Мщение (гет)

Наслаждайтесь сном.

Потому что, когда вы проснётесь,

начнутся кошмары.

* * *

За окном стеной шел дождь, капли нещадно постукивали по стеклам, и у нее в голове стоял такой же, до невозможности противный грохот, будто бы кто-то там, в самой черепной коробке, нещадно отбивал кувалдой ритм. Хотелось закричать, слиться с воем ветра и раствориться в слезах, что стояли в глазах и никак не хотели омыть щеки. Как буря властвовала на улице, так и внутри у нее все разрывалось и металось, снося безразличие и стервозность. Ригель была сломлена. Еще чуть-чуть, и она упадет навзничь, и только брат, дорогой, любимый Маркус, заставлял ее стойко держаться на ногах и не опускать плечи.

Дверь хлопнула характерно, и она, все это время ходившая по комнате взад-вперед, остановилась, вцепившись в мраморный подоконник, и с расширенными глазами посмотрела на входящего. Он был бледен, с мокрыми волосами и помятой одеждой, а в его глазах была обреченность, которую уже просто невозможно было сдерживать. Сжав сильнее подоконник, Ригель приложила вторую руку к груди, где висел фамильный медальон, и стала покручивать его нервно.

— Маркус, — тихо прошептала она и увидела, как дернулась его голова. Устало взлохматив волосы, он улыбнулась как обычно: ярко и искреннее — так улыбаются, когда знают, что больше ничего нет.

— Боюсь, меня ничто не спасет.

— Нет! — закричала она, с такой силой сжав мрамор; еще чуть-чуть, и ее костяшки посыпались бы на пол. — Неправда! Ты опять обманываешь меня…не может быть такого…зачем ты так?..

— Ригель, — тихо прошептал он, и в его глазах блеснуло что-то, оставив на ее сердце рубец — она не могла видеть, как он опускает руки, как вот так вот смотрит на нее. Нет, Забини не умеет проигрывать и ни за что не потеряет еще и его. Хватит. Только не сейчас.

— Я пойду к Клариссе, — Ригель лихорадочно стала искать свою палочку, нервно ходя по комнате, делая хоть что-то, лишь бы не чувствовать, как внутри все полыхает. — Она же наша тетя, да и те деньги, что ей отдала мать…она непременно отдаст нам их…все будет нормально…ты только посиди и подожди…я обязательно все устрою, вот увидишь…только потерпи.

— Ригель, — повторил он настойчиво, дернув ее за руку. Она остановилась, не решаясь поднять глаза, и повисла, как безвольная кукла со сломанным механизмом.

— Что? — робко и едва слышно.

— Не делай ничего, чтобы оставило отпечаток на твоей гордости. И забудь обо мне как можно быстрее.

— Зачем? — яростно воскликнула она, резко посмотрев на брата: он как будто стал бледнее и старее, на всем его лице лежал отпечаток страха. — Не говори так, будто все уже решил. Если тебя не станет, что же будет со мной? Как мне тогда жить?

— Так же, как и всегда, — громко проговорил Маркус, и все его лицо исказилось от гнева. — Так, будто ничто не способно уничтожить тебя, будто тебе нечего терять. Не позволяй людям брать власть над твоим сердцем, не смей плакать и унижаться, слышишь? Встань на ноги уверенно, Ригель, и держи спину ровной. Моя жизнь кончена, а вот ты…ты обязана добиться вершин.

Нервно сглотнув, она отшатнулась, наткнувшись на спинку дивана, и во все глаза смотрела на брата. Перед ее взором пронеслось детство — в нем был только он один, ее Маркус, с которым Ригель делила печаль и радость, с которым смеялась так искренне и который единственный был свидетелем ее слез. Она всегда подражала ему: вела себя высокомерно, клеила улыбку на уста и унижала тех, кто был недостоин внимания, потому что он один был для нее авторитетом, лидером, чье мнение всегда одерживало верх.

Неужели она вот так просто лишиться его, вспомнит вдруг о гордости и не воспользуется шансом, даже если тогда ей придется упасть лицом в грязь?

Нет, Ригель не такая: ради своей семьи она готова на все.

— Это мой выбор, унижаться или нет, — жестко ответила наконец, наблюдая, как искажается его лицо от раздражения. — И ради тебя я попытаюсь вновь. Я достала ее адрес.

— Ригель! — прогромыхал Маркус, но она уже его не слышала. Отыскав глазами палочку, Ригель схватила ее и выбежала на улицу, тотчас промокнув. Дождь был такой мощный, будто капли оставляли синяки на коже, а ветер, противный, сильный ветер, бросал их прямо в лицо.

Поежившись, Ригель сжала палочку сильнее и попыталась сфокусироваться. Она столько дней искала свою тетю и лишь однажды увидела ее, когда та гуляла со своим сыном на детской площадке. Они смеялись беззаботно и выражали истинно семейное счастье, и ей было плевать, что где-то есть ее родные племянники, которые, возможно, нуждаются в ее помощи. Кларисса Сэлинджер вычеркнула отпрысков своей сестры, Ригель это понимала, но где-то внутри нее все еще теплилась маленькая надежда, что тетя поможет им. Иначе просто не могло бы быть.

Дом Сэлинджеров был неопрятным, но на фоне других — верх роскоши. Они жили в беднейшем районе, и Забини, оглядываясь, морщилась, не понимая, как можно довести себя до состояния, когда ты прекращаешь бороться и просто опускаешься на дно. Мотнув головой, она постучала в дверь, ерзая на ступеньках от холода, ведь он пробирал ее до костей. Поправив легкую ткань домашнего платья, Ригель сжала кулаки, пронзая ногтями кожу, и ощущала, как все тело ломится от усталости: неделя беспокойств и постоянных тревожных мыслей не прошла даром.

Дверь скрипнула и на пороге появился пухлый мужчина, который трусливо посматривал на гостью, взмахнув палочкой. Когда свет коснулся ее лица, он слегка отшатнулся, удивленный.

— Кто там? — прогромыхал женский грудной голос, и мужчина, дернувшись, как от пощечины, тихо проговорил:

— Кажется, это к тебе, дорогая.

Послышалась возня, что-то металлическое громыхнуло и до ее слуха дошли легкие, непринужденные шаги. Через минуту на пороге стояла Кларисса, которая, подняв глаза, с ужасом вытаращилась на незваную гостью. Обойдя мужа, она закрыла дверь у него перед носом и с яростью прошептала, подойдя к Ригель:

— Что ты здесь забыла? И как нас нашла?

— Тетя, — спокойно проговорила Ригель, ощущая дрожь во всем теле, ей было нереально холодно. — Помоги мне, деньги…нам срочно нужны деньги, я все верну, могу дать расписку, но одолжи, пожалу-…

Ее голос дрогнул, еще никого Ригель Забини не умоляла. Она посмотрела на это морщинистое лицо, в котором замечала отголоски матери, а потом прикусила губу до крови, мечтая провалиться сквозь землю. Кларисса Сэлинджер выглядела не на шутку злой.

— Да как ты посмела? — проговорила она, схватив ее за руку и с силой дернув. — Заявилась тут, понимаешь ли, деньги ей нужны. Иди работай в бордели, за такое миленькое личико тебе много заплатят, а к этому дому не смей даже на шаг приближаться, ничтожество, — Кларисса со всей дури оттолкнула ее от себя, будто бы Ригель была чем-то мерзким и грязным, и вытерла свои руки о фартук, морщась. — Как и мать твоя была потаскухой, так вот и ты такой будешь. Прокрутили все деньги, а теперь пришли. Родственники, понимаешь ли, — возмущенно скрестив руки, проговорила Кларисса, а все ее лицо будто бы потемнело от ненависти. — Ошибаешься, вся твоя семья — в могиле, а я для тебя никто. Так что проваливай, пока я не позвала людей.

— Тетя, пожалуйста, — перебила Ригель ее, чувствуя, как внутри просто все колотится. Такого отчаянья она не испытывала давно. — Я правда-правда все верну, только дай деньги… Маркус…его могут убить…

— А мне какое дело? — возмущенно прошептала в ответ, подходя к двери. Обернувшись на секунду, миссис Сэлинджер проговорила безразлично. — Такое же ничтожество, как и Мессия. Смотреть тошно.

Громкий хлопок был для нее спусковым сигналом. Ригель зажмурилась сильно, чувствуя, как внутри все разрывается от крика, и, не выдержав, дала ему волю, вцепившись в перила. Ей было так мучительно больно от бессилия и от понимания, что она никто. Эти чувства разрывали Ригель, вызывая в душе невиданную ранее бурю. Дождь, кажется, усиливался, но она уже не ощущала ни холода, ни унижения, только какая-то ненависть возвышалась над всем, придавая ей невиданную энергию.

Но потом она вспомнила о брате, у которого оставалось так мало времени, и, нащупав под ногами палочку, трансгрессировала домой. Шатаясь, Ригель аккуратно посмотрела во внутрь гостиной, в которой все еще горел свет, и увидела, что Маркус внимательно смотрит в окно, сгорбившись.

Время еще было.

А значит, не было повода сдаваться.

* * *

Она пришла к дому тети еще раз, но, постучавшись, ей не ответил никто, только штора дрогнула за окном. Забини было все ясно — Кларисса не поможет, и с каждым днем, когда Ригель приходила к этому дому, в ней сильнее разгоралась ненависть. За что она так с ней? Почему она не может единственный раз помочь?

Брат был плох. С каждым днем у него ухудшалось здоровье, а страх будто въелся в кожу, настолько болезненно выглядел Маркус. И чем хуже было ему, тем отчаяннее становилась Ригель. Гордость замолчала, на место ее пришла тупая ноющая боль и осознание, что только через постель она сможет найти деньги. Но к кому же податься?

Вычерчивая губы красным и смотря на свое отражение, Ригель видела, насколько она была неотразима. К ее ногам упадет любой, но выбрать нужно было только самого перспективного. Того, у кого были и власть, и деньги.

Самайн был идеальным вариантом. Несчастный брак, а значит мучительный, ненавистный ему секс с женой — этим можно было воспользоваться. Но выше всего возвышалось то, насколько он был влюблен в нее. Как Кроусон смотрел на Ригель: в этом взгляде было все, начиная от тоски, заканчивая нестерпимой жаждой. Он непременно согласится на эту аферу, но не потребует ли чего большего, воспользовавшись ее отчаянием? Не станет ли играть?

Ригель, нацепив на себя самую соблазнительную улыбку из всех, нервно сглотнула, сжав руки. Какова бы ни была его цена, она заплатит ее. Даже если придется убить себя окончательно, даже если потом она никогда не сможет расплатиться. Для нее брат был выше «я», и она будет бороться, унижаться, ползать в ногах, но сделает все возможное. Таков был ее нрав.

В последний раз заглянув в комнату брата и внимательно посмотрев на него, Ригель обнаружила его спящим. Что-то внутри у нее дрогнуло, какое-то мучительное ощущение надвигающейся катастрофы сдавило ее легкие, но нужно было спрятать отчаяние, боль и свое смятение. Она должна быть сильной и раскованной, чтобы Самайн согласился дать ей денег и не попытался воспользоваться ситуацией.

Вздохнув, Ригель подошла к кровати и поцеловала Маркуса в лоб, из-за чего он нервно дернулся, но не проснулся. Надо было действовать.

Уже через пару минут она стояла у этого вычурного особняка, чье золотое обрамление ослепляло глаза, а рядом был парк с огромными фонтанами, которые стояли в конусном порядке. Все пестрило от изобилия, и чем больше она стояла здесь, униженная и убитая, тем сильнее внутри у нее просыпалась лавина гнева. Мистер Кроусон-старший был чертовой мафией, и деньги, на которые все это было построено — были деньги тех несчастных, что купились на аферу. Как могла она просить у них помощи? Как смела вообще здесь стоять? Только одна надежда заставляла ее выпрямлять спину и идти медленно и грациозно; весь ее вид, все ее жеманство были результатом непрекращаемой битвы тщеславия и любви, единственных эмоций, которые казались ей искренними в потоке нескончаемого лицемерия.

Прикрыв глаза, Ригель улыбнулась ярко, широко, из-за чего у нее заболели щеки, и пошла вперед, смотря на все насмешливым, незаинтересованным взглядом. Что ж, если вся ее жизнь игра, то она никогда не останется простой пешкой, Забини обязательно выбьется в дамки, даже если сейчас ей придется падать все ниже и ниже. Потому что только когда ты находишься на самом дне, единственный путь — вперед, ввысь; ибо только достигнув самого края отчаянья, можно познать всю прелесть безразличия.

Ее встретил дворецкий. Окинув гостью высокомерным взглядом, он пригласил Ригель в гостиную и сказал ждать. Оставшись наедине со своими мыслями и этой аляпистой роскошью, она опять почувствовала нервозность и то, с каким треском летит улыбка с ее губ. Ригель боялась, что времени не хватит; что из-за Клариссы, на которую она потратила столько сил и времени, она потеряла самое важное — минуты, которые могли быть решающими.

Где-то внутри маленькая, злая Ригель колотилась в приступе страха; она скреблась своими ногтями прямо по сердцу и заставляла тяжело дышать. Уверенность таяла с секундами, что он не приходил, поэтому, когда дверь наконец издала характерный звук, Ригель вскочила с дивана, обернувшись и увидев его, Самайна. Он как-то нерешительно смотрел на нее, и к ней пришло странное понимание: ему все было известно.

— Прости, не мог раньше, — и хоть голос его был безэмоционален, она видела, что ему действительно было жаль. — Селена…опять вышла из себя. Ты ей не нравишься, знаешь? — он усмехнулся, отвернувшись, а потом вновь внимательно посмотрел своим глубоким и анализирующим взглядом, ища ответы на свои вопросы. — Зачем ты пришла, Ригель?

Пауза висела в воздухе слишком долго, потому что она не знала, как ответить на этот вопрос. Смотря в эти темные глаза, Ригель видела все, но самое главное — неизбежность, которая роком неслась над ее братом. Спохватившись, она быстро преодолела расстояние и подошла к нему близко, чтобы отчетливее видеть его глаза, и попыталась улыбнуться. Но улыбка трещала по швам.

— Самайн, — тихо, едва слышно, будто в момент она потеряла все свои силы. — Ты можешь помочь мне?

— Хочешь спасти брата? — его кадык дернулся, а глаза стали совсем непроницаемыми.

Ригель кивнула головой, приблизившись к нему еще ближе и положив свои руки на его широкую грудь, ощущая, как напряглось тело.

— Ты же сможешь сделать это? Попросить отца или…одолжить мне денег, я все верну, — продолжала она, пытаясь загипнотизировать его своим взглядом, но в ответ получила только усмешку. Ироничную и горькую.

— Моя цена будет высокой, Ригель, — холодно ответил, сорвав ее руки с груди и переплетя их со своими. — Потому что мне не нужны будут твои деньги, меня интересуешь только ты и никто другой, — сильнее сжав ладони, Самайн холодно усмехнулся, опять посмотрев на нее жаждущим и даже немного яростным взглядом. — Мы избавимся от Селены и будем вместе, а я подарю тебе такую жизнь, от которой ты просто не сможешь отказаться.

Нервно сглотнув, она попыталась было дернуться назад, но он так крепко держал ее, что у нее просто не было возможности. Самайн был очень сильным, а его голодный взгляд, в котором читались годы ожидания, не предвещал ничего хорошего.

Ригель думала. В ней метались странные чувства, но тщеславие было ярче всех. Это было самое выгодное предложение из всех: она не просто спасет брата, но и получит покровительство этого богатого мужчины, который будет лежать у ее ног и благоволить пред ней.

Все складывалось так удачно, но отчего же было так нестерпимо больно внутри? Отчего перед ее глазами на секунду возник образ Альбуса и сердце дрогнуло так по-предательски?

В ней сражались два чувства: тщеславие и любовь, и Ригель была слишком разумной, чтобы выбрать второе, потому что она, любовь, никак не поможет ей, не обеспечит безопасность брату и не улучшит жизнь. Единственный выгодный вариант Ригель — это Самайн Кроусон, и она ни за что не потеряет его.

Улыбнувшись, Ригель приблизилась к его лицу и прошептала прямо в губы:

— Я согласна.

Он целовал грубо, по-жесткому, терзая ее губы, оставляя на них мелкие раны, только ей было плевать. Нужно было как можно скорее возвращаться к брату и сказать, что она обо всем договорилась, что у них обязательно все будет в порядке. Внутри на мгновение образовалось спокойствие: так бывает, когда после стольких дней страха и нервов вдруг появляется спасительный круг.

Их отрезвил скрип двери и какой-то грохот. Самайн, недовольно сверкнув глазами, оторвался от желанных губ и посмотрел на порог, где стояла Селена, у которой на лице застыло выражение ужаса и слепой ярости и чьи руки держали металлический поднос, содержимое которое валялось на полу, и только один бокал катился по паркету, остановившись у ковра, со звоном ударившись о преграду.

— Вы…— прошептала она, схватившись за ручку. Весь ее вид был такой жалкий и побитый, что Ригель усмехнулась, приподняв брови, посматривая на нее из-за его плеча. — Да как…

— Ригель, — громко перебил ее он, отвернувшись от жены. — Думаю, мы договорились.

— Несомненно, — томно протянула Забини, следя, чтобы голос не подвел ее. Свою роль нужно было отыгрывать безупречно.

— Тогда я занесу деньги позже, — глаза в глаза, и весь мир подождет. — Чтобы закрепить наш…договор.

— Эй! — неистово прокричала Селена, но он даже не повернулся. Все его внимание занимала одна только Ригель, и не сказать, что это не льстило.

— До скорой встречи, Самайн, — прошептала она, усмехнувшись, а потом резко пошла по направлению к двери, ощущая яростный взгляд Селены, которая, казалось, еще чуть-чуть и просто завопила бы. — Пока, — непринужденно бросила ей Забини, прибавив шага, не слушая, как та яростно что-то заверещала, призывая ее остановиться. Ригель было плевать, все, что представляло ценность — был ее брат, и нужно было скорее попасть домой и разделить с ним радость.

Волнение переполняло ее душу. Какая-то забытая легкость наполнила тело, и ей было абсолютно плевать, что она собственноручно подписалась на зависимость от Самайна. Право, это было даже прекрасно — он любил ее так преданно и долго, пора уже дать собачке долгожданную косточку. У нее впереди одни только победы, Забини верила в это, улыбаясь счастливо, так искренне, как никогда в жизни.

Трансрессировав домой, Ригель вбежала в комнату брата, но его здесь не было. Нахмурившись, она позвала Маркуса, но ответом ей служила громкая, разрывающая нервы тишина. Забини прошлась по всему дому, заглядывая в каждый уголок, но нигде так и не смогла обнаружить его, и постепенно страх стал наполнять ее, грозясь выйти из берегов.

«Куда он, черт возьми, пошел», — в отчаянье думала Ригель, выйдя наконец на улицу. Парк у их дома был неухоженный, заброшенный, и какое-то гнетущее ощущение ложилось на ее сердце, стоило только посмотреть на эти дикие деревья, и позараставшие дорожки. В детстве это место притягивало своей мрачностью, они играли, резвясь в этих зарослях, прячась от надоедавших гувернанток, которые не очень и пытались искать их.

Какое веселое и беззаботное было у них детство, и насколько одиноким оно казалось теперь. Предоставленные только друг другу, они росли, как дикие звери, не знавшие родительской ласки. Призрак матери возвышался над ними, выходя из говорящего портрета, а живой отец был мертвее всех — он застыл во времени и лишь отчаянно пытался найти хоть какую-то работу. Все это пронеслось перед ее глазами, когда Ригель шла по таким знакомым сердцу тропинкам, меланхолично улыбаясь.

Она шла вперед, лениво посматривая по сторонам, когда увидела его. Маркус лежал на земле, почему-то лицом к траве, и не двигался.

«Какая глупая игра», — насмешливо пронеслось у нее в голове. Право, зачем он вообще разлегся посередине парка на холодной, мокрой траве?

— Маркус, — пролепетала беззаботно, но он молчал. С его губ не сорвалось ни слова.

Что-то внутри вздрогнуло. Ей хватило секунды, чтобы осознать, что это была никакая не игра, а что-то серьезное, и примерно столько же, дабы добраться до него и перевернуть к себе лицом. Ригель закричала, задрожав всем телом и резко отпрыгнула, продолжая с ужасом таращиться на брата.

Его лицо было синим, неественно, болезненно синим, и он смотрел такими пугающими большими глазами, что ее все начало колотить.

— Маркус! Маркус! — закричала она сильнее, опять подбежав к нему и начав трясти его за плечи. Он не говорил ничего и не подавал никакого признака жизни, и чем дольше она дергала его бездыханное тело, тем сильнее внутри у нее все разрывалось на части. — Ну же, очнись!

Слезы градом катились из глаз, закрывая ей обзор. Ригель с отчаяньем стирала их и продолжала звать брата, а потом с криком упала на его грудь, надрываясь от рыданий.

Маркус был мертв, она это знала, ощущала, видела, но не хотела принимать. Ей не верилось, как же так, только не сейчас, когда у нее вышло найти выход…как мог он покинуть ее?

Внутри был пожар. Он, обугливая ее легкие, грозился полностью уничтожить Ригель, а потом из него пламенем вырвалась такой мощи ненависть, что от нее распирало грудь. Это чувство застилало все: боль, потерю, отчаяние — она дышала этой эмоцией, срасталась с ней вместе.

У нее перед глазами предстало все: унижение, тетя, которая отказала ей в помощи, Самайн, который так жаждал ей обладать и который обещал дать новую жизнь.

И этот дождь, который будто бы оставлял синяки на ее теле — Ригель помнила это все и с каждым мгновением заставляла себя вспоминать упорнее.

И в душе ее родилась ярость, стирающая грани, а вместе с ней Ригель начинала видеть перед своими глазами Клариссу Сэлинджер. Если бы она помогла ей тогда, этого бы не было; если бы просто одолжила эти чертовы деньги, которые, по сути, украла у матери, то ей бы удалось спасти Маркуса. Он не лежал бы сейчас на мокрой траве с этими страшными глазами и синим лицом.

Ригель плакала, обнимая брата, цепляясь за его рубашку, зарываясь в нее носом. Все непролитые слезы, что в ней были, омывали ее щеки, а потом просто перестали. Механизм надорвался, обвалился с гулом в бесконечность, оставив пустоту. Ей было смешно: хохоча, она сильнее сжимала ткань в своих руках, морщась от боли.

После всего пережитого у нее в голове осталось только одно слово, оно заполняло ее сердце, отравляя кровь, и было это мщенье.

М-щ-е-н-и-е.

Она мечтала заставить Клариссу захлебнуться в боли, что сама испытывала. Лежа на груди мертвого брата, Ригель смеялась, представляя, как уничтожит ее, как втопчет в грязь. А потом Забини встанет, расправит плечи и заставит всех заткнуться. Они будут смотреть на нее с обожанием или ненавистью, испытывать противоречивые чувства, но никогда больше никто не посмеет задеть ее гордость.

Нет.

Ригель уничтожит каждого — безжалостно и беспощадно. Она отомстить за брата и воскреснет, как птица Феникс, откинув все свои чувства. Для нее больше ничего не существует, кроме мщения и выгоды, и Ригель будет жить только этими ценностями.

Захлебываясь от смеха, Ригель сжала кулаки, прикрыв глаза, со свистом вдохнув ртом воздух.

Да. После падения дорога будет одна, и ведет она только вверх, куда она непременно заберется и откуда ее больше не сбросит никто.