Полёт на Сатурн (джен)

Кто-то в обход карантина привёз своему ребёнку целую кучу вьетнамских сушёных бананов, и зубному врачу прибавилось работы. В лагере зубного кабинета не было, и жертв под конвоем возили в районку. Те, кто боялся ехать, не жаловались и страдали молча. Если вам попадутся вьетнамские сушёные бананы — ни за что их не ешьте! Да, они сладкие и обалденно пахнут, но вкусно только первые пять секунд, а потом эта клейкая липкая масса застревает во всех зубах и проникает во все щёлочки, и начинается дикая зубная боль. Причём любую другую дрянь из зубов можно выковырнуть спичкой или ниткой-сороковушкой, а эти бананы — ничем и никогда, они остаются в зубах навечно. Но это я так, не будем о грустном.

После похода и истории с компотом Алевтина еле загнала нас в палату на мёртвый час: мы толклись возле умывальников и не могли отпиться. Как на нас ни орали, что сырую воду пить нельзя, мы всё равно её пили, пили и пили. Она лилась из умывальников прямо нам на кеды, заливалась в рукава, а мы всё равно пили, пили... А потом грязные и вспотевшие залезли в койки. До речки оставалось досидеть полтора часа.

На этот раз мы болтали не о мальчиках, свёкле и покойниках, а о космосе. Игорь всем головы захмурил, и мы не знали, верить ему или нет. Уж очень убедительно он рассказывал о корабле! Припомнили все космические фильмы… в смысле, оба космических фильма, и у нас разыгралась фантазия. Даже Бама, против обыкновения, не сидела, уткнувшись в свою потрёпанную книжонку, а тоже смотрела горящими глазами и слушала, что говорят умные люди — то есть мы.

Мы, конечно, понимали, что так не бывает. Космические корабли находятся не под пионерскими лагерями, а на космодроме, двигатели у них исключительно ракетные и о каждом запуске сообщают во «Времени». Но сама мысль о том, что россказни Игоря могут оказаться правдой, кружила нам головы и порождала массу вопросов.

— Если там и правда корабль, то почему нам не организуют нормальную экскурсию от лагеря? — спросила Иринка шестая.

— Так секретный же объект, — процитировала я Игоря. — Нельзя!

— Где?! — перепугались девчонки и начали оглядываться.

— Да чисто, успокойтесь. Идти туда, говорю, нельзя. Станция засекречена. А если тайком прошмыгнуть — то можно.

— На секретных станциях знаешь какой карантин? — скептически заметила Танька рыжая. — Туда муха не пролетит, не то что мы.

— Но у нас же есть там свой человек! — горячо возразила Эрка.

— А вдруг этот человек врёт? — спросила Машка.

— МНЕ бы Игорёк не стал врать, — с достоинством произнесла Эрка и скользнула по мне презрительным взглядом.

— А МНЕ — тем более, — сказала я и тряхнула своим светло-каштановым каре. — Он сам мне о корабле рассказал, ещё когда мы в лагерь ехали. Мы в автобусе рядом сидели.

— А я с ним песню для концерта репетировала, — влезла Иринка вторая, — но ни о каком корабле он мне ни слова не говорил.

— Ну, он же не может рассказывать об этом кому попало, — закатила глаза Эрка.

— Именно! Потому тебе и не рассказал, а рассказал только МНЕ, — как можно добродушнее сказала я.

— Ну, сегодня он убедился, что тебе доверять тайны нельзя…

— Где?!

В общем, мы еле досидели до подъёма. А потом быстро застелили койки, переоделись и побежали с вожатыми на речку отмываться после похода.

* * *

После речки мы отыграли концерт на открытой площадке, покидали мяч в корзину и съели на ужин полезные щи. До вечера оставалась ещё стенгазета и укладывание шишек перед бараком. У каждого отряда был квадратик с песком, и мы на нём каждый день выкладывали новое число — вели обратный отсчёт до конца смены. Мы это всё делали, а сами перешёптывались о сегодняшнем ночном совещании. Удастся или нет?

После отбоя, когда носки были проверены, свет — выключен, а газетные кулёчки с семечками зашуршали на каждой койке, напряжение достигло максимума. Мы ждали, когда стемнеет, и на нервной почве обсуждали мальчишек. За дверью раздались шаги, и мы мгновенно легли, изображая спящих. Вошла Алевтина Панкратовна, прогулялась туда-сюда по скрипучим половицам, заглянула нам в глаза, разя чесноком, но никто не проснулся, и она ушла. Мы тут же вскочили.

В начале одиннадцатого по стеклу тихо постучали пальцем. Взметнулись простыни, и мы с топотом ринулись к окну. Какой-то пацан, кажется, Эдька, энергично махал рукой, показывая на забор. Мы всё поняли.

Так быстро мы не одевались даже на утреннюю побудку.

— А ты куда? — зашипела на Баму Машка. — Ты председатель, тебе нельзя нарушать правила! Твоё дело — завтра на линейке объяснять Нельзе, почему ты нас не остановила.

Она, конечно, стебалась над ней, и любой нормальный человек ответил бы на такое шуткой. Но Бама приняла всё за чистую монету и залезла обратно под одеяло. Ну и спокойной ночи.

Даже во время «Зарницы» мы не крались так тихо вдоль бараков. Уже в который раз за смену я испытывала это странное и манящее чувство азарта — первый был, когда мы с Колькой купались в запрещённом месте, второй — когда я танцевала с Ванькой (я же не знала тогда, что он окажется придурком), а третий — когда мы горланили в лесу запрещённую «парамелу». Но сейчас было гораздо интереснее, потому что дело касалось Игоря. Всем девчонкам не терпелось узнать, врёт он или не врёт, и мы, как четырнадцать теней, перемахнули через забор.

Было свежо, но нас грело любопытство. Где же мальчишки? Что, если они над нами подшутили и теперь хихикают из кустов? Ну, тогда им не поздоровится…

— Смотрите, костёр! — шёпотом заорала Нинка, и мы различили за листвой жёлтый огонёк.

Побежали мы туда, словно лошади. Даже и не задумались, что этот костёр могли зажечь не наши пацаны, а какие-нибудь пьяницы. Но всё было в порядке — на лужайке посреди зарослей жёлтой акации вокруг костра сидели и стояли наши пацаны. В свете огня они были похожи на индейцев, а Игорь, ковырявший веточкой в костре — на вождя. Он казался совершенно спокойным.

— Ну, что? Не томи, Игоряша! Когда на Луну полетим? — закидали его вопросами девчонки.

— Короче… — начал он, и Колька-Парамела ввернул:

— Дело к ночи!

Все заржали.

— Короче, я узнал. На станцию нас не пустят. Запрещено.

— Кто бы сомневался, — брякнула Танька рыжая под общий недовольный хор, демонстративно зевнула и спросила: — Что, можно расходиться?

— Но у меня есть ключ от бункера, — будто не слыша её, продолжал Игорь. — Я был там сто раз и умею отключать сирену. Завтра в это время можем собраться здесь же и устроить вылазку.

— Что не сегодня? — ехидно спросила Машка.

— Можно и сегодня, — пожал плечами Игорь. — Но у нас же ничего с собой нет. Надо хотя бы провиантом запастись… Если вы действительно хотите полетать. Это же не на один день.

Мы стояли у костра, некоторые сидели на корточках, кто-то облокачивался на кусты. Неужели Игорь всё-таки не врёт?

— Ты что, серьёзно? — проблеял Ванька.

— Я всегда и всё делаю серьёзно. Завтра весь день придётся воровать из столовки — мы вроде как дежурные.

Мы притихли. Все смотрели на Игоря. Я поняла, что до этой минуты никто не верил в существование какого-то особого корабля в бункере за лагерем. В гробовой тишине потрескивали горящие сучья. Вдалеке залаяла собака. Над поляной пролетела летучая мышь. Меня тяпнул комар за ногу сквозь штанину, и я его ухлопала.

Игоря начали бомбардировать вопросами.

— Подожди. Это. А как мы стартовать будем? Тут же всё разнесёт! И грохот будет.

— Старт не отсюда. По подземному туннелю корабль едет к Чёрному морю, погружается в воду и стартует ночью вдали от берега. Никто не заметит.

Кто-то присвистнул, и я вспомнила, что до сих пор не научилась свистеть. Но разве тут научишься — то дежурство, то волейбол, то в космос лететь надо. Ни минутки свободной!

— Вода там есть. А хлеба побольше наберите. И овсяных хлопьев, и печенья, — невозмутимо продолжал Игорь. — Котлеты только на один день, а то испортятся.

— Что, на космическом корабле даже холодильника нет? — язвительно спросила Машка.

— Всё там есть. Только его нужно заранее включать. Переполох поднимется, и мы вместо полёта получим по ушам. Если уж угонять корабль — то тихо и быстро.

— Подожди, — спросил Санька. — Мы же все без подготовки, без тренировок. Вдруг девчонки не выдержат перегрузки?

— Никаких перегрузок не будет, — пообещал Игорь. — Сказал же — это не ракетный корабль. Он летает по иному принципу. Долго объяснять.

— И куда мы полетим? — спросила я.

— Ты же хотела на Сатурн. Уже забыла?

— Стоп, какой Сатурн? — крикнул Эдька. — Ты сам понял, что сказал? Даже до Марса лететь четыре года как минимум, а до Сатурна — лет десять, наверно.

Весь отряд опять уставился на Игоря. Но он выкрутился и на этот раз:

— Вам известен закон схлопывания пространства? Корабль развивает определённую скорость, пилот запускает на ЭВМ специальную программу, и пространство схлопывается. Нужно только безошибочно указать координаты точки назначения, чтобы не проскочить мимо на сотню парсеков. Отец показывал мне разные программы. Для полёта на Марс, например, требуется семь часов, а на Плутон — неделя.

— А что же тогда этот закон не используется во всём мире?

— Потому что исследования не закончены, сто раз говорил. Нужно ещё немного времени. Но когда их опубликуют, это будет мировая сенсация. Картохи готовы, — сказал Игорь и выкатил веткой из костра несколько обуглившихся картошечек.

О как.

Внезапно все будто с катушек слетели. Полёт в космос вдруг стал реальным и неизбежным, как баскетбол. Началось бурное обсуждение: что взять, что надеть, не опасно ли, и Игорь еле нас утихомирил. Как утихомирил? Да просто заорал: «Нельзя идёт!» — и все заткнулись, потому что опять ему поверили. А потом мы ели печёную картошку, посыпая солью из спичечного коробка, и строили планы на завтра. День предстоял весьма ответственный.

* * *

Вы когда-нибудь воровали куски хлеба в столовке так, чтобы поварихи ничего не заметили? На кухне только и слышалось весь день то «шухер», то «чисто». Мы все подозрительно часто отпрашивались «выйти» и бегали до барака, в смысле до корпуса, пряча хлеб и печенье за пазухой. А в палатах прятали под подушку и под матрас. В тумбочку нельзя — шмонают.

Во время завтрака, обеда и ужина мы тоже старались прихватить и спрятать в карман хоть что-нибудь. Мой целлофановый пакет был забит до отказа и едва умещался под подушкой. Вообще все подушки в нашем отряде были в тот день особенно хорошо взбиты.

И кража еды была единственным нарушением, которое мы допустили в тот день! Во всех лагерных мероприятиях были настолько шёлковыми, что вожатые с Алевтиной даже перепугались и настучали Нельзе. Нельзя пришла, позырила на нас, погрозила пальцем и ушла. Стоит ли говорить, что пока она зырила, весь отряд держал фигу в кармане и мысленно молился Чуру. Чур помог.

Шутка ли! Через каких-то несколько часов нам предстояло покинуть пределы родной планеты, а мы должны были, как ни в чём не бывало, бегать эстафету, гонять мяч и петь хором военные песни. Думаете, это легко вытерпеть так, чтобы никому не разболтать? Но мы вытерпели.

Машка проверила, сколько кадров осталось на плёнке в её «Смене»: целых двадцать пять. Решено было снять корабль снаружи, корабль изнутри и весь отряд на фоне корабля, а остальные кадры пустить на фотки Сатурна. Я забыла спросить у Игоря, будем ли мы высаживаться на планету. Судя по тому, что она состоит из газа — наверно, не будем.

Моя вчерашняя котлета в рюкзаке протухла, и пришлось её выбросить. Но это не омрачило.

И вот.

Наступила.

Ночь!!!

Алевтина проверила носки и ушла, но мы были хитрые. Знали, что она придёт ещё, и изо всех сил лежали в постелях. Кое-кто даже по-настоящему уснул, но через полчаса, правда, опять пробудился от второго визита воспитательницы, которая топала, скрипела половицами и заглядывала нам в лицо, как привидение.

Долежав до половины одиннадцатого, мы поняли, что сегодня проверок больше не будет, и вскочили. Звёздный час настал. Все, кроме Бамы — бедняжка крепко спала — скакали по палате, напяливая майки, штаны и проверенные носки, а также заплетая косички, у кого есть. У меня уже не было. Эрка красилась в темноте.

Внезапно мой взгляд упал на Таньку рыжую, неподвижно сидящую на койке и совершенно никуда не собирающуюся. Ночью не было видно, что она рыжая, но я точно знала, что это она.

— Тань, а ты что? — спросила я.

— Вы и правда в это верите? — спросила в ответ наша заводила. — Что тут есть какой-то корабль, и мы на нём полетим?

— Да какая разница! — зашипела я на неё. — Надевай штаны, там разберёмся! Удумала тоже, на самом интересном месте малину портить.

Танька тяжко вздохнула и начала одеваться.

* * *

Как и было условлено, мальчишки ждали нас на полянке. Но на этот раз не было никаких костров, только рюкзаки и приглушённые разговоры. И пара-другая сигаретных огоньков. Больше всего меня интересовало, здесь ли Игорь. Если бы он не явился, я бы его поняла. Но когда я всё-таки увидела его чёрную шевелюру и круглые очки (светанув на группу мальчишек фонариком), то сердце моё радостно забилось в предвкушении полёта к звёздам. Игорь не обманул! Корабль существует! Песня «Заправлены в планшеты космические карты» зазвучала у меня в голове, убивая остатки сомнений и здорового скептицизма.

— Все в сборе? Тогда идём, — скомандовал Игорь.

И мы пошли. Он вёл нас через поле сначала по тропинке, потом по грунтовке, а потом опять по тропинке. Здесь бы описание природы вставить, но я не знаю, как её описывать. Ночь, холодно, комары лезут. Сверху звёзды, снизу трава. Мокрая. И мы такие идём.

Фонарики выключили сразу, как только вышли из кустов, чтобы не жечь зря батарейки. Луны хватало вполне. Впереди виднелся круглый купол какой-то постройки, обнесённой каменной стеной, и Игорь пояснил, что это и есть научно-исследовательская станция, а купол — обсерватория. Меня смутило, что там не горело ни единого огонька, но я отнесла это на счёт секретности.

Хотела ли я в космос? Ещё как! И боялась лететь до дрожи в коленках. Но ещё сильнее боялась быть обманутой. До меня дошло, что сейчас в моей жизни произойдёт что-то решающее, ведь если в бункере действительно спрятан космический корабль, мой мир уже никогда не будет прежним. Но ведь может случиться и так, что Игорь врёт! Поводит нас вокруг забора, а потом скажет, что не нашёл вход, или потерял ключ, или подшутил над нами, и придётся возвращаться.

Хотелось ли мне убедиться, что Игорь — болтун? Не знаю. Умом я понимала, что россказни о корабле не могут быть правдой. Но этот мальчишка сумел увлечь за собой весь отряд — не шестилеток каких-нибудь, а взрослых людей, которым в этом году уже вступать в комсомол. На любой каверзный вопрос у него находился ответ, и даже въедливой Машке ни разу не удалось загнать его в угол. Игорь сыпал научными терминами, как Танька рыжая ругательствами, и через пять минут общения с ним любой был готов поверить в межпланетные полёты и корабли в бункерах. Мир начинал казаться огромным и бесконечным, хотелось сорваться с места и отправиться покорять неизведанные земли, и я поняла, что меня гложет — я боялась, что эта сказка, последняя сказка детства, разрушится.

В траве пели сверчки и кузнечики. Я думала, что мы подойдём к забору и пролезем через дыру, но Игорь внезапно остановился, посмотрел влево, произнёс что-то шёпотом — кажется, «три, четыре, пять» — и, указав рукой на сухую корягу с обломанной верхушкой, зашагал прямо к ней. Мы потопали за ним. Кеды у всех тут же промокли.

А наш Игорёк нагнулся и начал что-то ковырять рукой на земле.

— Посветите.

Мы обступили его, включив фонарики. В земле была дверь. Да, настоящая деревянная дверь, обитая железом, старая, ржавая и квадратная, и с замком под железной задвижкой! А у Игоря был ключ! Вот сейчас откроем, а там окажется какой-нибудь заброшенный деревенский подвал, и сказке конец…

А Игорь повернул ключ — легко, без усилия, видно было, что замок смазан и дверь недавно открывали, — и попросил:

— Помогите поддеть.

Три пацана тут же кинулись на подмогу, поддели дверь пальцами и откинули её. Нашим глазам предстало вполне себе цивилизованное подземелье с бетонными стенами и уходящим вдаль коридором. Я почувствовала, как заколотилось сердце.

— Фонари гасите, оставьте один, — велел Игорь. — Экономить будем. Ну что? Кто со мной, тот герой! — и первым спустился вниз.

Лестница была стальная, скользкая и вела вертикально вниз. Ребята зашептались и по одному полезли в подземелье, а я почему-то медлила.

— О, да тут зэканско! — донеслось до меня. — Глядите, труба какая-то…

— А что это за кнопка?

— Не вздумай нажимать!

— А это что на полу, рельсы, что ли?

Голоса были как из бочки. Я осталась наверху одна, не в силах решиться на авантюру вместе со всеми. Дисциплина, долг пионера и правила поведения в лагере вдруг припомнились так отчётливо, что у меня задрожали коленки.

— Вика! — заорали девчонки. — Тебе персональное приглашение нужно?

— Давайте без меня! — набравшись духу, выпалила я.

— Ты что, того?

Я представила, как они там крутят пальцами у виска, и постаралась ответить как можно серьёзнее:

— Я не полечу. Я считаю, что убегать из лагеря, да ещё угонять космические корабли — нехорошо. Но вас сдавать не буду.

Кто-то выругался. Из люка высунулся Игорь и сердито произнёс:

— Ты что? Сама же на Сатурн хотела!

— А теперь не хочу, — отрезала я. — Я и так уже много нарушала. Хватит. Счастливого пути.

— Что, обратно одна пойдёшь? А вдруг кто пристанет?

— Да не пойдёт она одна, — сказала Танька рыжая. — Сплюнься с лестницы.

Последнее было адресовано Игорю. Она оттолкнула его и вылезла.

— Да вы штрейкбрехеры, — сказал Колька. — Вик, ты серьёзно? Я думал, мы на орбите «Парамелу» споём…

— Споёте без меня.

— И без меня, — зевая, добавила Танька и поставила на край ямы свой вещмешок. — Жратву возьмите, чтоб мне обратно не переть.

— И мою, — я вытащила из рюкзака пакет с награбленным и опустила вниз. Чьи-то руки тут же его жадно схватили.

— Ладно, — разозлился Игорь. — Леди с дилижанса — мустангу легче. Закройте люк снаружи и закидайте травой. Чао-какао.

— Досвиданьки, — ответила Танька. Я промолчала.

Мы с ней взялись за тяжёлый люк и перевалили его, захлопнув с глухим стуком, молча накидали травы, посмотрели на станцию, таинственно белеющую в свете Луны, и зашагали к лагерю.

— Блин, фонарик надо было им оставить, — опомнилась я, когда мы прошли уже с километр.

— Не помрут, — бросила она и начала беспечно напевать что-то на английском.

— Как песня называется?

— А фиг её знает. У брата на катушке много всего. Ты-то чего не пошла с ними? Вроде первая рвалась в космос.

— Да чёрт дёрнул — дисциплина, порядок, Нельзя… Уже жалею.

— Не много ты и потеряла, — загадочно сказала она.

Проклятые комары так и лезли ко мне, и я яростно хлестала себя и воздух хворостиной. В траве пели сверчки, с реки доносилось кваканье. Ночь была светлой, и я впервые заметила, что тут есть холмы, невысокие, правда. Они так здорово ночью смотрелись! Я погасила фонарик. Стараясь не наступать на камешки, размышляла о Танькиных словах. Как же это так: не много потеряла? Разве полёт на Сатурн — это мелочь? Я посмотрела на звёздное небо. Где-то там Сатурн? Как там сейчас наши ребята? Может, они уже улетели… И вдруг меня осенило.

— Танька, — позвала я. — А ты-то почему осталась?

— Пока вчера вы, как малолетки, хлеб из кухни таскали, я догадалась поспрашивать, что там за фигня за нашим лагерем. И мне сказали, что это заброшенная стройка. В семидесятом собирались построить детский парк, но всё заглохло. Этот купол круглый — кинотеатр. Недостроенный. А никакая не обсерватория, как он нам втирал. А подземелье — детская железная дорога. Там какую-то пещеру думали сделать, но так и не сделали.

Я по инерции захохотала, а потом призадумалась. Вот и всё. Сказка рухнула. Я, в принципе, не сомневалась, что так оно и будет, но мне хотелось оттянуть этот момент. Я даже немножко почувствовала своё превосходство над легковерными ребятами, которые пробирались сейчас с фонариками по бетонным коридорам недостроенной пещеры, но в то же время мне было обидно. Так себя чувствуют малыши, когда им объявляют, что Дед-Мороза на самом деле нет. Я точно знала, что сегодня, на этой лунной поляне, моё детство закончилось. Больше не будет ничего таинственного и интересного, теперь только учёба, учёба и работа… Трудная. И нелюбимая.

— Может, тебе наврали? — с надеждой спросила я.

— Я у самой Нельзи спрашивала. Она в этих краях с детства живёт. Не было тут отродясь ни исследовательских станций, ни обсерваторий, ни кораблей.

— А как же ребята?

— Поблукают по подземке и вылезут. Не они первые, не они последние. Там местные постоянно лазят, в войнушку играют.

— Обидно, — вздохнула я и огрела себя хворостиной. — Слушай, а как же Игорь говорил, что его отец тут работает?

— Его родители давно развелись, — огорошила меня Танька. — Я в День Открытых Дверей случайно услышала, как мать с ним говорила. «Игорёк, как ты похож на своего отца! Где-то он сейчас?» И как начала про свою несчастную жизнь. Даже у меня уши завяли.

— И ты не разболтала?! Даже тогда, когда он врал, что позвонит отцу?

— Я умею держать язык за зубами. В отличие от некоторых.

В темноте не было видно, но готова поклясться, что она мне подмигнула. Я показала ей язык, а потом включила фонарик, потому что начались кусты. Остаток пути мы прошли молча. Мне не терпелось упасть в кровать, чтобы обдумать свалившуюся на меня информацию. Спрашивается, как мне теперь к Игорю относиться? Он же врун.

А может быть, просто фантазёр?

Когда я перелезала через забор, по земле прошёл низкий рокот, и я чуть не упала от сильной вибрации, сотрясшей всё в округе.

— Тань, что это?

— Самолёт, наверно. Не канителься, прыгай давай.

Я спрыгнула и зажала уши в ожидании нарастающего гула, но вибрация резко прекратилась, и снова стало тихо. Спорить с рыжей бестией я не стала, но это было что угодно, только не самолёт.

* * *

На следующее утро бодрый звук горна из динамиков разбудил весь лагерь, возвещая начало нового дня. От первого отряда на зарядку явились трое: Танька, Бама и ваша покорная слуга.

Скандал начался мгновенно, но обставлен был по-умному — тихо. Официально объявили, что отряд поехал на экскурсию, а этих троих наказали за неудовлетворительное поведение. Про меня и Таньку все поверили, а вот про Баму засомневались, но физкультурник быстро пресёк разговорчики в строю, и зарядка продолжилась, но уже без нас. Нас, не дав умыться, повели в прорабатывалку.

Ещё накануне ночью мы растолкали Баму, чтобы договориться, как будем врать, поэтому врали на голубом глазу и все одинаково. У нас была система подмигиваний и переглядываний на очных ставках, и за три часа из нас ничего не вытянули. Мы с невинным видом в сотый раз повторяли одно и тоже.

— Ну, они же в поход собирались с ночёвкой. Нет, не одни. С вожатым. А вожатый не пришёл. И они тогда сами ушли. А куда — не знаем, мы спали.

— А вы почему остались? — вопила Нельзя, рвя на себе волосы.

— Но мы же не знали, что вы будете ругаться! А то тоже ушли бы. Да вы не волнуйтесь, Марья Ивановна, они завтра придут. Ничего с ними не случится.

— А если случится? Как я родителям в глаза смотреть буду? Что скажу начальству? Вы меня под монастырь подвели!

Стены тряслись, окна звенели, но мы были крепкими орешками и не раскалывались. Баме надо отдать должное: она держалась стойко, как настоящий партизан, и заревела всего два раза. А что заревела — немудрено, ведь ей досталось вдвое больше, чем нам. То и дело в кабинете грохотало на разные голоса: «А ещё председатель отряда!» Нас допрашивала Нельзя, вожатые, врачиха, непонятные дядьки и тётки, так что к приезду настоящего милиционера мы поднабрались опыта поведения на допросе. Но милиционер оказался очень хитрый. Он не стал на нас орать и пугать колонией, как это делали все до него, а просто сказал:

— То, что вы не хотите выдавать своих товарищей, похвально. Но вы подумали о том, что с ними могла случиться беда? Может быть, там, куда они ушли, с ними произошёл несчастный случай, и они нуждаются в помощи. И их жизни зависят от вас троих. А вы молчите, как партизаны.

Мы переглянулись. Он был прав. Чёрт, и почему мне такое сразу в голову не пришло? Заводила Танька едва заметно прищурила правый глаз, и я ответила ей тем же.

— Куда они ушли? — продолжал милиционер.

— В подземку у заброшенного кинотеатра, — сказала Танька.

— А если хорошо подумать?

— Но они именно туда пошли! — подтвердила я. — Открыли люк на поляне, залезли…

— Не компостируйте мне мозги. Говорите честно, куда ушли ваши товарищи.

Не знаю как Танька с Бамой, а я растерялась.

— Почему вы нам не верите? — спросила я.

— Потому что и подземку, и кинотеатр прочесали в первую очередь. Ни одной живой души там нет. А с вами я ещё завтра поговорю, может, у вас проснётся совесть.

Он спрятал блокнот, попрощался с Нельзёй и вышел.

— Вы меня в гроб загоните! — рявкнула Нельзя. — Марш в столовую. Будете сегодня помогать дежурным.

— Нам день простоять да ночь продержаться, — шепнула мне Танька на выходе. — А завтра они придут, и всё будет ништяк.

Мы своё отдежурили, но лишнего компота нам не дали и обратно в палату не пустили. В лагере царило затишье перед бурей. Все взрослые знали о побеге, от детей пока скрывали. Марья лежала в припадке и пила корвалол. Милиция, конечно, первым делом позвонила родителям сбежавших, и назавтра ожидался грандиозный скандал. Милиционер велел дожидаться детей дома — вдруг приедут, а там никого нет! Но наверняка же среди мам и пап найдутся такие, что приедут и окопаются в лагере, и Марье придётся держать перед ними ответ. Это всё мы узнали от Люси, которая была правой рукой Марьи.

— Вот видите, что вы натворили? — сказала вожатая, и мы кинулись уверять её, что завтра утром все вернутся как миленькие и ничего с ними не случится.

— Хорошо, если так. А вдруг с ними беда? Эх, вы, друзья, называется. Да ещё председатель отряда с вами. Смотрите не разболтайте о побеге! Вас и так уже хотели в лазарет упечь, чтоб с другими не контактировали.

— Ни словечка никому не скажем!

В тот день начальник лагеря не скупилась для нас на трудовое воспитание, чтобы мы поменьше трепали языками. После мёртвого часа, который мы провели в лазарете, она то ли от нервов, то ли перед наплывом перепуганных и взбешённых родственников велела вожатой убрать методкабинет, а для выноса хлама приплела нас. Люся ворчала вполголоса, вытаскивала из длинного шкафа стопки бумаг и раскладывала их на нужные и ненужные. Ненужные мы должны были относить на мусорку. Это были не документы, а пожелтевшие рисунки и поделки ещё с шестидесятых годов, которых накопилась целая тонна, и всякие канцелярские принадлежности, потерявшие вид.

Меня удивило, что целую пачку почти новой чёрной копирки Люся объявила ненужной.

— Люся, можно, я это себе возьму? — бойко спросила Танька, опередив меня.

— На что она тебе?

— Рисовать.

— Да бери.

В мусоре оказалась масса полезного. Баме, например, перепала полузасохшая, зато двухцветная лента для печатной машинки, и она радовалась этой безделице как не знаю чему. Ну скажите, для чего нормальному человеку лента для печатной машинки?

А мне… Мне тоже кое-что перепало. Разбирая шкаф сверху вниз, вожатая добралась до полки с грампластинками и начала эти пластинки сортировать. Один черный и до предела зацарапанный диск лёг на стол… Второй… В руках Люси оказалась та самая прозрачная красная пластинка, похожая на леденец, и у меня перехватило дыхание. Неужели меня ждёт это счастье?

— Никуда не годится, — вынесла вердикт вожатая и бросила пластинку на стол.

— Люся, можно, я красную пластинку себе возьму? — заикаясь, спросила я.

— На что тебе? Она вся поцарапанная.

— Мне не слушать. Я через неё смотреть буду…

— Тебе сколько лет? Пять? Смотреть она будет. Да бери, жалко, что ли. Собирай мусор.

Я взяла вожделенный диск обеими руками и закружилась с ним по кабинету, глядя на мир сквозь волшебный красный винил. Всё сразу стало таким красивым, что на минуту я выпала из реальности. По ту сторону пластинки мне почудилось что-то сказочное, как во сне, и я бы туда точно улетела, но Танька дёрнула меня за рукав со словами: «Не спи на воде!» Расставаться с диском было ни в коем случае нельзя, и я при первой же свободной минутке отнесла его в кладовку и засунула в свой мешок, который временно исполнял обязанности рюкзака. Вот теперь было полное счастье.

Оставалось только дождаться ребят. После того, что сказал милиционер, я начала за них волноваться, хотя Танька была железно уверена, что с ними всё в порядке. Мы с ней держались вместе и с Бамой почти не разговаривали. Впрочем, та и не нуждалась в нашем обществе — всё свободное время сидела, уткнувшись в книгу. Наверно, по десятому разу её перечитывала.

На ночь нас опять упрятали в лазарет для надёжности, и мы не могли даже в картишки перекинуться, так как были под постоянным надзором. Оставалось только тихо переговариваться, лёжа в кроватях. Но даже поболтать нам не дали: в палату вошла медсестра, наорала на нас и велела спать. А потом села на табуретку у самой двери и принялась на нас зырить.

А я не могу спать, когда на меня зырят! Так и лежала с прищуренными глазами с девяти до одиннадцати, пока она не упёрлась. Но Танька к тому времени уже отрубилась, и болтать было не с кем. Баму, которая тоже не смогла уснуть под взглядом надзирательницы, я не считала за собеседника, поэтому пришлось отвернуться лицом к стене и попытаться заснуть по примеру Таньки.

Но Бама заворочалась, треща пружинами койки, включила фонарик и раскрыла свою книжку. А потом ещё и печенье вытащила, и начала им хрустеть. Вот чёрт! Мне тут же невыносимо захотелось печенья.

— Хоть бы поделилась, что ли.

— Бери.

Я мигом вскочила и прошлёпала к ней, взяла пару печенек из протянутой пачки и вернулась к себе. Жизнь налаживалась.

— Харэ читать. Мне поболтать не с кем. Как думаешь, где сейчас наши ребята?

— Очень далеко, — ответила она и отложила книгу. — Наверно, пролетают мимо Марса.

— Пфф! — я чуть печеньем не подавилась. — Ты что, глухая? Танька же русским языком объяснила, что нету там никакой станции, а есть только заброшенная подземка. И никуда они не полетели, а шатаются где-нибудь по округе.

— Это ты глухая. До тебя что, до сих пор не дошло? Они полетели по-настоящему, — прошептала Бама и опять уставилась в книгу.

— Ага, и Дед-Мороз существует, — презрительно фыркнула я, стряхнула крошки и легла.

Хочет верить в небылицы — пусть верит. Она, может быть, и вправду до сих пор верит в Дед-Мороза и Снегурочку. Ну скажите на милость, откуда в старых развалинах космический корабль? Скорее всего, потопали наши путешественники через поле в село, мороженое покупать, да и угодили в детскую комнату милиции, а завтра их на автобусе привезут обратно и сдадут Марье.

И уже засыпая, я вспомнила ту странную звуковую волну.