбе с кибернетической личностью, всегда находивший именно «душу», а не пушки, главным достоинством меха.

Глупый мальчишка, не наигравшийся в детстве в роботов.