Новая история (джен)

Безоблачное голубое небо летнего дня, высокое яркое солнце палит нещадно. Плотная толпа молодых мужчин в рубахах и джинсах перекрыла автомагистраль, ведущую к металлургическому заводу. Бунтовщики возвели не просто пикеты, а настоящую линию обороны. Использовалось всё: перевёрнутые автомобили, выдернутые из земли телеграфные столбы и деревья, металлические решётки. Против конной полиции натянули проволочные заграждения. Рабочие вооружились большими камнями, картофелем, утыканным острыми гвоздями, и бутылками с зажигательной смесью.

Противостояли рабочим простые бобби в чёрной униформе. Конечно, прошедшие специальную подготовку и снабжённые дубинками, брандспойтами с водой и гранатами со слезоточивым газом.

Обе стороны не двигаются, напряжённо сохраняя дистанцию, внимательно присматриваясь перед схваткой к противнику. Бобби атакуют первыми, стараясь прорваться к воротам завода. Бастующие не желают сдавать позиций, бобби продолжают давить. Слышно громкие крики и ругань, вспыхивают многочисленные потасовки. В окно одного из зданий летит бутылка зажигательной смеси.

С бешено колотящимся сердцем я подскочила на кровати. Пытаясь отогнать наваждение, провела потной рукой по лицу. Мелкие кусочки штукатурки забили лёгкие, не давая вдохнуть, изо рта вырывались лишь жалкие сухие хрипы. Глаза щипало, их больно открыть, больно моргнуть, будто в них насыпали мелкой пыли. Пот насквозь пропитал тонкую пижаму, она неприятно липла к коже, сковывая движения. Не понимая, что происходит, покрутила головой туда-сюда, но всё вокруг смазано. В воздухе клубился серый дым, в нос ударила гарь и тошнотворный запах горелого... Мяса? Ударяя ногами по серой скомканной простыне, отползла к самому краю кровати и пальцем оттянула ворот сорочки, но только больно царапнула ногтем по влажной коже. В новой попытке сделать вдох запрокинула голову и слезящимися глазами упёрлась в чёрный, покрытый трещинами, потолок. Словно рассыпаясь, кусками он стал падать вниз, и я вжалась в стену, не в силах выдавить ни звука.

— Что ты там всё возишься?! — послышался откуда-то сбоку недовольный женский голос. — Всё скрипишь, и скрипишь, и скрипишь. Спать невозможно. Что ты так на меня уставилась?

Речь живого человека словно вернула в реальность, комната вдруг стала неожиданно чёткой, дым пропал, а с ним и оцепенение. Чёрные спутанные волосы, бледное лицо, заспанные глаза...

— Элис? — удивилась я и тут же закашлялась от сухости в горле.

— Нет, блять, фея-крестная, — приподнялась она на локтях. — Пять утра! Ты спать собираешься? Или что, кошмар приснился? — но вместо ответа я только неопределенно передёрнула плечами.

— Ложись давай, — более снисходительно буркнула она и упала головой в подушку.

С пару мгновений поразглядывав спящую соседку, босыми ногами я ступила на холодный пол. Раскинув руки в стороны, очень осторожно я шла к окну, боясь, что пол всё-таки проломится. Тихо, так чтобы не разбудить Элис, дёрнула оконный шпингалет и открыла окно. Совсем немного, ведь иначе рама бы скрипнула и меня обязательно кто-нибудь услышал. Прохладный ночной воздух нежно коснулся лица, а ветер тихо шелестел летней листвой. На столе мирно тикали часы, отсчитывая время до подъёма. Всё обыкновенно и привычно. Мне стало немного спокойнее.

Этот кошмар о восстании рабочих мучил меня вот уже несколько лет. В то время о самих событиях я знала мало: из прочитанных газет было ничего не ясно. Только мешанина незнакомых, слишком заумных терминов. И всё же события эти в значительной степени повлияли на дальнейшую мою жизнь, так как разворачивались на моих глазах. Волею судьбы я застала восстание рабочего класса против капитала, восстание против начальников всех мастей — в университете, на производстве, в государстве.

Все началось в тысяча девятьсот восемьдесят четвёртом году, когда правительство объявило о своём намерении закрыть часть шахт. В ту пору в угольной промышленности Англии было занято свыше двухсот тысяч человек. Вместе с семьями рабочих это число вырастало до полумиллиона. Итак, некоторые из предприятий решили закрыть, выбросив на улицу двадцать тысяч горняков. Вслед за тем, четвёртого апреля, началась борьба и длилась около года. Одна из самых крупных стачек в истории рабочего движения. И самая долгая. К бунтующим примкнули их семьи, друзья и соседи, проживающие с ними в одних кварталах. Каждый день в этот поток вливались всё новые и новые человеческие реки, в итоге забастовка охватила всю Великобританию, превратив промышленные области в оккупированные территории.

Та забастовка, что преследовала меня во снах, произошла в городе Шеффилд, в одном из самых больших промышленных городов Соединенного королевства. Это было всё, что я помнила, так как значительный кусок был просто стёрт из моей памяти. Я не помнила, как и почему оказалась в районе Парк-хилл. Но, тем не менее, он очень пострадал в ходе бунта и меня доставили в местную больницу с сотрясением мозга.

Пожалуй, пребывание в госпитале стало самым страшным временем в моей жизни. Любая больница может принять ограниченное число пациентов, но пострадавших было слишком много. Об отдельных палатах не могло идти никакой речи. Скоро люди наполнили даже коридоры. Лечение также проходило очень медленно и не всегда эффективно. От других городов в ходе восстания Шеффилд был отрезан, очень скоро начала ощущаться нехватка еды и медикаментов. Конечно, население города могло бы вырваться, если бы хотело. Но врачи, учителя, студенты — все они были частью угнетаемого рабочего класса, все едино боролись за свои права.

К другим раненым я мгновенно почувствовала непреодолимое отвращение: они несли с собой стоны, вопли, бред и удушливый запах смерти, который преследовал даже во сне. Большие, грязные, зловонные люди с отвратительными ранами на теле — при виде их любого нормального человека вывернуло бы наизнанку. Я не была исключением. Но человек, жаждущий жить, может приспособиться к любым условиям, а любовь к жизни была во мне сильнее всех прочих чувств.

Именно в ту пору я начала приобретать навык игнорирования неприятных моментов. Когда меня начинало что-то беспокоить, я просто решала подумать над этим позже и переключала своё внимание на что-то другое. А позже мысль либо вообще больше не посещала мою голову, либо уже не казалась такой страшной или неприятной.

И вот я была вынуждена привыкнуть к смраду, привыкнуть к стонам и смерти. Застывший взгляд умерших, которых увозили на каталке, перестал меня пугать и вызывать в груди чувство суеверного ужаса. Стоны, крики, всхлипывания стали привычны моему уху, под этот аккомпанемент я могла крепко уснуть. Тени от деревьев, по ночам приобретавшие устрашающие очертания, перестали казаться бесплотными душами. Кровь больше не страшила, а чужая боль не трогала, не вызывала в душе ни ответной боли, ни жалости. Человеческие страдания стали фоном моей жизни, и я не обращала на них более никакого внимания, точно так же как нормальные люди не дивятся детскому смеху.

Наступил день, когда я окончательно поправилась, что совсем не радовало. За стенами больницы продолжались столкновения, часто слышны были выкрики, выстрелы, взрывы. Мне было страшно выходить на улицу, я стала имитировать недомогание, но обмануть врачей не удалось. Как я поняла из одного короткого разговора, меня просто некуда было пристроить, но и содержать самим хлопотно и затратно. Боясь, что меня прогонят, я умоляла позволить мне остаться, клялась, что не доставлю проблем, и говорила, что могу быть полезна и выполнять любую работу. У меня не было родителей, которые бы искали меня, а обществу города было просто не до проблем сирот. Состояние старого приюта и раньше было плачевным, а уж теперь там было попросту опасно находиться. В таких условиях устроить ребёнка в семью сложно, долго. И никто не горел желанием этим заниматься, лишь поэтому я оставалась в больнице. Брошенный ребёнок, работающий за еду, не мог не вызывать сочувствия и для меня часто находили пару ласковых слов, так что счастье мое стало безграничным.

С самого утра, надев большое закрытое от шеи до пола платье, я приступала к своим обязанностям. Конечно, ничего сверх важного мне не поручали. Принести бумаги туда или оттуда, что-то кому-то передать, помочь раздать еду, накормить или переодеть, заштопать, помыть и убрать, скатать бинты и ватные шарики, вынести безопасный мусор. А тошнотворный запах смерти продолжал впитываться в волосы, в кожу, проникал в самое сердце, но новые обязанности отвлекали от подобных мыслей. Вскоре уж я так привыкла к этой жизни, что существование другого, счастливого мира казалось мне не более, чем выдумкой.

Началась зима. В тот день работы было непривычно мало, так что ближе к вечеру, уже поужинав, я слонялась по коридорам и лестницам, спускаясь всё ниже, ниже, ниже. Так я и набрела на больничный морг. Ещё не зная, что это за место, я шла туда из-за банальной тишины. Да и запах там был совсем другим. Мёртвые тела к тому моменту уже не пугали, но в комнате их оказалось много. Слишком много. А, быть может, и не слишком, но моё воображение всё дорисовало. Холодные и синюшные, они лежали совершенно неподвижно, но меня не покидало ощущение, что за мной следят. Было страшно развеять эту тишину, быть замеченной, поэтому я начала пятиться назад, но натолкнулась на столик с инструментами. Из-за белой ширмы вышел человек. Он был высок и худ, а больничная форма прибавляла его коже белизны. Мне он показался восставшим мертвецом.

Мне отчаянно хотелось кричать и плакать, поделиться увиденным хоть с кем-нибудь. В считанные минуты я добралась до самого верхнего этажа, не забывая всех оповестить о том, что мертвецы-то встали! Всё моё тело колотило, и внутри поселился ужас, но взрослые моих страхов не разделили, кто-то даже рассмеялся. Тогда я поняла, что помощи от них ждать нечего.

Темнело, тусклый вечер переходил в тёмную ночь, а я тихо лежала на своей кровати, обняв себя худыми руками, и размышляла о том, что нашла вход в ад. Страшно боялась уснуть и проспать нападение. Вдруг мёртвые покинули бы своё тихое пристанище, и мир усопших явился бы мне прямо в этой палате? Изо всех сил старалась сдержать всхлипывания, которые неминуемо бы выдали меня, только вытирала ручонками мокрые щёки, но упорно продолжала держать глаза открытыми. Ведь в любую минуту надо мной могло склониться бледное лицо с выражением голодной жадности. Откинув со лба растрепавшиеся волосы, я предприняла попытку бесстрашно обвести взглядом тёмную комнату. Чтобы доказать хотя бы самой себе, что я-то уж точно ничего не боюсь. Вдруг на стене резко появилось пятно света, которое точно-преточно служило вестником из другого мира. Я была слишком потрясена всем пережитым, а потому даже не подумала в тот миг о свете фонаря. Появление этого пятна вызвало во мне безграничный ужас. После, видимо, я потеряла сознание.

Очнулась я как после страшного кошмара, а мир вокруг никак не изменился. Люди, бинты, работа. Спустя ещё пару дней я окрепла в мысли, что вход этот никто кроме меня не видит. Тогда я решила, что все это из-за «цветов», ведь люди вокруг продолжали быть серыми. Это означало только, что я особенная, что вот она миссия моей жизни. В собственных глазах я представлялась себе героиней мирового масштаба. Шутка ли это — спасти мир от зомби?

Но одно дело было об этом думать, а другое сделать. «Хватит бояться всего на свете», — приказала я себе и снова спустилась в морг, вооружившись украденным шприцем. Снова меня окутал резкий неприятный запах, снова заледенели пальцы. Тела́, к моему удивлению, выглядели вполне обычно, но я не верила этому впечатлению, крадучись передвигаясь по комнате. Снова на том же месте ко мне вышел мертвец. Правда, в этот раз от него значительно пахло спиртным. Много лет спустя я вновь почувствую этот запах и узнаю, что это бренди.

Громко я объяснила о своих воинственных намерениях и о том, куда собиралась отправить его. Мертвец только громко рассмеялся, и я отметила, что зубы у него совсем не гнилые. В ответ на предложение потрогать за руку я, передёрнув плечами и сбросив остатки страха, сделала решительный шаг вперёд, словно собиралась проломиться сквозь стену. Рука оказалась неожиданно тёплой. А на столе хлеб, масло и сыр. Желание спасти мир сразу как-то поблекло, желудок протяжно заурчал. Так мы с доктором Грэхэмом установили мир в моей душе в общем и мир во всём мире лично для меня.

Я могла поужинать с ним, но только в обмен на обещание, что никому ничего не скажу. Жуя сандвич с тонким слоем масла и ломтиком сыра, я чувствовала себя очень комфортно, а потому простодушно спросила: не страшно ли доктору всё время в таком холодном тихом месте? И он рассказал мне о мрачном подземном царстве Аида, куда не проникают солнечные лучи, покой которого не нарушают живые голоса. Взгляд его маленьких тёмных глаз наткнулся на весы, так он рассказал мне о неумолимых судьях Миносе и Радаманте, что взвешивают души умерших на весах, и сразу становится ясно, кто сколько грешил.

Мрачный доктор был гораздо интересней всех знакомых мне взрослых. Я пришла и на следующий день, и на следующий за ним, и ходила всю неделю, а затем месяц. Правда, еда была не всегда, но была возможность её получить. В те дни, когда Брендон Грэхэм был трезв, он не был многословен и особенным радушием не отличался. Иногда даже старался испугать, чтобы я, наконец, перестала донимать его. Но пьян он был чаще и в такие моменты продолжал рассказывать древнегреческие мифы и сказки.

После встреч с ним, видя умирающего, я старалась всё досмотреть до конца, чтобы увидеть этого ужасного бога смерти Таноса. Порою я считала, что таким образом спасаю чью-то жизнь, мешая Таносу исполнять его работу. Сам человек при этом не интересовал меня вовсе, ведь я старалась застать божество за работой, но нить рассуждений мне нравилась. Или же подолгу притворялась спящей, надеясь услышать взмах крыльев Гипноса. Сквозь сон мне казалось, что ресниц непременно коснулся его жезл.

Правда, ни один миф до конца доктор так и не рассказал, потому часто сбиваясь на собственные рассуждения. А рассуждал он об одной только анатомии. Должно быть, через пару часов он просто забывал о моём присутствии. Говорил он увлеченно, мне нравилось слушать его, подперев кулачком подбородок, хотя было почти ничего не ясно. И всё же таким образом я узнала, что человек это не кожаный мешок определенной формы, наполненный костями и кровью. А из увиденного ранее именно так я и считала.

В один из дней я как обычно пробралась к доктору, а он, занятый работой, сразу меня не заметил. На весах он взвешивал нечто круглое, красное и с какими-то прожилками.

Вид внутренностей пробудил во мне мучительные мысли. Казалось, что это просто мясо. Только сырое. Я так давно его не ела. Подталкиваемая чувством голода я решилась уточнить, будет ли доктор его варить или зажарит? Инструмент так и выпал из его рук. Так я впервые увидела чьи-то внутренности.

И снова лежала без сна всю ночь, чувствуя странную разбитость, а голову мою занимали пугающие мысли о куске мяса. Никогда я не слышала, чтобы люди ели людей. Но ведь животные едят друг друга, а люди — животных. И все же я не слышала, чтобы так делали. Спросить об этом я так и не решилась отчасти от того, что доктор Грэхэм внезапно стал пить гораздо меньше.

В тысяча девятьсот восемьдесят пятом правительство перекрыло профсоюзам банковские счета, или их остатки, и мятеж сошёл на нет окончательно. Количество раненых стремительно уменьшалось, работы для меня становилось всё меньше. Город сильно пострадал, так как для сооружения пикетов использовалось абсолютно всё. Бывший приют, о существовании которого за год я успела позабыть, признали нежилым. Для постройки нового требовалось время, поэтому всех сирот распределили по городам.

Миновало Рождество и грязноватый снег кляксами лежал у больничных стен. Строгие на вид люди — я это почувствовала — пришли за мной, поэтому отступила на шаг, а затем ещё и ещё и, в конце концов, побежала. На мокром кафеле последнего коридора мои ноги разъехались в разные стороны, я упала. Взрослые говорили, что я уеду в лучшее, гораздо более хорошее место, но ничто не могло меня утешить, я только отрицательно мотала головой и никак не могла остановить глупые слёзы. Только я вытирала одну, как сразу же катилась другая. Доктор Грэхэм, вышедший на шум из своей мрачной обители, только тяжело вздохнул. Пришедшие люди зло уставились, но не его вина, что я к нему так привязалась.

Он не пытался меня уговорить, зная, что это бесполезно. Присел рядом и беспомощно открыл рот, но так и не найдя слов, просто протянул вперёд куклу. Яркая, новая, красивая, она сразу же отвлекла моё внимание. Первый в жизни подарок. Он сказал, что больница переезжает тоже, но сотрудники едут вперёд. И, естественно, я еду с ними, ведь я тоже работаю, ведь я же умная и взрослая, а разревелась как малышка по такому пустяку.

«Глупая ты девочка», — сказал он с невеселым вздохом, и мои щёки залил густой румянец стыда. Медленно и нехотя я побрела следом за незнакомыми людьми, продолжая оглядывать всё вокруг заплаканными глазами, прижимая к груди заветную куклу.

Стрелка часов сдвинулась на час вперёд, небо окрасилось в предрассветный бледно-розовый цвет, а ранние птахи завозились в своих гнёздах. Я разозлилась на себя, не стоило сейчас думать обо всем этом.

Решив попытаться поспать ещё немного, очень тихо улеглась обратно в кровать, свернувшись калачиком, и прижала к груди куклу, стараясь согреть своим теплом. Словно куполом укрыла нас одеялом, и стало совсем хорошо. Потому что нас двое, и это было правильно.

* * *

Конечно же, я снова проспала, но в этот раз внешнему виду уделила гораздо больше внимания. Правда, пришла к самому концу чтения и получила своё наказание. Снова не смогла поесть.

День выдался по-настоящему тяжёлым, хотя свободного времени у меня было в достатке. Мисс Мэри сетовала на излишнюю строгость директрисы: с такими руками помощи от меня мало, ни почистить, ни помыть, ни заштопать.

Конечно же, едва только оказавшись в одиночестве, я решила посвятить время волшебному миру. И первым, и вторым, и тысячным желанием было немедленно использовать волшебную палочку, но я не рискнула, просто подержала её в руке, пока боль в ладони не стала нестерпимой. Казалось, что просто сама древесина дарила приятное тепло. Дальше предстояло выбрать книгу для чтения. Пролистав несколько, я поняла, что ничего толком не ясно, а потому в первую очередь решила читать про школу.

Перед этим обернула обложку книги старой газетой, чтобы внезапно вошедший не спросил, о чём это я читаю. Книга сразу же потеряла свой внешний лоск, но менее интересной от этого не стала.

Хогвартс — единственная волшебная школа Великобритании. Как я узнала из книги, он был построен ещё в десятом веке четырьмя великими магами и волшебницами того времени. Хогвартс — это не просто большое здание. Это целый замок, на территории которого также располагались озеро и лес. Картинки в книге двигались, словно живые — просто потрясающе!

На обучение принимали всех детей — волшебников, которым исполнится или исполнилось одиннадцать лет. Обучение от пяти до семи лет, по желанию. Особенно меня заинтересовали экзамены в конце каждого года. В конце пятого и седьмого курса важные экзамены СОВ и ЖАБА. Я сразу же соотнесла их с магловскими GCSE или экзаменами «Уровня А или IB».

Ближайший населенный пункт, деревня Хогсмид, где располагалась и железнодорожная станция. Возможно, именно туда и ехал Хогвартс-экспресс. Всего в школе двенадцать дисциплин. Почти как в магловском мире: пять основных, изучение остальных по желанию.

Я только-только добралась до глав, посвященных Основателям школы, как дверь открылась, и в комнату ввалились Элис и Майк.

— О, ты здесь? — удивилась моя соседка. — Я думала, ты, как обычно, куда-то уехала.

— Уедешь тут с такими руками, — буркнула я, поёрзав на кровати, давая понять, что мне тут ну очень удобно.

— Не хочешь прогуляться? — невинно поинтересовалась Элис.

— А ты не хочешь?

— Девочки, не ссорьтесь, — посоветовал Майк, распахивая окно. — Кстати, видел Уилсона. Младшего.

— И как? — напряглась я.

— Знаешь, лучше бы ты ни о чём не просила. Глядишь, не всплыло бы, что ты нам гонишь.

— Я не вру!

— Перестань, — резко прервал Майк. — Вещи-то всё ещё в доме. Если ты взяла их, как говоришь, как они там оказались?

Вместо ответа я с глухим стоном слегка ударилась макушкой о стену.

— То-то и оно, — заметил Майк, чиркнув зажигалкой.

— Дыми в окно!

— И что теперь? — прервала я их обычную перепалку.

— Раз дали наводку, ты все равно должна принести вещи.

— Да не могу я! Я же наследила там так, как только могла.

— Это никого не волнует, Трис, ты это знала и знаешь. Сама же просила, чтобы тебя перевели в южный Хилстон.

Захлопнув книгу, я подошла к открытому окну, понуро опустив голову, принялась отдирать пальцами засохшее дерево с подоконника. Всё было так, как говорил Майк. Привыкнув к тому, что с легкостью проникаю в дома, я стала считать себя неуловимой, недосягаемой. От безнаказанности амбиции мои росли, я попросила перевести меня в район покрупнее. Помню, в тот вечер я много хвалилась своими успехами, вот меня и решили спустить с небес на землю. Южный Хилстон — самый богатый район Сандауна. Район, где работали настоящие мастера.

И я с треском провалилась, ведь раньше проникала только в самые обыкновенные дома. В сигнализации я не видела ничего страшного, даже не удосужилась почитать. Первое время всё было легко, как и всегда. Сигнализация под моим напором задымилась и отключилась, в доме я себя чувствовала раскованно и безопасно, неспешно ходя по комнатам. Я же не знала, что в охранную компанию поступил сигнал о вышедшей из строя сигнализации, что уже через десять минут к дому подъехала патрульная машина. Хорошо хоть в окно высунулась.

Как у меня хватило наглости на дальнейший спектакль — это загадка. За домом я наблюдала целых две недели, а потому знала, что у хозяев была дочь чуть младше меня самой. В рекордные сроки я натянула её одежду, глаза мои мгновенно заслезились. Добрым полицейским я объяснила, что пораньше вернулась с художественной школы, но что-то пошло не так, а реву я, потому что сигнализация сломалась, отец будет ругать. Мне поверили, и снова я воспарила на крыльях, уже предвкушая, как расскажу об этом случае сегодня на заброшке, как стану знаменитостью в определенных кругах. Но нет, позвонили хозяину дома, и мне пришлось притворяться его дочерью ещё и по телефону. Не мудрено, что голос мой показался ему не таким. А пока он звонил в эту самую школу узнать на месте ли его дочь, я отпросилась в ванную и сбежала через окно. Оставив в доме всё: одежду, инструменты, отпечатки пальцев, в конце концов. Если бы не это, вряд ли меня бы так дёргали.

— Глупо соваться туда сейчас: наверняка поставили новую сигнализацию. Да и запомнили меня там, ручаюсь.

— Прошёл уже месяц, а у полиции полно работы помимо неудачливой воровки, Трис. Мы не любим пустословов, — пожал плечами Майк.

Знакомая фраза, но сказал он её не так, как раньше говорил Мэтт. Не было в его голосе ни издевки, ни смешка. Майку не нравилось притеснять таких же сирот, как он сам. Но это не означало, что он мне поможет.

Я знала правила, но всё равно тяжко вздохнула. Мне не хотелось тянуть в новую жизнь старые проблемы и долги. Конечно, в волшебном мире меня вряд ли найдут, но ведь я вернусь на лето. С другой стороны, если меня поймают, об этом могут узнать в школе. Вряд ли в Хогвартсе рады воришкам. Майк бросил вниз докуренную сигарету, а я протянула вперед раскрытые ладони:

— Посмотри на мои руки. Сейчас я всё равно ничего не могу, — в ответ он провел грубым пальцем по свежим полосам, вызвав у меня гневные восклицания.

— Терпеть не могу Хаббард, — только и ответил он. — Недели через две немного заживут.

— Две так две, — вздохнула я, довольная хотя бы отсрочкой. А за это время мне придётся придумать что-то и выкрутиться.

— Говорила я тебе, не связывайся ты с этими упырями, — со знанием в глазах сказала Элис за нашими спинами.

— Чья бы корова мычала, мелкий дилер.

Их перепалку я не слушала, погрузившись в собственные мысли. Действительно, зачем я в это влезла? А во всем Элис виновата. Мне пришлось сказать ей, куда я периодически уходила, иначе она отказывалась прикрывать меня перед наставницами. Потом она проболталась Майку, а тот — Мэтту, а тот уже нашёл меня. В самом деле, нельзя таскать кошельки на чужой территории. В тот раз я решила избрать путь дипломатии, который был более прибыльным в перспективе.

Так Мэтт впервые привел меня в заброшенное здание к местной банде. Первое время я всё ещё промышляла на улицах, имея в этом деле ошеломительный успех. Меня примечали, меня хвалили, а в новой компании, рядом со взрослыми парнями, которые казались мне смелыми и умными, я тоже чувствовала себя крутой, смелой, умной. Взрослой.

Потом уже мне позволили забираться в дома. А учил меня всё тот же Мэтт. Стоя за спиной и глухо ворча, объяснял, как пользоваться отмычками, как двигаться, что говорить, если застали на месте. Он же одолжил набор первых инструментов. Он же показал в городе все лазы и короткие дороги. Он же дал первый заказ. А я его… так.

Эти короткие, отрывочные воспоминания вызвали боль в груди, никак с внутренними органами не связанную. Теперь-то я, наверное, поступила бы как-то иначе. Тряхнув головой, я постаралась отбросить эти мысли, словно мусор, отметая от себя нечто очень-очень ценное.

Я не придала этому значения и, чтобы отвлечься, заговорила:

— Что слышно о Мэтте?

— Да ничего, — мгновенно отозвался Майк, мигом посерьёзнев. — Полиция проверила уже все версии, мы прошерстили своих. Ты, кстати, когда его видела?

— За три дня до, — хрипло ответила я. — Меня же Хаббард в доме заперла, забыл?

Моя резкая бледность, пальцы, с силой сжимавшие подоконник и сухой голос были поняты Майком по-своему. В внезапном порыве единодушия он положил мне руку на плечо, вызвав мурашки по всему телу.

— Ничего. Ничего, мы найдем эту сволочь.

Он не мог пообещать мне ничего страшнее. Из комнаты меня всё же выперли, поэтому, прихватив «Историю Хогвартса», на все ещё слабых от страха ногах я полезла на чердак, устроившись на деревянной коробке. Там было довольно душно, воздух затхлым, а под балками летала пара мух, но это никак не могло отвлечь меня от чтения волшебной книги.

Каждая глава была увлекательней предыдущей, ведь история чужой жизни —это так захватывающе! С равным удовольствием я читала обо всех, но больше всего мне запомнилась история Елены Райвенкло (дочери Ровены) и Кровавого Барона. Влюбленный, который в приступе ярости убивает свою возлюбленную. И хотя я никогда не была ценителем любовных романов, но такой прочитала бы, не отрываясь. Естественно, никак нельзя было обойти вниманием Салазара Слизерина, который рассорился с остальными, покинул школу и запретил принимать на свой факультет маглорожденных детей. Таких, как я.

Это меня страшно разозлило и одновременно опечалило. В книге упоминалась некая церемония распределения. И самое интересное, не на основе вступительных экзаменов. Дом Гриффиндор — для благородных и храбрых, Дом Хаффлпафф — для трудолюбивых и честных, Дом Райвенкло — для мудрых и умных, Дом Слизерин — для амбициозных и хитрых.

Как за один день можно выявить подобные черты в человеке, мне было не ясно. Я думала, что, может быть, нас погрузят в какую-то иллюзию, в какую-то вымышленную ситуацию и на основе принятого решения распределят? Отложив книгу и смотря в запыленное окно, сквозь которое пробивались солнечные лучи, я гадала, куда же попаду. И куда бы хотелось.

Слизерин из-за происхождения отпадал. Храброй я могла себя назвать, ведь и смелость бывает тёмной, а вот благородной вряд ли, так что Гриффиндор тоже вычёркивался, как и Хаффлпафф: трудолюбие — вполне, а вот честность совсем не мой конёк. Оставался только Дом Райвенкло, и я грезила тем, как живу в башне синих и бронзовых тонов. Орлы — птицы гордые и красивые, было бы здорово присоединиться к ним. Мои возвышенные мечтания прервал громкий призыв к ужину. Вздохнув, я покинула своё убежище.

И снова ночью не могла уснуть. «Как же мне отвертеться от вылазки в Хилстон? — сотни раз я прокручивала этот вопрос в голове, но так и не находила реалистичного решения. — А вся проблема в том, что я не могу пользоваться магией. Или могу? Или можно списать всё на стихийный выброс? Да нет, выброс в чужом доме — чушь». Страх, что меня исключат и больше не пустят в волшебный мир, ледяными когтями царапал сердце. От терзаний я не находила себе места, вертясь на кровати. «Но выход должен быть! Может, мне и в самом деле подорвать это чёртово место или ещё что? Я просто перееду и всё. И без проблем». То, что ближайший приют находился в Ньюпорте, в городе, где жили Фрэнк и Каспер Уилсоны, отец и сын, глава территориальной полицейской службы и главарь банды, я из виду упустила.

Поэтому, осторожно поднявшись с кровати и натянув на босые ноги носки, я вышла в коридор с намерением проверить газовые баллоны в кухне: об утечке газа и возможном взрыве я слышала часто. Но не дошла.

По обыкновению в коридорах не горел свет, но до меня донесся тихий, едва различимый шепот. Я рискнула подойти чуть ближе. И хотя никого не видела, женский голос я узнала сразу — мисс Мэри. А вот мужской мне не был знаком. Значит, это кто-то чужой. Сделав этот вывод, я заспешила обратно: в любом случае на кухню я бы не прошла, а удачу испытывать не стоило. В последнее время она и так от меня отвернулась.

Две недели, по моему мнению, пролетели слишком быстро: чтение захватило меня с головой.

Трансфигурация оказалась штукой безумно интересной и сложной. Шутка ли — превращение одних предметов в другие, неживых в живые и наоборот? В учебнике приводились длинные строчки на латыни и схемы превращений. С непривычки язык не слушался и заплетался. По несколько часов в день я их все повторяла и повторяла, а чердак стали обходить десятой дорогой. Малышня пустила слух, что там поселилось привидение.

Зельеварение представляло собой тонкую науку, требовавшую концентрации внимания и тесно связанную с гербологией. Разные составляющие зелий, разные способы их обработки, подсчет необходимого количества ингредиентов, а ещё я нашла жуткого вида таблицу сочетания веществ! Каждый вечер я зазубривала всё это наизусть. Голова болела, глаза слипались, но я не сдавалась.

После этого гербология выглядела довольно простой наукой, изучающей особенности произрастания, ухаживания, полезности различных частей растений и их сбора. Хотя классификация растений также была довольно внушительной, но и она покорилась.

Астрономия — единственный предмет, где не нужна была магия. Планеты, звёзды и созвездия, их величина и расстояние между ними. Как-то раз я открыла рабочую карту звёздного неба… Закрыла её обратно и положила в чемодан. Изучение сего предмета ограничилось разглядыванием маленькой модели солнечной системы.

Учебник по защите оказался красочным и интересным. Там были описаны всевозможные тёмные твари, но особенно заинтересовала глава о сглазах, не очень вредных, на мой взгляд, но довольно неприятных.

Книги чар в основном рассказывали о движениях палочкой и магических формулах заклятий. Как и в трансфигурации, преобладала латынь. А вот интересно, что я творила магию и без особого движения кисти, и без слов, и все получалось... В учебнике говорилось, что: «намерение, вслух озвученное, приносит колдующему пользы больше и скорее позволяет желаемого добиться». Теперь только оставалось узнать о движениях.

* * *

Это был самый обычный субботний вечер, не предвещавщий никаких бед. Миссис Хаббард вместе с подавляющим большинством наставниц засела в кабинете и составляла список покупок на новый учебный год. Малыши высыпали на улицу, старшие расползлись по своим комнатам и углам, Элис с Майком ушли в город по делам. Всё это должно было делать меня просто счастливой, но вместо этого я металась по комнате, обхватив себя руками. Я так и не придумала ничего толкового. Выход был один: лезть в дом, но без магии это было решительно невозможно.

Я всё раздумывала над возможностью магического выброса, страх и стресс делали своё дело. Взяв в руки книгу заклинаний, я намеревалась что-нибудь испробовать. Что-нибудь простенькое. При этом я собиралась не использовать палочку. Я надеялась, что, может, из-за её применения и регистрируется незаконное колдовство?

Испытывая сильное волнение и ещё более сильное желание поколдовать, я встала в самый центр комнаты и, направив на куклу указательный палец, стараясь держать магическую нить в пределах тела, повторила требуемое короткое движение:

— Репаро, — решительно произнесла я.

Сразу же за этим от пальца отделилась нить, только на мою энергию совсем не похожая. Очень тонкая, но плотная, и, что важнее, серебристо-голубая. Раньше цвета никогда не менялись. Перепугавшись, что я напутала и сделала что-то не то, отступила на несколько шагов, ноги мои подкосились, и я уселась на кровать Элис.

Пока я падала, нить достигла куклы, опутала её мерцанием и мгновением позже исчезла, словно её никогда и не существовало. Кукла, мирно сидевшая на кровати, была совершенно новой. Словно доктор Грэхэм вручил мне её пару минут назад. Даже волосы уложены в два пушистых золотистых хвоста.

Это был волшебный момент, тот самый момент. Дрожащими руками я взяла игрушку в руки. Сейчас это и не кукла была вовсе, это было доказательство. Никто не вошел в дверь, никто не аппарировал к воротам приюта, никакой сирены, никаких громов и молний. Минута. Две. Три. А я так и продолжала стоять, помертвевшими руками сжимая маленькие тканевые ручки.

К пятой минуте в своём воображении я успела нарисовать радужные картины новых побед, уже планируя взять несколько заказов и накопить ещё немного денег. Приятное забытье разрушил стук в окно, непроизвольно я втянула голову в плечи, глаза мои заслезились. Я была готова разыграть стихийный выброс.

Но вряд ли сова оценила бы мои актерские способности.

Если не учитывать зоомагазин в Косом переулке, сов я никогда не видела и не спешила открывать. А птица настойчиво стучалась в окно. К лапке её был привязан лиловый конверт. Скрепя сердце подталкиваемая опасением, что кто-нибудь придёт на шум и увидит эту странную картину, я забралась на стул и отворила окно. Лица сразу же коснулся ласковый вечерний ветерок, который показался мне ненатуральным, искусственным. Наигранным. Разве может быть за окном такая хорошая погода, когда в жизни всё так плохо? А сова, тем временем, описала полукруг и приземлилась на прикроватную тумбочку, протянув лапку.

И хоть это было письмо из волшебного мира, мне совсем не хотелось его открывать. Не вижу проблемы — нет проблемы. Но сова нетерпеливо щёлкала клювом, как бы сетуя на мою нерасторопность.

«Дорогая мисс Свенсон!

Мы получили донесение, что в месте вашего проживания сегодня вечером в восемнадцать часов тридцать три минуты было применено заклинание Репаро.

Как Вам известно, несовершеннолетним волшебникам не разрешено вне школы использовать приемы чародейства. Еще одна такая провинность, и Вас исключат из вышеупомянутой школы согласно Указу, предусматривающему разумное ограничение волшебства несовершеннолетних (1875 г., параграф С).

Так же напоминаем, что любой акт волшебства, способный привлечь внимание не умеющего колдовать сообщества (маглы), является серьёзным нарушением закона согласно Статуту секретности Международной конфедерации колдунов и магов.

Счастливых каникул!

Искренне Ваша Муфалда Хмелкирк.

Сектор борьбы с неправомерным использованием магии.

Министерство магии»

Сова уже улетела, тихо прошуршав крыльями над головой, а я всё продолжала всматриваться в золотистые строчки, сотни отрывочных мыслей проносились в моей голове. «Не получилось. Меня не исключили. Муфалда — какое необычное имя. Меня не исключили. Счастливых каникул, как же. Не исключили. Параграф С 1875 года. Не исключили. Еще одна провинность… Но меня не исключили!»

С чувством невероятного облегчения я упала на кровать и совершенно искренне и громко рассмеялась, но тут же смех мой прервался. «Простофиля. Идиотка», — ругала я себя. — Всё-таки была возможность применить, по крайней мере, одно заклинание! И что ты сделала? Куклу починила. Куклу!»

— В жизни больше не стану перестраховываться, — пробурчала я, смотря в совершенно новые вышитые голубые глаза.

* * *

Над головой простиралось бескрайнее синее небо, высокое солнце светило по-летнему ярко. На газонах густо росла трава, усеянная яркими пятнами цветов. В сочной зелёни деревьев звонко пели птицы. Всюду порхали бабочки, жужжали всякие букашки.

Девятилетняя девочка, смеясь, босиком бежала по траве, ручками стараясь достать яркие крылышки бабочек. Словно конфетти на траву осыпались нежные лепестки цветов. Вышедшая на веранду женщина ласково позвала девочку привязывать к перилам входной лестницы огромные воздушные шары. Мужчина подхватил девочку на руки, и та залилась весёлым беззаботным смехом.

Пригладив мягкие детские кудряшки и поцеловав жену, он сел в автомобиль. Семейство махало ему вслед. Когда машина исчезла за поворотом, они скрылись в доме, чтобы украсить его шарами, лентами, хлопушками, вместе испечь именинный торт…

Я собиралась ограбить их дом.

Вот уже неделю, сидя в кустах недавно купленного кем-то дома, я наблюдала за этой семьёй. Я не могла пользоваться магией, не могла обойти сигнализацию, не могла отвертеться от Каспера и Майка, поэтому решилась на отчаянные меры: залезть в дом, когда там люди. Страшно ли мне было тогда? Ещё как. Сидя в кустах в нарядном платье, купленном в Косом переулке, потными ладошками я сжимала дрожащие колени. Надо было ждать.

Мучила ли меня совесть? Нисколько. Давно уже я избавилась от подобных угрызений, как и в случае с Мэттом, словно надоевшую безделицу выбросила это важное качество.

Совесть порождала сомнения, а сомнения — нерешительность. А в таком деле никак нельзя быть нерешительной. Лучше и вовсе не начинать.

Когда я впервые начала украдкой таскать деньги, совесть и стыд ещё порядком мучили меня, а страх быть пойманной на месте преступления был так силён, что я едва решалась смотреть на мятые купюры. Но от частых повторений не слишком развитое чувство порядочности заметно притупилось, от безнаказанности исчез и страх.

Из-за подражания героям книг, у меня возникало чувство противоречия: вряд ли все эти благородные сильные духом дамы, все эти самоотверженные люди посчитали бы моё занятие достойным. Я просто стала акцентировать внимание на отрицательных персонажах. На злых, но сильных, на коварных, но хитрых, на лжецах, но умных, на убийцах, но смелых. Ведь для нарушения закона нужны смелость, ум и сдержанность. А сами по себе это качества не плохие. И я перестала внутренне себя грызть.

От мыслей меня отвлек шум подъезжающей машины: первые гости. Вторые, третьи. Я ждала, когда прибудет побольше народу. В соседнем купленном доме ещё никто не жил, новые хозяева, перевезя часть мебели, собирались въехать через пару дней. Дождавшись, когда мужчина в соседнем дворе дополивает свою лужайку и налюбуется результатом, я пробралась в дом, затем вышла через входную дверь.

Чувства при этом я испытывала весьма смешанные. Но решила подумать позже, сейчас мне никак нельзя поддаваться эмоциям. Ни своим, ни чужим.

— Ой, а ты кто? — приветливо спросила меня женщина, вытирая руки о белоснежное полотенце.

— Добрый день. А я живу вон в том доме. Мы только вчера переехали, — ответила я, носком новехонькой чёрной туфельки смущенно ковыряя газон. Сердце готово было лопнуть и прекратить эти мучения.

На вопросы о родителях я ответила, что оба они на работе, а я вот дома. Там скучно, а тут такой праздник, и вот я решилась разузнать, что же тут такое. Ясное дело, что дочка новых соседей моментально была приглашена. Пожалуй, столько вранья разом я редко когда говорила в своей жизни. Нацепив на голову праздничный колпак, я представилась именем Изабеллы Сойер. Запивая соком сладкое печенье, я охотно рассказывала, что родители мои химики и много работают, часто оставляя меня одну. Что отец мой с виду человек весьма строгий и холодный, резкий, но если только вам удастся пообщаться с ним поближе, то вы увидите, что на самом деле он хороший. А вот моя мать напротив, женщина очень импульсивная, натура страстная, но отходчивая.

Пока хозяйская дочка задувала десять свечей на торте, я чувствовала странное опустошение. Уныние и печаль. Вызваны они были ложью, видом чужого праздника, счастья мне не доступного. Но больше всего угнетало, что мою дорогую, единственную куклу, результат первого заклинания, пришлось отдать в качестве подарка. Я была уверена, теперь ей суждено пылиться среди кучи других игрушек, нелюбимой и забытой.

Глупость.

Но сердце моё разрывалось.

Пришло время игр. Взрослые дамы, сидя на веранде, углубились в умилительные разговоры о своих детях. Каждая хотела похвастаться, поохать и поахать. Шарады, мяч, обливание водой и, наконец, прятки. Пару раз мы сыграли во дворе, но прятаться там было особо негде. Нас пустили в дом. Меня. В дом. С затаенным дыханием прошла я мимо ненавистной сигнализации, а когда она не сработала, испытала дикое злорадство.

Дом был большим, первого этажа для пряток хватило бы с головой. Но правила этого дома на меня больше не распространялись. Звонкий девчоночий голосок начал счёт:

— Раз.

Я осторожно открыла дверцу шкафа, в котором для вида спряталась.

— Два.

Ступила на пол.

— Три.

Быстрым движением сняла туфли.

— Четыре.

Бесшумно пересекла комнату, передвигаясь на носочках.

— Пять.

Прислонилась к стене.

— Шесть.

Выглянула. Никого нет.

— Семь.

Синий ковер, застилающий лестницу.

— Восемь.

Ступени.

— Девять.

Второй этаж.

— Десять.

Спряталась за стеной.

— Я иду искать!

Дверь хозяйской спальни. Как долго я смотрела на эту светлую комнату издалека, как много думала, как попасть сюда, и вот я здесь. Проведя руками по лицу, осторожно двинулась к туалетному столику. А там, совершенно на виду, беззащитно стояла шкатулка розового дерева. Крышка закрыта не до конца, и на светлую поверхность стола неряшливо упало переплетение золотых цепочек.

Бесцеремонно я впихнула цепочки обратно и прижала шкатулку к себе. На этом мой план подходил к концу. Как бежать с добычей я не имела ни малейшего понятия. По трубе не вариант — шкатулка выскользнет и всё рассыплется. Выйти с ней я тоже не могла.

— Белла, ты где? — послышался оклик из-за приоткрытой двери. Я не сразу поняла, что зовут меня.

Намертво вцепившись в шкатулку, я тупо замерла на месте. И что теперь?

— Белла?!

На подъездной дорожке зашуршали шины. Хлопнула дверца. В глазах потемнело.

— Белла, выходи! Мой папа приехал!

В голове бились однообразные мысли. «Он узнает по голосу. Догонят. А что если бросить всё прямо сейчас?» Взгляд мой наткнулся на шёлковый халат. Руки работали быстро.

Входная дверь. Шкатулка перетянута голубым пояском. Приветствия, поздравления, смех. Открытое окно, карниз, плющ, зубы крепко сжимают шёлковую ткань. Как собака с драгоценной костью.

— Папочка, у меня новая подруга!

— Правда, милая? И кто же?

— Дочка новых соседей, — ответила жена. — Сойеры — очень интеллигентные люди.

Клумба, низкая ограда, много воздушных шаров.

— Какие Сойеры? В новый дом не въезжали никакие Сойеры.

— Но, как же…

Машина, гравий, забор. Соседская собака. Поворот.

Успех.

* * *

Сложно сказать, каким именно путем я добралась до приюта. На одной из мелких улиц свернула в подворотню. Мусорный бак. Грязный пакет. Туда-то я и завернула свою добычу. Не знаю, как долго я шла к приюту. Снова окно.

Ненавижу окна.

Добравшись до комнаты с абсолютно пустой головой, я улеглась на кровать прямо в обуви. Никогда не позволяла себе так делать, но сейчас было просто всё равно. Я только крепче прижимала к себе пакет, даже не чувствуя, как от него воняет.

Я это сделала.

Я больше ничего не должна. Я свободна.

И даже не рискнула заглянуть в злосчастную шкатулку: своя шкура дороже.

Летний день плавно перетёк в закат, а затем вечер. Звонких птиц сменили сверчки. А я всё продолжала лежать. Даже не смогла объяснить Элис, в чём дело. Весь вечер я плохо соображала и помнила всё отрывочно.

Ночь, ненавистные окна, заброшенное здание. Смех, грубые шутки. Удивление, похвала, ещё грубые шутки.

Свобода.

Только теперь, когда было прямо сказано, что заказ выполнен, я смогла ощутить это чувство. Но на этом проблемы мои, увы, не заканчивались.

— А деньги, Каспер? — спросила я, когда рослый темноволосый парень спрятал шкатулку в своём рюкзаке.

— Деньги? Ты должна была принести её месяц назад. Я долго ждал.

— Ты мне что, не заплатишь? — воскликнула я, игнорируя тычки Майка. — Но ведь я всё дело провернула!

— Без моих идей, невежа, ты б и шагу не шагнула!

— Что же делать нам с монетой, как же нам её делить?! — хором запели два парня за спиной Каспера, которым всё это казалось смешным. — Отдадим покойнику! Отлично, так тому и бы-ы-ыть!

— Заткнитесь вы оба! — заорал на них Каспер, махнув рукой. — А ты, хорошо, так и быть, — уже спокойней заговорил он, повернувшись ко мне. — За ожидание с тебя ещё двадцать фунтов.

— Двадцать! — ахнула я, отшатнувшись.

— Ровно.

— Да у меня нет таких денег, ты что! — честно и громко воскликнула я. Говоря по совести, у меня осталось совсем немного, но их я приберегла для школы.

— Ты же сама вечно бахвалилась своим заработком. Ну? — на это я только скривилась и прикусила губу. Определённо, хвастовство не доводило меня до добра.

— Я же на школу всё потратила!

— А мне это не интересно.

— Каспер!

— Тридцать фунтов! И замолчи-ка, пока я ещё не прибавил!

— Не стоило ему перечить, — тихо выругался Майк, открыв банку пива, когда Каспер уже отвернулся от нас. А я мысленно, просто на автомате, вспоминала дальнейшие слова песни, что раздражало ещё больше.

— А мне наплевать! — запальчиво заявила я. — Нет у меня денег! Нет и всё!

— И ты не собираешься их отдать? — усмехнулся Майк, присев рядом и сделав из банки небольшой глоток.

— Что отдать? Книги что ли? — скривилась я и тут же похолодела внутри. Книги!

— Дело твоё, конечно, но ты же знаешь Каспера. Твой долг будет расти и его не будет волновать, что ты в другом городе. Будет как с Джеком. Помнишь Джека?

— Который вроде рыб уже кормит? Что серьёзно?! Зашибись теперь! — воскликнула я, вскочив на ноги с намерением уходить, но Майк одним движением усадил меня на место.

— Неудачно пошутил! — крикнул он остальным. — А ты попробуй сыграть с ребятами, у тебя же неплохо выходило, — посоветовал Майк, отпив ещё.

— С этими шулерами, — фыркнула я, сложив руки на груди. Выходило-то выходило, но только потому, что я ощущала чужое волнение или ликование, а сейчас для этого была слишком взбешена. Только потому, что, чёрт возьми, притягивала нужные карты! Мысленно я проклинала запрет на колдовство.

— Ну, как хочешь. Ребята, принимайте ещё игроков! — крикнул он, ухватив меня за плечо.

— Майк, ты что! — шикнула я. — Я же сказала нет!

— М-да? Но всё равно идти надо. Как видишь, нас ждут.

Пока раздавали карты, я старалась успокоиться, тихонько покачиваясь вперёд-назад. «Я был проворней, значит денежка моя! Не допущу, чтоб ты богаче был, чем я!». Семёрка, две десятки, валет и дама, девятка. Ни одной козырной и эмпатия тут не помощник. Проигрыш. Ещё партия. «Сейчас вцеплюсь тебе я в горло и на части разорву! Я прибью тебя дубиной и все деньги заберу! Что же делать нам с монетой, как же нам её делить?..»

«А что, если?» — промелькнуло у меня в голове и вместо продолжения перед глазами полыхнул образ Мэтта. «И деньги мои, и свидетелей не останется... И хватит уже с меня трупов!» В раздражении я повертела головой. «И вообще около Каспера слишком много людей, а его отец всю округу на уши поднимет. Нет, не стоит это того. Наверное». Следующая партия оказалась более удачной, но я просто вернула недавний проигрыш, снова оставшись с пустыми руками, и решила сегодня больше не играть.

Кроме того, меня беспокоили и другие вещи. В доме осталась кукла. Хотя старая и новая версии значительно отличались, мне было не по себе. Отпечатки. В доме было полно народу. Внешность. Да кто может подумать, что у сиротки могут быть такие вещи, какие были куплены в волшебном мире.

Вокруг царило оживление, что-то обсуждали, какие-то дома, семьи, способы, а меня это больше не интересовало. Ни за что бы я не смогла повторить сегодняшний подвиг. Я чувствовала смертельную усталость и злость, но знала, что раньше трёх часов Майк и с места не двинется. А пойти по ночным улицам в одиночку я бы ни за что не решилась.

Уже лежа в кровати, я чувствовала ужасное одиночество и опустошение. Некого было закутать в одеяло, некого согреть, искусственные волосы не щекотали подбородок. Было чувство, что я предала лучшего друга.

Но такова была цена моей самоуверенности.