Как Ефим Зеленый вляпался по самую маковку (джен)

Ровно год назад Ефим также сидел в этой самой комнате, вольготно откинувшись на подушки. Баграт Нанджагуен заботливо подливал ему вино, привезенное прямиком с его далекой родины, Урарта.

— Это твое Общество Рационального Изучения Магии — отличная придумка, — разглагольствовал Ефим с горящими глазами. — У меня дома, в Русе, тоже полно всяких диковинок, которые неплохо бы как следует со всех сторон изучить. Я и без всяких обществ всегда любопытствую, если что чудесное на моем пути попадается…

— Для меня рассказы о диковинках — бесценный дар, — с намеком отозвался тогда Баграт, баюкая бокал в руке.

— Ну тогда я тебя, пожалуй, одарю! — весело хмыкнул Ефим и наклонился к Баграту, понижая голос. — Есть у нас легенда о Колечке Истинного Пути. Не таком колечке, что на палец, а о таком, какое в ухо вставляют, как у меня…

Ефим указал унизанными перстнями пальцем на золотую сережку с зелеными камешками в своем правом ухе.

— Нянька мне в детстве сказывала, что сковал его сам Бог Огня из неведомого людям металла. И тот, кто это колечко примерит, будто бы тут же встанет на свой Истинный Путь, Судьбой начертанный. И вся его жизнь переменится, из неправильной станет правильной.

Довольный собой Ефим вновь откинулся на подушки и со смешком спросил:

— Думаешь, должно быть, зачем я тебе эту сказку детскую пересказываю?

— Ну что ты, дорогой!.. — заспорил Баграт, но был перебит:

— Да только сказки сказками, а говорят, что колечко это у нового полюбовника царского в доме хранится! Он им хвалится при каждом случае, да сам не надевает, боится. И верно, кто его знает, что еще за Истинный Путь и куда он завести способен… Не будь я Ефим Зеленый, если не найду способ самому на ту сережку поглядеть!

* * *

В серых рассветных лучах, пробивающихся из-за тяжелых гардин, высоченные резные шкафы выглядели еще монументальнее, чем было замышлено их создателями. Они строгими часовыми обступали маленький кофейный столик, у которого на коленях, прямо на полу, стояла похожая на мальчика тощая служанка с обритой головой и большими прозрачными глазами. Она подрагивающими руками открыла маленьким ключиком шкатулку, обернулась на стоящего в двух шагах Ефима и шепотом предупредила:

— Только уж осторожнее! И быстро, уже утро, а значит, князь скоро вернется от государя.

Ефим нетерпеливо угукнул, склонился, жадно всматриваясь в одиноко лежащее на крошечной подушечке на дне шкатулки колечко. Оно выглядело совсем просто. Его, вроде, опоясывал какой-то узор, но в рассветном сумраке было мудрено различить детали… Ефим аккуратно ухватил сережку пальцами, поднес к лицу, нахмурился. А затем, воровато стрельнув глазами в сторону служанки, быстро вдел колечко в свое ухо, вместо привычного золотого.

* * *

То, что происходило дальше, Ефим помнил так, будто это был дурной сон.

Он шагнул к возмущенно что-то пищавшей служанке. Ее длинная тонкая шея хрустнула под его пальцами, тело безжизненно опустилось на кофейный столик.

Зачем Ефим это сотворил? Почему? Как? Что ему сделала эта особа, столь любезно согласившаяся за небольшое вознаграждение показать ему тайком диковинку из коллекции князя? Все эти вопросы навеки застыли в широко распахнутых прозрачных глазах, оказавшихся обращенными к двери, в которую уже целеустремленно выходил Ефим.

Он безошибочно в темноте отыскал кладовую, а в ней, у стены, топор. Крепко сжал его в левой руке — почему в левой, он же отродясь был правшой?.. — и зашагал по лестнице вниз, к комнатам прислуги.

С тихим скрипом перед Ефимом распахнулась первая дверь, сонно замычал лакей, потревоженный сквозняком. Лезвие топора с силой опустилось на голову спящего, а потом снова и снова, только брызги крови и кусочков мозга летели во все стороны, разукрашивая стены, руки и одеяния убийцы, его лицо.

Из-за приоткрытой двери следующей комнаты пробивался свет, доносились женские голоса.

— Ох уж эти кофейные пятна, ни за что не отстирываются! — успел различить Ефим прежде, чем ворвался в помещение, где три девицы, все как одна, с обритыми головами, неспешно одевались, оправляли подолы и подвязывали клетчатые фартуки. Служанки дружно завизжали, одна из них кинула в непрошеного гостя табуретку. Тот отмахнулся от летящего в него предмета меблировки, как от чего-то незначительного, табуретка с грохотом ударилось о стену.

Ефим шагнул вперед, занося над головой свое оружие. Первой девице хватило одного удара; убийца ногой отпихнул ее тело, высвобождая застрявший в голове жертвы топор. В последний момент ухватил ее подругу, пытающуюся сбежать в коридор, за ногу в толстом колючем шерстяном чулке. Вторая служанка звонко шлепнулась плашмя об пол, захлебнувшись собственным воплем. Ей потребовалось три удара.

Затем Ефим развернулся к забившейся в угол тихо скулящей третьей. Подойдя, сдавил ей горло правой рукой, заглянул в широко распахнутые, темные как графит, глаза. Запечатлел нежный, почти целомудренный поцелуй в уголке тонких, уже налившихся синевой, губ.

Пока убийца душил свою очередную жертву, на крики прибежал другой слуга. В последний момент Ефим успел повернуться к несущемуся на него повару, зажавшему бледными пухлыми пальцами тесак. Перехватил его руку, выкручивая, вынуждая отпустить оружие. И затем с силой вогнал этот самый тесак повару куда-то в район солнечного сплетения.

В этот час в доме было семеро слуг. Спасся лишь один из них — мальчик десяти лет. Он не побежал на крики, а забился под кровать и зажал уши руками. И потому уцелел.

Покончив с поваром, Ефим пошел к парадному входу и затаился там, в тени расставленных в холле разлапистых растений в кадках, с топором в руках. В течении часа он почти не шевелился, ожидая появления князя. И вот тот вошел, сонный, с глупой блуждающей улыбкой, со следами засосов на шее. И упал прямо на пороге, с топором в голове. Видевший это слуга, сопровождавший князя, уже с воплем улепетывал. Когда Ефим переступил через ноги последней жертвы, чтобы выбраться из особняка, он уже не увидел свидетеля своего убийства — тот успел скрыться где-то в хитросплетении узких улочек.

Даже не вытерев рук и лица, Ефим зашагал к своему дому. Редкие прохожие при виде него взвизгивали, жались к стенам, провожали жуткое зрелище перепуганными взглядами.

Войдя в свой дом, Ефим с порога зычным голосом приказал:

— Все сюда! Ко мне! Быстро!

И слуги сбежались, столпились у порога, пытаясь спрятаться друг за друга:

— Что это с вами? — испуганно спросила одна из служанок. — Вы, никак, весь в крови? Что случилось?

Ефим точно бы не заметил вопроса, даже не взглянув на нее. Он отдавал распоряжения:

— Ты! Неси бумаги. Ты — шкатулку с драгоценностями. А ты — чековую книжку. Быстро!

Слуги засуетились, забегали, затем замерли перед хозяином с вытребованными предметами в руках. А Ефим принялся горстями раздавать ювелирные украшения, выписывать чеки, прямо на весу написал три дарственные, заверил их своей подписью и печатью. Даже снял с себя все перстни, скинул с плеч полушубок, выдрал из аккуратно заплетенной русой бороды шелковые ленты с золотой вышивкой.

— А теперь — все прочь! Вы уволены! Это было выходное пособие! — зычно подвел он итог происходящему. И слуги, толкаясь локтями, бросились к выходу.

Они лишь слегка разминулись с полицией, которая явилась арестовывать Ефима.

* * *

Ефим сидел, привязанный к стулу, и смотрел прямо перед собой, не видя обступивших его высоких полицейских чинов. Один из допрашивающих жалостливо спросил:

— Ты, Ефим, за что князя порешил? Может, обидел он тебя чем?

Ефим молчал.

— Да чего с ним тетешкаться-то? — резко вмешался другой допрашивающий. — Как на куски этого убивца резать начнем, он нам все сам, как миленький, расскажет.

— Ну зачем же вы так! — возмутился первый. — Ефим Зеленый — честный человек, о том все знают. Коль уж сотворил такое, значит, серьезная причина должна быть! Верно, Ефим?

Арестант молчал.

Вдруг дверь с грохотом распахнулась, лихо ударившись об стену, и в сумрачную сырую комнату с зарешеченными окошечками ворвалась целая делегация во главе с самим Царем. Слегка припадая на левую ногу, он приблизился к Ефиму, спросил:

— Это он?!

И, не дожидаясь ответа, с замаха ударил его по лицу так, что тот упал на облезлый каменный пол вместе со стулом. Но Царя это не остановило, он накинулся на Ефима с кулаками и пинками, вкладывая в удары всю свою боль и ярость. Прочие присутствующие смирно наблюдали, не решаясь вмешиваться, Царь хрипел от бешенства, распаляясь все больше. Наконец, тяжело дыша, остановился, перевел покрасневшие глаза на полицейских. Проговорил:

— Хочу знать, почему он сделал это. Выньте из него все.

— Сделаем, ваша милость! — с охотой отозвался «добрый» полицейский, — Дайте только время...

* * *

И вот теперь Ефим вновь сидел в гостиной в доме Баграта и держал в ладони ту самую сережку из легенд. С диким воплем он отбросил ее от себя, как ядовитое насекомое, сам вскочил, отшатываясь и падая на мягкий длинноворсый ковер на полу.

— Что я сделал?! Что я сделал?! — повторял он, не замечая текущих по лицу слез. — Я не мог… Я не убийца… Не убийца!