Дочь Волдеморта (СТАРАЯ РЕДАКЦИЯ!) (гет)

— Мистер Эйвери примет вас в гостиной, мадам, идите прямо, вон туда, — вежливо сказала престарелая горничная, встретившая Гермиону.

Не заставляя себя упрашивать, леди Малфой стремительно ринулась в указанном направлении.

Распахнула дверь и хлопнула ею за спиной. Прекрасный Принц пошел навстречу с чарующей улыбкой.

— Какая приятная неожиданность! Что привело вас ко мне, леди Ма...

Гермиона, сверкнув глазами, бросилась на него, с размаху залепив радушному хозяину звонкую пощечину сначала по левой щеке, потом другой рукой — по правой. Замахнулась в третий раз, но Эйвери перехватил ее с кошачьей ловкостью хищника. После короткой борьбы он припер Гермиону к закрытой двери, зажав ее руки над головой.

— Пусти меня, сучий сын, я выцарапаю твои бесстыжие глазища... — прошипела ведьма, яростно пытаясь освободиться.

— Ах, не поминайте такими словами мою достопочтенную матушку, леди Малфой! Она была во всех смыслах порядочной женщиной и рано покинула наш сумасбродный мир, — хохотнул Эйвери, перехватывая ее запястья одной рукой и тем самым освобождая вторую. Он стоял так, что полностью придавливал задиристую визитершу к двери, не давая брыкаться и пинаться. Теперь Прекрасный Принц немного отстранился, всё еще сдерживая ее движения. — Чем обязан столь бурному посещению, леди Малфой? — с иронией спросил он. — Вы меня, право же, удивляете.

— Проклятый ублюдок!!! Ты сжег деревню магглов, в которую я тебя возила, ты убил Кляра, которому изменял память, ты уничтожил маггловский монастырь!

В незабудковых глазах Эйвери заплясали озорные искры.

— Припоминаю, — чуть ли не мурлыкнул он.

— Мразь! Ты... Ты что-то сделал с соседкой моей приемной матери и ее сыном! — перешла на хрип Гермиона, лицо которой исказила судорога.

— Приказания Темного Лорда я всегда выполняю в точности, — насмешливо склонил голову Прекрасный Принц, и непослушная прядка упала с его лба на красивое юношеское лицо. — И с удовольствием, леди Малфой.

Гермиона перестала вырываться, и он, почувствовав это, отпустил ее руки и отступил немного назад. Ведьма стояла, опершись на дверь, и часто дышала.

Потом медленно осела на корточки и закрыла руками лицо.

— Зачем? — глухо и горько спросила она. — Из-за этой дурацкой книги? Ты же изменил его память!

— Второй мальчишка излишне трепал языком, — лениво протянул Эйвери. — А деревенские магглы чересчур много знали.

— Да что они могли сделать?! — со стоном выдохнула ведьма.

— То, что раз уже аукнулось... — философски заметил Прекрасный Принц без даже напускной тени жалости или сострадания к ней и убитым. — К чему рисковать?

— Зачем ты вообще сказал об этом mon Pére? — почти беззвучно спросила женщина.

— Дорожу своей буйной головушкой, леди Малфой, — хохотнул Эйвери. — Как ни странно.

Он протянул ей руку, и Гермиона, после недолгого колебания, позволила помочь себе подняться.

— Не забивайте голову, миледи, — продолжал Прекрасный Принц, подхватывая ее под локоть. — За два года вы ни разу не вспомнили об этих столь милых вашему сердцу магглах.

— Ненавижу, — прошептала Гермиона, опускаясь на кушетку. — Убийцы. Стервятники!

— Мы — хищники, леди Малфой. И защищаем свою территорию и своего вожака.

— Не хочу больше иметь ничего общего ни с ним, ни с вами! — свистящим шепотом выдохнула ведьма, впиваясь ногтями в ладони.

— О, миледи... От Темного Лорда уходят только в ад, — заметил Эйвери, подавая ей стакан воды. — И самых близких слуг Его Светлость, обыкновенно, лично провожает туда.

— Тогда пускай убьет меня! И всё, по крайней мере, закончится.

— Дорога в ад может быть очень, очень долгой, — почти пропел, улыбаясь, Прекрасный Принц своим грудным опьяняющим голосом. В его глазах цвета васильков плясали игривые бесенята.

А за огромными окнами гостиной начался стихийный весенний ливень, переходящий в бурю и ураган...

_________________________

1) На следующей странице (лат.).

* * *

Гермиона плохо помнила всё то, что происходило после этого. Бесконечное пульсирующее пятно.

Она была в бешенстве, полупаническом и страшном. Впервые ныне Волдеморт разделался с близкими ей людьми — жестоко, бессмысленно, властно. А ей даже забыли об этом сказать. Подумаешь, магглы, которые дороги Гермионе?..

Чужую жестокость, даже видя ее вблизи, — несправедливую, чудовищную, страшную, — можно стоически сносить, философски оправдывать на задворках сознания и мужественно терпеть рядом. Ощущая себя мучеником, но жертвой обстоятельств.

Понять истинный лик Вельзевула по-настоящему можно, лишь когда когти его станут рвать уже тебя и твоих ближних. Растерзанные на глазах невинные жертвы ужасают и потрясают, — но это не то. Понимание возможности подобной расправы над тобой и теми, кто дорог тебе, — не то. Ибо вероятность — не есть реальность.

Поистине просыпаешься лишь тогда, когда то самое страшное, необратимое и фатальное, уже произошло с теми, кого ты любишь.

Всё иное может отступить. Всё иное простить возможно.

Чужие муки, увы, забываются легко. Свои ранят не только разум и абстрактное сострадание — но и саму душу.

Оказывается, не только враги способны топтать сердце Гермионы — но и «свои» так же легко, походя, отрывают кусками его плоть. Без причин, без оглядки.

Без ненависти Драко Малфоя, без убежденной фанатичности Гарри Поттера.

Столь же жестоко, но просто так.

Не осознание угрозы, исходящей от Темного Лорда, не мгновенный страшный блеск в его глазах — а суровая, необратимая реальность содеянного.

Вот когда ужас истинен, вот когда несправедливость вызывает подлинную ярость — тем более сильную, чем более она бессмысленна.

Помимо шока и ужаса, помимо бешеного гнева, захлестнувшего Гермиону затем, она еще и не спала последние сутки и ужасно устала.

Это был исступленный и грандиозный скандал. С битьем чернильницами стекол в шкафах и швырянием книгами в портреты предков. С громкими фразами и остервенелым хлопаньем дверьми.

Гермиона с отвращением оставила преподавание и Блэквуд-мэнор. В запальчивом порыве она заявила отцу, что ее ребенок никогда не будет учиться в его гимназии, что Волдеморт вообще никогда больше не увидит ни ее, ни Генриетту, если не решит немедленно убить к чертям их обеих. Что он сломал ее жизнь, что она его проклинает и ненавидит.

И много чего еще.

Из родовой усадьбы своей матери Гермиона забрала только одну вещь. Рубиновые серьги ничего не понимающей Габриэль. Те самые, что подарил когда-то кобре Волдеморта Прекрасный Принц. Он на прощание сказал Гермионе тогда, из печени и сердца какого маггла они были сделаны.

Последнее «прощай!» от Робби Томпсона...

Гермиона увезла Етту в Баварию во владения Адальберты, и первое время девочка была даже рада этому, как бывает рад ребенок любым событиям и переменам. Весь тот вечер, двадцать первого апреля, леди Малфой провела со своей дочерью, оставив ее только чтобы написать хозяйке дома в Гамбург о своем долгосрочном прибытии. Бабушка Генри всё еще находилась у хворающих Теутомаров и ответила гостеприимно, но коротко, передав все свои владения и слуг в распоряжение невестки, но даже не смогла назвать приблизительную дату своего возвращения.

Поздно ночью, когда Етта уже сладко спала и успокоились в замке переполошенные внезапным приездом родни слуги, Гермиона со свечей в маленьком серебряном подсвечнике спустилась в библиотеку.

Первый супруг быстро явился на ее зов — вышел на широкий холст, украшавший левую стену и представляющий собой вид на высокое вольтеровское кресло у весело пылающего камина полутемной гостиной.

— Мне нужно поговорить с тобой, — пробормотала Гермиона и невольно всхлипнула, отворачиваясь к темному пятну окна. — Прости за то, что я столько времени молчала, — зашептала она. — Пыталась быть не такой, другой. Той, которой легче жилось бы в окружающей действительности. Меня хватило ненадолго... Ох, Генри, я... Я ушла от отца, я больше не хочу иметь с ним ничего общего. И он, кажется, отпустил меня. А теперь я... Не знаю, что мне делать. И мне страшно.

Она стала сбивчиво рассказывать о том, что произошло за этот бесконечный день, от утреннего разговора с Крамом, который, казалось, был миллион лет назад в другой, далекой реальности, до громкого скандала, который она закатила, и их с Еттой переселения в Баварию.

Генри, и все многочисленные Саузвильты с картин, развешанных по стенам библиотеки, внимательно слушали эту исповедь. А когда Гермиона умолкла, портрет первого супруга огорошил ее ответом, которого она менее всего от него ждала.

Почему-то леди Малфой считала, что Генри будет всецело на ее стороне. И потому вся его пространная речь, последовавшая за ее рассказом, не вызвала в Гермионе ничего, кроме раздражения.

Генри считал ее поведение глупым и даже опасным. От всей души он надеялся, что оно не будет иметь последствий и прежние отношения с Темным Лордом удастся быстро восстановить.

Он ругал ее за необдуманную горячность и глупость, недоумевал, чем поступок Темного Лорда, о котором она узнала теперь, поразил ее больше, нежели любые иные. Почему необратимые события двухлетней давности заставили сейчас рисковать жизнью и счастьем дочери и себя самой.

Более того, Генри был убежден, что Темный Лорд никогда не отступится от своих планов и что не может быть, чтобы в отношении ее и Генриетты этих планов он не имел. Что своим неразумным бунтарством сейчас Гермиона только измучает себя, чтобы затем всё равно покориться, но уже сломленной и униженной.

Что для Генриетты далеко не хороши все эти перипетии, что она любит своего деда и вовсе ни к чему сеять в ее душе сомнения и раздор, тем более что в итоге всё в любом случае будет так, как угодно Темному Лорду. Что этим глупым поведением Гермиона добьется только ссоры с дочерью.

И еще много всего.

— Иногда, как говорил маггловский Гамлет, из-под земли поднимается гул того, что было в ней глубоко погребено, и, словно фосфорический свет, блуждает по воздуху; но эти огни мимолетны и только сбивают с пути, — подытожил он свой вердикт цитатой из известного произведения.

Но Гермиона уже плохо слушала портрет своего первого мужа.

Вопреки всему сказанному, она только тверже уверилась в правильности принятых решений. С той жизнью, которую она вела раньше, определенно следовало заканчивать. Довольно! Благодарность, которую Гермиона испытывала к Темному Лорду за то, что он позволил ей уйти, — была единственной к нему благодарностью. И леди Малфой осталась непреклонна.

Но этот разговор с Генри окончательно подкосил ее.

Такого ужаса безысходности и одиночества наследница Темного Лорда не испытывала давно — а может быть даже и никогда прежде.

Наутро после бессонной ночи, полной сигаретного дыма и безрезультатных поисков Милагрес, леди Малфой написала письмо Тэо д’Эмлесу и попросила его о встрече где-нибудь на его территории, подальше от Даркпаверхауса. И Лондона.

Когда почтовое заклинание вспыхнуло и унесло подписанный ее именем пергамент со стола в кабинете баварского замка, знакомый голос раздался вдруг откуда-то из-за чернильницы, отчего Гермиона подпрыгнула, больно стукнувшись коленом о столешницу.

— Ты стала излишне нервозной, — добавил Генри с холодцой после того, как его мнение об отправленном послании заставило бывшую супругу подскочить от испуга.

Он стоял рядом с огромным, в сравнении с его ростом, пушистым белым котенком, умилительно трущим лапкой свою мордашку на небольшом календарике, прислоненном к подставке для перьев. Изображение Генри не реагировало на угрожающих размеров животное и только с осуждением смотрело на Гермиону, которая с ледяной яростью встала и вышла из комнаты прочь, с трудом удерживая себя от желания приказать слугам собрать по дому все картины и картинки и снести их куда-нибудь на чердак.

* * *

Тэо пригласил леди Малфой к себе, в фамильные владения, располагавшиеся в тридцати милях от Руана посреди живописного леса, скорее напоминающего парк. Братья д’Эмлесы жили в двух отдельных от родительского дома флигелях, удаленных также и друг от друга. Так что этот уединенный уголок как нельзя лучше отвечал просьбе Гермионы.

Она прибыла туда к вечеру того же дня. С мрачной откровенностью рассказала Тэо всю правду — не в ожидании совета, советы ей были ни к чему: она не стала бы слушать того, что шло вразрез с ее соображениями.

Не за советом и не за утешением явилась вдова Люциуса Малфоя к своему эксцентричному приятелю. А лишь за сизым туманом, в котором и погрязла: растворилась и утонула, блаженно забывая свои сомнения и тревоги в парах дурманных трав, тлеющих в резной деревянной трубке забвения.

Это бегство в вымышленный мир фантазий внесло серьезный диссонанс в отношения с Генриеттой, которая быстро заскучала в пустом замке и скоро изъявила желание узнать, когда же кончится их пребывание в гостях. Тут-то мать и заявила, что возвращаться в Блэквуд-мэнор они не станут.

Она попыталась объяснить это внезапное решение с максимальной честностью — растолковать дочери, насколько опасен на самом деле Темный Лорд, насколько нежелательно находиться с ним рядом, и что здесь они заживут мирно и здорово, и всё скоро обязательно наладиться, а Етта — привыкнет к благоприятным переменам.

Но девочка не желала к ним привыкать. И бесконечно разозлилась из-за этого внезапного сообщения. Она любила grand-père и вовсе не хотела расставаться с ним. Получился конфликт еще более жгучий, чем грандиозная ссора позапрошлого лета, и разлад этот во сто крат усугубил и без того кошмарную ситуацию, всё глубже загоняя Гермиону в сизый туман, где не было проблем и неприятностей.

И тут внезапно появились Амаранта и Рон.

Обеспокоенные исчезновением Гермионы, которое стало тем более очевидным после того, как был обнаружен и наказан Гэдзерт Роули, расколдованы невидимые частично или полностью Огненные Энтузиасты, а в возобновившей слаженную работу гимназии преподавание легилименции и окклюменции взял на себя вновь обретший свою суровую голову Снейп.

Совы, отправленные Гермионе в Блэквуд-мэнор, возвращались назад.

Недоумевающие друзья наследницы Темного Лорда объединили свои поиски и в конце концов обнаружили пропажу благодаря сведениям, полученным от профессора д’Эмлеса. Но это заставило их забить настоящую тревогу.

Амаранта и Рон властно вытащили Гермиону из благостного сизого дурмана и заставили вернуться к реальности, в которой как никогда сейчас следовало действовать.

О возвращении к прежней жизни леди Малфой не хотела и слышать. Друзья не восприняли ее категоричности с особым восторгом, они оба хмурились, а Амаранта даже пыталась выразить протест. Но так как это ничего не дало, Гермиону заставили изложить ее виденье своего и Еттиного будущего в случае, если Темный Лорд действительно не станет ничего предпринимать.

Даже при таком раскладе Гермиона зрела грядущее весьма смутно, и потому друзьям пришлось полностью руководить ее действиями.

В первую очередь нужно было выслать сов преподавателям Генриетты и договориться об их посещениях здесь, в Баварии, а также обратиться в Международную коллегию магического наследия Европы с просьбой прислать в замок большой портрет Вальтасара Малфоя, занимавшегося с юной мисс Саузвильт искусствами. Далее, если уж Гермиона так твердо решила, что ее дочь не будет учиться в Даркпаверхаусе, — надлежало обеспокоиться вопросом ее магического образования уже сейчас.

Леди Малфой написала длинное письмо нынешнему директору Хогвартса Миранде Гуссокл и через несколько дней получила от той согласие зачислить мисс Саузвильт в списки первокурсников 2014 — 2015 учебного года с обещанием, что информация эта не станет известна широкой общественности и не попадет в магические газеты до того момента, когда уже нельзя будет ее скрывать.

Ни Рон, ни Амаранта не прониклись страстным советом Гермионы уносить ноги из Даркпаверхауса, хотя Рон и не был уверен в том, что останется привратником после свадьбы с Женевьев.

— Но я и не решил пока иначе, — философски добавлял он, избегая смотреть в глаза своей подруги.

Амаранта же открыто осуждала все эти глобальные перемены и уверяла, что магический кристалл не сулит ничего хорошего.

Адальберта, которая могла бы поддержать вдовствующую супругу своего внука, объявившую войну целому миру, и хоть как-то помочь ей выдержать происходящее, практически не участвовала в этой какофонии событий и конфликтов.

Мертвенно бледная, похожая на восставшего из могилы зомби, она ходила тенью и механически занималась только одним — организацией бесконечных похорон, друг за дружкой вбивавших ржавые гвозди в крышку ее собственного гроба.

Через два дня после переезда Гермионы и Етты скончалась, пролежавшая до того почти неделю в страшной агонии, Ника.

Она заразилась неведомой болезнью от своих дочерей.

Сестры Теутомар, занимавшиеся длительным изучением детоедов в Черном лесу, открыли в начале зимы каких-то неизвестных доселе подземных животных с впечатляющими магическими способностями.

Норы этих существ уходили на много миль в глубину, и группа смелых исследователей во главе с Фил и Сиси спустились в одну из них. От неизвестных и неизученных тварей все волшебники, участвовавшие в этой подземной экспедиции, подхватили какой-то странный вирус, окрещенный позже целителями пещерной чумой.

Страшная болезнь не поддавалась лечению. Она проявила себя в конце марта, и сейчас, на исходе первого месяца, почти все участники экспедиции находились при смерти или уже скончались в ужасных муках. Заразились и были также обречены многие их родные.

Берта не успела схватить пещерную чуму: забившие тревогу целители позаботились о ее безопасности. Но для Теутомаров было уже слишком поздно.

Доминика умерла раньше своих дочерей. В день ее похорон скончалась младшая из сестер, белокурая юная Сиси. Филиберта уже не разговаривала и не приходила в сознание, как и ее отец. Часть прислуги Теутомаров также пала жертвой пещерной чумы, принесенной молодыми хозяйками.

Первого мая умер мистер Теутомар.

Адальберта уже, казалось, разучилась воспринимать даже горе. Она обратилась в бесстрастную тень.

Фил Теутомар отошла в первый понедельник мая. Шестого числа Берта возвратилась в Баварию — раздавленная и уничтоженная.

* * *

— Я не желаю здесь оставаться, мама! Слышишь меня?! Не стану больше заниматься с этим старикашкой! Хочу обратно к grand-père! Живи тут сама! Бабушка ходит инферналом, всё черное, мрачное, скучное! Не хачу-y-y-y-y! Я соскучилась по Нагайне и Озу! Ма-а-ама!

— Генриетта, прекрати! В тысячный раз я тебе повторяю: мы не вернемся в Блэквуд-мэнор! Твой bon-papa — страшный и опасный человек! Я хочу, чтобы ты поняла это и запомнила!

— Неправда! Что он такого сделал?! — возмущенно топнула маленькой ножкой Генриетта.

— Он жестокий и страшный! Он убивает людей!

— Как ты, мама? — прищурилась маленькая ведьма, сверкнув зелеными глазами. — Просто так?

— Иди в свою комнату!

— Тут нет моей комнаты!!! Я хочу домой!

— Прекрати кричать! У бабушки большое горе! Что ты ведешь себя, как малое дитя?! Неужели тебе совсем не жаль своих несчастных тетушек и бабушку Берту?!

— Я хочу домой! — со слезами на глазах прошептала Етта, сжимая кулачки. — Я заколдую тебя, мама! Это несправедливо!..

Время шло, а Генриетта ничуть не смягчалась. При всяком удобном случае, она старалась во всеуслышание заявить о том, как ей скучно и тоскливо в Баварии. Справедливости ради следует отметить, что это было чистой правдой.

Гермиона прервала всяческие отношения с родителями детей, приходившихся ее дочери друзьями. Единственными и, следует признать, нечастыми посетителями мрачных теперь владений Саузвильтов были Рон с Женевьев и Амаранта с Чарли, появлявшиеся, в основном, во время уикендов. Дни эти становились настоящим праздником для юной мисс Саузвильт, но этого было слишком мало.

Аккуратного, строгого и точного до тошноты мистера Беремью, обучавшего Генриетту всевозможным дошкольным премудростям, сложно было зачислить в класс развлечений, как и престарелую шведку фрекен Ульссон, дававшую уроки танцев. Портрет Вальтасара Малфоя Етта ненавидела от всей души, и единственной радостью из разряда занятий для нее были уроки конной езды с молодым веселым волшебником Марвином Эплом. Казалось, Генриетта и сама могла бы часами носиться по владениям Саузвильтов на полюбившейся ей в Баварии бурой кобыле Йоланде, но этого девочке никто не позволял.

Со скуки Етта свела тесную дружбу с портретом маленькой Патриции, рано погибшей дочери Адальберты, приходившейся Генриетте двоюродной бабкой. Еще она сблизилась с веселой молоденькой горничной Диной.

И постоянно досаждала матери — ибо всякие их общие игры непременно сводились к вопросу об обучении какой-нибудь хитрой магии, и никакие увещевания о том, что волшебству учатся после одиннадцати лет и что для этого Етта поедет в далекую большую школу, на девочку не действовали. Она готова была ехать в школу прямо сейчас или просто вернуться жить к grand-père, что представлялось Етте куда как более возможным.

А самым отвратительным было то, что едва ли не все и каждый были уверены, что Гермиона должна примириться со своим отцом и что ее поведение — весьма глупая блажь.

Леди Малфой категорически отказалась от приглашения Амаранты посетить вместе с той шабаш очищения от магии этого года, на который полувейлу пригласила куда-то в Бруней давняя подруга.

Гермиона оспорила все увещевания о том, что магия природы подскажет, что теперь следует делать — ведь именно предсказание прокля́той ламии в прошлом году послужило причиной разразившейся в Уилтширском поместье катастрофы. Нужно было внять совету Милагрес и не слушать змею. Но что уж теперь?

Гермиона прониклась стойкой ненавистью к самой идее шабаша очищения от магии, и все попытки Амаранты ее переубедить потерпели фиаско.

Вместо того чтобы обратиться за советом к самой магии, леди Малфой продолжала убегать от сложностей жизни в сизый неясный мир дурмана и иллюзий, куда Тэо провожал ее со всё меньшей и меньшей охотой — ибо ему отнюдь не улыбалась перспектива сделать из своей подруги наркоманку.

С соображениями на этот счет Тэо даже обратился к Беллатрисе, после разговора с которой когда-то началась его необычная терапия, — но та лишь развела своими когтистыми стальными руками, отказываясь вмешиваться в этот вопрос.

* * *

В начале июля Етта перепугала всех, проснувшись среди ночи в приступе дикой ярости. Ее ярко-зеленые глаза затуманились и будто выцвели — поблекли, лишь сверкая странным, неестественным свечением. Она кричала, словно одержимая, отбиваясь ото всех, какие-то бессвязные дикие обвинения в предательстве и лжи.

Лишь на следующий день Гермиона узнала от Рона причину этого внезапного взрыва, который с таким трудом удалось погасить.

В ту ночь в опустевшем с приходом лета Даркпаверхаусе произошло неслыханное событие. Через трансгрессионный круг в кабинете профессора зельеварения, на который Снейп по рассеянности не наложил блокирующего заклинания, в гимназию проник Гарри Поттер.

Судя по всему, целью его было плененное изображение Дамблдора: завешенное тяжелым сиреневым занавесом полотно, висевшее в кабинете Волдеморта. Во всяком случае, портрет был сожжен.

Как известно, в случае уничтожения холста с живым изображением, если оно не успевает покинуть пределов картины, переместившись на другой свой портрет или любое иное пространство мира художественных воплощений, отображение это безвозвратно погибает, ибо написанные после смерти оригинала портреты не оживают никогда. Так как Дамблдор был не властен оставить заколдованную раму, участь его была предрешена — однако Гермиона сомневалась, что уничтожение картины было действительной целью Гарри, проникнувшего для этого на территорию своего врага.

Скорее всего, герой алкал помощи, которой не получил. Он знал от Гермионы о месте расположения портрета Дамблдора, знал, впрочем, и о его душевных качествах — но последнему вполне мог не доверять сполна или считать уверения дочери Волдеморта ложными.

Скорее всего, он проник в Даркпаверхаус для того, чтобы поговорить с бывшим наставником, со своим хладнокровным создателем, престарелым дирижером своего оркестра, коего упрямо не желал воспринимать только как виртуозного и безжалостного шахматиста.

В пользу того, что неприятный разговор состоялся, говорила и та ярость, которая передалась Генриетте — приди Гарри просто сжечь полотно, он был бы хладнокровен и сух.

В том, что произошедшее дело рук Гарри Поттера, не сомневался никто, хотя действительных доказательств тому и не имелось. Ночной приступ Генриетты лишь подтверждал это. Впрочем, о нем почти никому не было известно.

Разумеется, Гарри вновь не нашли — хотя вопиющее событие и вызвало череду решительных действий по усилению безопасности Даркпаверхауса и его территории.

Гермиона не сильно допрашивала Рона по этому поводу. Ее волновали только дочь и эта страшная связь, всё более укрепляющаяся между Гарри и ребенком.

Отошедшая от своего приступа Етта с новым впечатляющим упрямством начала рваться в Блэквуд-мэнор. Она говорила, что grand-père может защитить ее от ночных кошмаров, а мама специально увезла так далеко и не желает учить магии. От подобных обвинений волосы шевелились на голове и так встревоженной Гермионы. Уступая дочери, она попыталась выучить ту искусству окклюменции, но Етта восприняла это только как желание родительницы проникнуть в ее маленькие секреты и тайны и со смесью досады и беспомощности запретила той любые проникновения в свои мысли. Удостоверившись в умениях матери в этой области, она стала чуть ли не избегать ее, чем доводила несчастную до отчаяния.

Гермиона была готова всё отдать за то, чтобы вернуть свою девочку, вернуть прежние отношения с ней, те, первой трещиной в которых стал случай с Наземникусом Флетчером два года назад. Но ситуация только ухудшалась, а все попытки что-либо наладить просыпались сквозь дрожащие пальцы, подобно песку.

И доведенная до отчаянья Гермиона начала полагать, будто всё это нарочно подстроил Волдеморт, чтобы отобрать у нее ребенка.

Тем более зловеще прозвучали для леди Малфой слова дворецкого Догмара, поднявшегося в ее комнату как-то вечером вскоре после окончания ужина и объявившего с некоторым смущением:

— Фрау Малфой, простите во имя Мерлина. У нас гость. Лорд Волдеморт дожидается в гостиной и настаивает на том, чтобы вы соизволили его принять...