Невидимый свет (джен)

Шаг.

Человек идёт медленно, неуверенно.

Ещё.

Его след отмечен красными каплями.

И ещё.

Ноги в поношенной самодельной обуви тяжело ступают на раскалённый песок.

Шаг.

Небо над его головой — бледно-бежевое, пыльное, как экран старого телевизора. Только на самом верху этот неопределённый цвет наконец переходит в более-менее голубой. И в этот просвет голубизны нещадно бьют лучи ненавидящего солнца.

Шаг.

Человек идёт слегка в гору. У подножья бархана за его спиной виднеется красное пятно и несколько кусков мяса, некогда бывших его последним преследователем.

Шаг.

За спиной этот человек оставил много. Всего и не упомнишь, и не обдумаешь, а пока — надо идти вперёд.

Шаг.

А впереди виден белый блеск: ослепляющий, хищный — такой же, как и это солнце.

Человек останавливается, подносит руку к глазам. На местности, гладкой, как гладильная доска, глазомер может и обмануть.

Впереди сияет громада Белого Храма или Храма Инанны или просто Храма — у здания много имён. Впереди нестерпимо сияет хорошо забытый старый, новый город Урук.

Шаг.

Человек падает.

* * *

— Ну чё, фонит?

— Не сильнее, чем всюду.

Пауза. Прохладный металл касается груди. Ткань рубашки трещит под лезвием.

— Да не трясись ты так, ну ёманарот! Сказано: не лучевуха, значит — не лучевуха.

— Он шёл в Урук. От этих магов всего мож…

— Заткнись, женщина. И передай морфий.

Укол. Мир снова погружается во тьму.

— Спокойно, парень. И не такое бывало…

* * *

Очнулся я от холода. Прислушавшись к ощущениям, понял, что это не холод смерти, а значит, я либо уже умер, либо всё ещё жив. По крайней мере мне было больно — а после смерти больно не бывает. Насколько мне известно.

Некоторое время я лежал, не открывая глаз и вообще не подавая виду, что пришёл в себя: память о последних событиях была обрывочной — вполне могло оказаться, что я попал к рейдерам. Или того хуже…

Было довольно прохладно, возможно даже ниже ноля. Из-под чего-то вроде одеяла торчала только моя голова, но этого было вполне достаточно, чтобы начать зябнуть. Значит, наступила ночь. Таков климат Иракской Пустоши: днём — нестерпимо жарко, ночью — лёгкие заморозки. В то же время справа от себя я чувствовал источник тепла.

Воздух вокруг пах спиртом, потом, дымом, дешёвым табаком. Тепло, которое я чувствовал, вряд ли исходило от костра. Костёр — это либо кто-то невезучий, попавший в лапы Инквизиции, либо небольшая куча так называемых Деверь… э-э… Дре… Деревьев, вот. Это как верблюжья колючка, только гораздо толще, выше и зеленее. У нас тут уже давно научились изготавливать свой собственный сухой спирт: на нём теперь и еду готовят, и всё такое…

Мысли разбегались, нужно было сосредоточиться. Я напряг слух: тихое гудение спиртового пламени, чьё-то дыхание, множество тихих металлических звуков. Я был здесь не один, а сидевший рядом человек был вооружён. К добру это или к худу, я ещё не решил.

— Мау?

Что-то прохладное и влажное коснулось моего лица.

— Что, прочухался? — низкий и скрипучий мужской голос.

Притворяться не было больше смысла. Я открыл глаза и повернул голову: тут же меня встретил любопытный кошачий взгляд. Крупная бледно-охряная кошка сидела у моего лица. Над головой я видел высокий круглый купол с круглой дырой по центру: несколько десятков изогнутых алюминиевых жердей упирались в обод, окружающий это отверстие; нижними концами жерди упирались в шесть секций решётчатой стены; сверху на всё это был накинут толстый тёмно-зелёный тент.

— Мау, — веско констатировала кошка, повернув голову к хозяину.

Говорят, до войны каракеты были очень редкой и дорогой породой. Не знаю, как там в мире, но у нас это единственная оставшаяся порода. Слабый Невидимый Свет, бьющий сюда из Багдада, заставил их плодиться с удивительной скоростью. А уж эксперименты Путейцев… надо сказать, каракеты были их единственной неоспоримой удачей: направленное магическое воздействие перевело и без того умных животных в разряд предразумных.

— Что ж ты, братец, днём-то попёрся? Сорок градусов в тени, да и то, если найдёшь тень. А если б ты в бурю попал? Как будто вчера родился, чесслово.

— Мау! — сердито поддакнула кошка, лениво направляясь к человеку.

Я попытался собраться с мыслями, чтобы придумать более-менее разумный ответ.

— Ладно, можешь не отвечать. От этих психов из Инквизиции даже безногий побежит.

А вот это уже напрягало: человек знал, что я скрываюсь от инквизиторов.

— Они вроде как благодетели, защитники и всё такое. Только в последние несколько лет совсем озверели — хватают всех подряд.

Человек был прав. Я-то, конечно, не все подряд, но он наверняка этого не знал — можно было притвориться невинной жертвой. А то мало ли…

— Сам не знаю, чего они ко мне привязались… — только сказав это, понял, как же пересохло у меня в горле.

— М-да, и разумеется, ты не знаешь, почему тот бедный ублюдок вдруг развалился на части, — усмехнулся человек.

Чёрт…

— Да ты не волнуйся, я другим не сказал. А то поднялась бы буча, — Придирчиво осмотрев двуствольный обрез, мужчина наконец-то отложил его в сторону. Он сидел по-турецки у самого огня. — Я тебе вот чё скажу: эти ваши Путейцы может и странные, но они однажды меня серьёзно выручили. Так что это, можно сказать, ответная услуга.

Поднявшись, он начал рыться в сумке.

— Хорошо, что мы рядом дневали. Машка пошла охотиться и учуяла тебя.

Машкой, как я понял, звали его кошку. Человек подошёл ко мне с металлической флягой. Я уже достаточно пришёл в себя, чтобы принять питьё из его рук.

— Сам? Ну да, вы, молодые, лечитесь быстро…

Во фляге оказался слабый сидр. Никогда не был до конца уверен, из каких именно фруктов (и из фруктов ли) его делают: но суть в том, что, имея плантацию фруктов, гораздо легче гнать из них спиртное, чем добывать воду.

— А тихо ты его снял. Мы не слышали выстрелов. Ты ещё и тишину наколдовал?

— Он не успел выстрелить.

Воспоминания вернулись к этому моменту. Я до последнего держал на кончиках пальцев «перетасовку»: простое и злое заклинание, перемешивающее всё в области действия. Идиот-инквизитор наверняка знал, что даже неопытный маг, поддавшись отчаянию, становится эквивалентен отряду спецназа. Но он был либо совсем идиот, либо получил чёткий приказ преследовать меня до конца.

Человек усмехнулся:

— Ну даёшь, ну даёшь! — когда я наконец закрутил и отложил флягу, он протянул мне руку. — Абдул Скворцов. Торговец.

Ого, человек с фамилией. Да ещё и не с арабской.

— Басир, — я пожал его руку, — Жертва обстоятельств.

Человек улыбнулся:

— Ну, чувство юмора ты не потерял. Я всегда говорил, что это главное.

В круглом просвете купола небо удивительно чистого тёмно-синего цвета начало понемногу светлеть.

* * *

— Я-а-а вижу зде-е-есь что-то на букву Пэ, — протянул мальчик.

Как выяснилось, мы сделали остановку в небольшом селении, но вновь забывшись, я всё пропустил. Когда я вновь пришёл в себя, уже стоял относительно прохладный безветренный вечер.

— Тупая игра, — ответила девочка.

Кроме Песка, Печали, нескольких Поселений и, вероятно, Пиздеца, на сотни километров вокруг не было больше ничего на букву П. Моя новая компания состояла из Абдула Скворцова, Зульфии Скворцовой, их двух детей, каракета по кличке Машка, нескольких угрюмых наёмников и десятка верблюдов.

— А во что ещё тут играть? — парировал мальчик.

— Очко.

Услышав новый женский голос, я обернулся. Двое замыкающих строй каравана наёмников ухитрялись вести своих верблюдов так, чтобы между ними помещалась небольшая столешница.

— Да ну тя в задницу… — ответил её соперник, бросая карты на стол.

Караван шёл на юг. Под ногами верблюдов в тёмно-охряном море песка изредка проскальзывали тёмно-серые островки асфальта. Счётчик Гейгера молчал. Люди, обменявшись несколькими репликами, снова надолго замолкали.

Говорят, до Войны верблюды были удобнее: у них тогда было всего четыре ноги; когда ты сидел между их горбами, тебе не мешала вторая пара лопаток, перемещающаяся где-то в районе твоих бёдер. Нынешние шестиногие верблюды ходят, конечно, быстрее и груза берут больше, но приходится изменять конструкцию седла, чтобы не доставлять неудобств ни себе, ни животному. Да и посмотрел бы я на того, кто попытается пустить это в галоп. Хотя, надо признать, я впервые сидел верхом, так что специалистом меня назвать нельзя.

— Слушай, Басир, а ты вообще откуда? — Абдул поровнял своего верблюда со мной, надеясь развеять скуку разговором.

— Сок, — ответил я.

— Сок? Деревня?

— Да.

— Зуля, ещё один! — он рассмеялся.

Ну да, ну да… это проблема всех поселений такого типа. То есть придорожных поселений, основанных на развалинах бензоколонок. Они все похожи, и у каждой над въездом висит табличка «SOC», а каждодневная борьба за выживание не располагает к развитию фантазии. Вот и стоят в Иракской Пустоши десятка два поселений под названием «Сок». Говорят, севернее есть ещё несколько поселений под названием «Нок», и даже парочка «Лукойлов», но сам я их не видел.

Абдул понизил голос:

— Я даже не буду спрашивать, почему ты ушёл.

В его глазах я увидел сочувствие. Судя по внешности, Абдул был стар. Очень стар — лет тридцать или даже сорок. Человек, многократно объехавший всю Пустошь, и сумевший прожить так долго, наверняка мог похвастать опытом и мудростью. Именно поэтому — именно потому что Абдул был мудр, — он не хватался за оружие, едва заслышав запретное слово: маг.

Таких, как я, ненавидят и боятся. До недавнего времени я торчал в Соке, вдалеке от больших событий: я не знал, были ли к тому поводы, каковы причины этой ненависти. Всё, что мне рассказывали о магах, было в лучшем случае сплетнями — в основном это были страшилки. Страшилки, которые селяне рассказывают вечерами, чтобы почувствовать себя лучше. За несколько часов до этого, днём, они до смерти забили камнями девушку, за то, что она влюбилась в рейдера и хотела с ним сбежать: никто в здравом уме не будет иметь дела с рейдерами, но разбивать человеку голову буквально ни за что? И теперь они обмениваются ужасными историями: про шайтанов, похищающих души/младенцев/деньги (нужное подчеркнуть), про инквизиторов, сжигающих любого, кто косо посмотрит, и конечно про магов, наводящих чуму и лучевуху. И это заставляет их думать, что убийство женщины — чуть ли не милосердие.

И самое ужасное: по большей части все эти истории — правда.

Как бы то ни было, мне кажется, я знаю, откуда всё это идёт. Если коротко: полтора-два века назад, когда мир ещё был в порядке, люди и маги крепко повздорили — меж собой и друг с другом. Люди сбросили Бомбы (пёс его знает, что это: кого бы я ни спрашивал, это были просто «Бомбы»), маги ответили взаимностью и наколдовали что-то настолько же мощное (версии разных рассказчиков серьёзно отличаются: от наведения чумы по всему миру — и до призыва огромных булыжников прямо с неба). Некоторые из тех, кто успел спрятаться, выжили — и теперь продолжают свою грызню. Как-то так.

Не знаю, что мы потеряли. Говорят, у нас тут и до Войны-то было не очень.

В любом случае: магов боятся и ненавидят. Поэтому до недавнего времени я соблюдал крайнюю осторожность, развивая свои врождённые способности. Но однажды вечером я не сдержался…

— Мне только интересно, где ты прокололся, — Абдул продолжать говорить тихо.

— Гопота. Обычно мне удавалось избежать встречи с ними. Но однажды меня прижали. Я пригрозил их главарю, что его голова окажется там, где солнце не светит.

— Не помогло?

— Не помогло… — вздохнул я.

Пауза.

— И?

— Ну… я телепортировал его голову в его же задницу.

Даже верблюды вздрогнули: до того громко расхохотался Абдул.

— Что такое, муж?

— О-о-ой, не могу-у-у… а? А, да ничего, Зуль, просто неприличный анекдот.

Мне, впрочем, было не до смеха. Селяне не хотели иметь ничего общего с Инквизицией. Так что меня просто вышвырнули. Без оружия и припасов шансов у меня не было: я только знал, что маги в основном селятся в Уруке — поэтому направился туда. Пан или пропал.

— Уф… хих… извини, парень.

— Куда мы едем, кстати? — Надо было менять тему.

— А. В Сапфир. Небось, никогда не видел столько воды в одном месте, а?

Мои глаза действительно округлились от удивления. Ничего странного, конечно: торговый караван идёт в крупный город. Но город Сапфир — один из центров цивилизации в Иракской Пустоши: дело в том, что этот город построен на развалинах Эль-Хидра, то есть на берегах Ефрата. Есть только один город, способный соперничать с Сапфиром: Агат (в прошлом — Эс-Самава), тоже стоящий на Ефрате. Я слышал много историй о городе: все они в красках описывают богатство города, и то, что жизнь там кипит не только ночью, но даже днём. А ещё рассказывали о невероятном уровне защиты Сапфира: драгоценный камень Иракской Пустоши обрамлён камнем, бетоном, кирпичом, колючей проволокой, жестью и кое-где даже настоящей сталью. Логично: город на самой реке — лакомый кусочек.

В Пустоши можно найти много мест для поселения: несколько оазисов, развалины городов (а особенно — складов), метро (сеть рукотворных пещер под городами — до Войны люди путешествовали по ним на специальных машинах), немногочисленные рабочие оросительные каналы, и конечно — берега Ефрата. И если руины всегда на месте, то оазисы и каналы имеют обыкновение пересыхать и вновь наполняться водой. А уж берега Ефрата — место настолько злачное, что там почти всегда идёт война. Что творится на берегах Тигра, никто не знает: он находится далеко на севере, путь к нему преграждает Невидимое Солнце, взошедшее сразу после Войны там, где раньше стоял Багдад. «Невидимое Солнце» — метафора не слишком понятная, но факт остаётся фактом: границы этой зоны неустанно охраняют, причём не столько от незваных гостей (никто в здравом уме туда не попрётся), а от того, что лезет оттуда.

Менее удачливые люди основывают селения типа Сока, воду им приходится закупать у более везучих соседей. Многие таким образом прогорели, но дело того стоит: за безводные территории борьба почти не ведётся, так что умелый руководитель может превратить задрипанную бензоколонку в хорошо защищённый рукотворный оазис.

Некоторые выбирают другой путь. От отчаяния ли, природной ли злобы, или просто из жажды острых ощущений они берут оружие, крадут верблюда, ампутируют ему средние ноги, сбиваются в банды и начинают трахать, грабить и убивать (не обязательно в таком порядке) всё, до чего дотянутся.

И только Урук стоит в голой пустыне, отстроенный на очень древних каменных руинах, не привязанный ни к чему. Большинство селений привязаны к какому-то месту: Урук сам — Место. Никто не знает, откуда в Уруке вода, еда, одежда, медикаменты, патроны и прочий фураж — все объяснения сводятся к разведённым рукам и вздоху: «это магия».

После долгого молчания, Абдул снова обратился ко мне, понизив голос:

— Я так понимаю, тебе надо в Урук. На караваны даже не надейся — дураков нету. Если магам что-то нужно, они приходят сами и сами торгуют.

— И как мне тогда добраться из Сапфира в Урук?

— Как я и говорил: маги сами приходят в Сапфир, если им надо поторговать. Возможно, тебе повезёт встретить одного из них. Ну, а если ты больше человек действия… можешь попытаться украсть верблюда, только я бы скорее к Невидимому Солнцу попёрся.

Вопрос о пешем переходе даже не поднимался. Иракская Пустошь — не то место, где можно доверять своим ногам. И конечно, без слов было понятно, что одного из своих верблюдов Абдул мне не отдаст: как бы не помогли ему маги в прошлом, благодарность имеет свои границы, а он и так уже спас мне жизнь.

— Понял. Спасибо, Абдул.

— Ещё кое-что. В городе есть инквизиторы. Будь осторожнее.

Вскоре я увидел, как слева от каравана зарозовело небо. В первых лучах я увидел руины каменных домов и стоящую в отдалении самодельную стену. Караван медленно двигался по разрушенному проспекту, лишь кое-где припорошенному песком: тут частенько прибирались. Впереди нас ждали ворота Сапфира.