Леди Малфой (гет)

— Вы настаиваете на своей невиновности?

Меня подташнивало с самого утра. Ужасно хотелось есть, пить, и не видеть ничего вокруг, но зал № 10, располагающийся на нижнем этаже Министерства, был переполнен волшебниками и волшебницами, жадно вслушивающимися в каждое моё слово. Я — почетный член судейской коллегии Визенгамота — решала судьбу сквиба, и поражала всех не моя персона, представляющая интересы Темного Лорда уже довольно давно и успешно, а именно тщедушный перепуганный мужчина лет сорока, прижатый увесистыми цепями к своему стулу посреди большого темного зала. Он был первым судимым «не магом» в истории Британии. Зрители ждали вердикта, я ждала обычного конца.

Его ужас перед неизбежным меня не трогал. Ведь этого человека использовали, чтобы убить жену нечужого мне человека, ни в чем не повинную жену, почти девочку. Заклятием в спину, из-за угла, после того, как она купила чудесные летающие паровозики моему сыну! Близилось Рождество, а Алиса души не чаяла в Габриэле. В её небогатой, но многодетной семье было пять девочек, а она, самая младшая, была шестой. Все годы главным подарком для её родных был праздничный стол, и то, в лучшем случае. Видно, поэтому, выйдя замуж за состоятельного молодого человека, она не могла остановиться в своем безграничном желании радовать других. Девушка упала лицом на красочную коробку, на которой вовсю пыхтели разноцветные механизмы, издающие громкий свист. Её окаменевшее в снегу и обескровленное тело, словно защищающее собой так и не врученный подарок, благодаря нему и обнаружили. Уж очень пронзительны были звуки…

Блейз выбрал жену сердцем, он смог вырваться из цепких объятий условностей и стать счастливым, пусть и на такое короткое время. Парень представлял нам свою большеглазую кудрявую малышку и сиял от любви, такой любви, какую только в книгах можно встретить. После веселой свадьбы, на которой родители и сестры Алисы жались поближе друг к дружке, оробев от такой роскоши и внимания, Забини изменился. Ему, карьеристу и ловеласу, словно билет в другую жизнь дали. Билет, способный изменить его в ту сторону, о какой я уже и мечтать не смела — в лучшую. Он прокомпостировал этот билет, сел на своё место, ожидая свою очаровательную вторую половинку, но так и не дождался. И, как вы понимаете, в одиночку не отправился. Жены у него еще будут, но с того погожего морозного дня он теперь всегда будет первый в бою, плечом к плечу с Беллатрикс.

Кровь Алисы Забини, на месте перелитая сквибу, в проникновении в особняк не помогла, не на того напали. Хозяин уже давно обезопасил территорию, прилегающую к его дому, и обезопасил надежно. Враги были убиты на подходе, и почти все — рукой Блейза. Не буди зло, пока оно таковым не является. Корнер сам создал себе еще одного заклятого врага, видно, коллекцию собирал.

Драко же выбрал жену рассудком. Астория Гринграсс — красивая, холодная, пустая, но не злая, богатая и в полной мере обладающая всеми положенными ей по статусу аристократическими замашками. И на стул она садилась плавно, и рисовала красиво, и беседу о преимуществах и недостатках современного воспитания подрастающего поколения поддерживала великолепно, лишь легким наклоном головы намекая собеседнику, что и он, и беседа, скучны ей неимоверно. Свадьбу они сыграли в сентябре, сразу после дня рождения Габриэля.

Как сейчас помню: новоявленные супруги вместе с напряженным Блейзом и Люциусом сидят в первом ряду зрительной трибуны и тоже ждут. Мужчины знают вердикт, но все равно его ждут, всей душой…

Взгляд снова остановился на Астории. В ней ничего нет, абсолютно! Когда девушка смотрит на своего мужа, она его как бы просто оглядывает, не желая проникать глубже. Она никогда не задает неудобных вопросов, она счастлива, приобретая платье из новой коллекции мадам Малкин, и грустит, когда идет дождь, смеется, когда все смеются, и плачет, когда того требует окружающая обстановка. Но Астория — изящная голубоглазая блондинка с тонкой костью, длинной шеей и царственной осанкой. Она удобна Драко, как может быть удобным любимое кресло, он доволен своим браком, ведь он такой, каким и должен быть союз двух знатных людей. Я не имею ничего против своей невестки, я в сто раз хуже её, тем более, девушка мне чуть ли не в рот заглядывает, воспитанная глянцевыми изданиями, в которых я — просто кладезь мудрости, супружеской верности и настоящая, к тому же еще весьма звездная, леди. Сестра её, к счастью, переубедить не смогла.

— Ты не берешь письмо сразу в руки, эльф отвязывает его и кидает в этот сундучок, уже потом его можешь трогать ты, но только в том случае, если оно не горит красным! Понятно? — я уже битый час объясняла невестке правила безопасности семьи Малфой. Мы стояли на самом верху совятни и тренировались различать неопасные и опасные письма.

У всех еще было свежо в памяти воспоминание о поздравительной открытке Гарри, в которой он честно, своей рукой, вывел корявым и словно «хмельным» почерком всяческие пожелания благ и радостей в день моего двадцатидвухлетия. Но в конце добавил, мол, сильно надеется, что они не продлятся более того времени, пока я держу в руках этот чистенький белый конверт, уж крайне действенное в нем проклятие. Он отчаялся, обозлился, разочаровался. Имел право. Но я не кинулась хватать письмо голыми руками, только лишь завидев его имя на обороте. С чего такая наивность? Я же уже не та добрая Грейнджер, а весьма разумная и почитаемая в высшем свете леди. Причину, по которой он настолько обезумел, необдуманно положившись на столь ненадежный способ расправы со мной, объяснял душный горький запах алкоголя. Гарри пил. Перечитывая доносы, исправно доставляемые в наш дом армией шпионов, я знала о его пагубной страсти. Он сломался. Все мы сломались, но каждый по-своему. Вот только Поттеру это не мешало бороться, ведь армия Корнера множилась, а имя Гарри вновь раздавалось тут и там. В общем, мне сильно повезло, что двумя днями ранее я применила усовершенствованное мною заклятие и повысила качество работы совятни.

— Понятно!

— Что тебе понятно? — строго уточнила я где-то в десятый раз.

— Что можно трогать только голубые, не красные!

Я проводила тоскливым взглядом нестерпевшую накала такой глупости сову, вздохнула и продолжила:

— Их трогать можно, но не нам! Только эльфам и домовикам! Ты опять перепутала…

— Я просто так возбуждена, это так впечатляюще, это так интересно! Это вы придумали, да? Я столько читала о вашем заклинании распознавания, оно теперь занимает секунды! Вы такая умная! — закралось подозрение, что в тех же журналах она вычитала еще что-то вроде «10 способов понравиться свекрови». Вот только не учла, что я ей не гожусь в свекрови, потому, как меня не задабривай, я все равно буду злой! Ведь «10 способов как понравиться молодой мачехе вашего мужа, с которой он учился» еще не изобрели, как я надеялась.

— Цвета!

— А?

Я гаркнула в ответ и слегка топнула ножкой.

— Перечисляй цвета!

Астория вытаращила свои ясные глазки и сосредоточилась так сильно, что я была уверена — ей сейчас хорошо виден кончик собственного носа. Набрав в грудь побольше воздуха, она, словно первокурсница на экзамене, собралась в очередной раз поразить меня своей невнимательностью, но тут, слава Мерлину, не выдержал Габриэль. Он зашумел, завертелся у моих ног, и вцепился ручонками в подол материнского платья.

— На руцки! Домой! Потом учить тетю! Ама-ама! — даже малому ребенку надоело играть с опилками и выслушивать одно и то же снова и снова. Одна польза — его обучать работе с письмами мне уже не придется!

— Он что-то хочет… — задумчиво протянула Астория.

— Кушать! — завопил во всю мощь своих легких Габриэль и попытался схватить недогадливую «тетю» за нос одной рукой, другой цепляясь за мою шею. Вид у него был не очень доброжелательный.

— Всё, Астория, когда будешь письма получать, лучше зови кого-нибудь. После обеда пойдем кухню изучать, договорились?

— Договорились… — она расстроилась.

Не знаю, может, показалось, конечно, но где-то внутри себя я до сих пор уверена, что сын, сидя у меня на руках и упершись взглядом в позади идущую Асторию, показал ей язык. И, судя по тому, как удивленно он приподнялся и оперся на мои плечи, в ответ проказник увидел тоже самое. Дети, что с ними поделаешь? Этой миссис Малфой только на следующей неделе должно было исполниться восемнадцать, от моего двухлетнего сына она ушла недалеко, по крайней мере, в развитии. Но и хозяйкой дома она при мне никогда не станет. Девушка, как оказалось, действительно питала слабость к леди Малфой, пусть и по не совсем понятным причинам. Думала, наверное, что я самая смелая и «романтичная», раз «решилась» бросить всё и выйти замуж за «тайного любовника». Кусочки из газетных цитат, как вы поняли. Хотя что там газеты, писаки выпустили даже мою биографию!

Я готова была аппарировать в Министерство к Люциусу и высказать ему все, что думаю о роли «наставницы» жены его старшего сына — во-первых, во-вторых — дать ему возможность вдоволь потискать обожаемого младшего сына, а в-третьих — объявить, что младшим ему быть еще около шести месяцев. Я опять-таки была беременна, во второй, но не в последний раз. Ох уж эти кольца и моя метка! От сочетания всего вышеперечисленного у меня хватит сил родить еще не одного ребенка.

Мы подозревали, конечно, и вчера вечером Люциус меня спросил, лежа на кровати:

— Ну?

Я пробурчала ему из ванной.

— Не знаю, вроде да…

— Вроде? — забеспокоился супруг.

— Завтра утром Лайнус скажет точно!

— Ты сразу ко мне потом, ладно?

— Ладно!

Мне не сильно хотелось иметь еще детей. Объяснять, почему — глупо, вот и не буду глупить. Я и Габриэля-то только выкормила, а тут… Тем более, он, Габриэль, все еще вызывал во мне смешанные чувства. Маленьким его любили все. Он влюблял в себя с первого взгляда. И это несмотря на то, что улыбался редко, говорил еще реже, а других детей, к которым его как-то в гостях подсадил в манеж муж, чуть не убил стихийным выбросом магии. Одному малышу, внуку Кэрроу, пришлось руку Костеростом лечить, но совсем не магия сына её покалечила, а тяжелые золотые часы, которые он обрушил на беднягу, не поделив с ним мяч. Удар был выверенным и прицельным. Я люблю сына, но не сильно. И ничего не могу с собой поделать. Габриэль это знал с первых дней жизни, и никогда не тянулся ко мне с такой щенячьей нежностью, как, например, к старшему брату или отцу. Хотя ни слова упрека я от него не услышу и спустя годы. Меня он будет обожать, но настороженно, и, каждый раз целуя, будет деликатно спрашивать разрешения, чтобы я не рассердилась в ответ на такие ненужные мне проявления чувств, в общем-то, довольно бесчувственного, жестокого и, если уж совсем откровенно, нелюбимого сына.

Но это я не хотела детей, а вот Алиса мечтала подарить жизнь ребенку своего самого любимого на всем белом свете человека…

Её смеющееся лицо и перекошенное от злобы, оттого потерявшее всю свою «сладкую» красоту лицо Блейза, вытолкнуло меня из глубин памяти и я, не дождавшись ответа на мною же поставленный обвиняемому вопрос, твердо произнесла:

— Помилование невозможно! Вам выносится смертный приговор. Прошу приставов переправить вас в Азкабан с целью его исполнения. Немедленно! — добавила я, заметив, что парочка членов коллегии удивленно переглядывается. Но кто бы осмелился возразить поверенной Риддла?

Я с наслаждением скинула с себя сливовую мантию и поспешила к зрительской трибуне — попытаться отговорить Забини следовать за жалким орудием Корнера и наблюдать его муки, ведь поцелуй дементора, обязательный в таких случаях, я отменила, как излишне смягчающий саму суть наказания. Мне удалось переубедить парня, он со мной согласился. В ту же секунду, как он кивнул, я пожалела о своем порыве. Мне наглядно продемонстрировали, что быть лучше, чем я стала, можно, пусть и трудно. Драко поддержал меня, а Люциус накричал. Его-то как раз чужие страдания не волновали, он их слишком много видел. Да они настолько ему приелись, что не вызывали даже желанного прилива адреналина! С каждым годом он становился все более беспощадным и равнодушным. Люциус Малфой хороший семьянин, воспитанный человек, и просто отличный убийца…

— Что ты себе позволяешь?! Ты молодец, конечно, что запретила затягивать… гм… с расплатой, но не позволить ему видеть? Ты себя вспомни! — муж забыл об остывающем на тарелке ужине, стучал вилкой по бокалу красного вина на высокой ножке, и отчитывал меня за неподобающее поведение.

— Он сам отказался…

— Да отец, перестань на неё кричать, этот сквиб и так уже поплатился за свою глупость!

«Нет, Драко! Нет, друг мой, не смей думать о подобном, это плохие мысли, они не должны быть твоими…» — во мне кричал внутренний голос.

Его черты лица за прошедшие годы стали острее, блеск в глазах еще являл себя миру, но редко, а сам парень давно свыкся с тем, что сам себе пленник. Противный слизеринский хорек вырос окончательно и рано, а на пути к зрелости начал терять свою внешнюю привлекательность. У него даже залысины на висках появились! Не проходит даром всякое зло — и виденное, и совершенное. Драко примирился с тем, что он плохой, но не должен был так думать, он должен был жить, не задумываясь! Так легче и безопаснее. Он и его отец — единственная родная опора Габриэлю, не я.

— Драко, какая глупость?! Ты что? Он стоял над её телом, пока в неё втыкали эти ужасные штуки! Люциус, расскажи ему!

Супруг принялся образумливать своего неосторожно высказавшегося сына, а я поддакивать и кивать, словно Драко и моё непослушное дитя…

— Смерть таких, как он — необходимость, а не преступление и не глупость! Всё законно, к твоему сведению, вот посмотри! — я протянула ему руку, на которой уже красовалось три кольца, равно как и на второй. Одно из них было мужской печаткой Лорда, ею я ставила оттиск на своих вердиктах, не всегда смертельных, конечно. Часто я рассматривала и хозяйские дела, и прошения о разводах, торговые споры, мелкие и крупные нападения, грабежи, незаконное использование магии, несанкционированное рождение «лишнего» ребенка в семьях магглорожденных и многое другое. Всё в интересах Лорда, разумеется. — Ты же видишь печать? Ты понимаешь, что ею я уничтожила того, кто мог бы напасть и на Асторию, и на меня?

Упомянутая мной Астория оторвалась, наконец, от созерцания подозрительно дрожащей ложки в руках Габриэля — его как раз учила ею пользоваться Кисси, и девушка не без оснований опасалась, что может быть атакована овсяной кашей также молниеносно, как уже произошло совсем недавно с манной.

— Да! — сочла она своим долгом со мной согласиться, хотя я уверена, не особо вслушиваясь, с чем же именно она солидарна, и снова принялась разглядывать хитро склонившего набок голову малыша, явно желающего вновь подпортить ей прическу с так тщательно завитыми локонами.

Муж прямо растрогался от моей пламенной речи, перегнулся через весь стол, отчего бокал зашатался, грозясь пролиться ему на белую шелковую рубашку, и положил свою ладонь на мою. Вот он точно знал, с чем согласен. Его рука была такой родной, но кожа на ней немного более дряблой, чем когда я держала её в первый раз. Стало ясно — я не лгу. Он прекрасно различает мою ложь, и если не видит её сейчас, а лишь гордится своей женой, значит, я говорю правду. Свою правду.

Габриэль все же опрокинул полную тарелку каши, а вовсе даже не ложку, на голову несчастной Астории и залился счастливым нежным смехом, наблюдая, как младший домовик пытается перехватить искусно левитируемую сыном тарелку, грозящую разбиться о чью-нибудь не к месту подвернувшуюся макушку. Опасения не подтвердились, и тарелка весьма уверенно спикировала на боковой сервировочный столик, заставленный аналогичными предметами утвари. Вот тебе и «стихийная» магия…

— Аааа! — голосила девушка, пытаясь смахнуть с себя сладкий продукт, отчего комья овсянки летали по всему помещению. Люциус вскочил, но не от особо сильного желания помочь невестке, а оттого, что и ему пришлось стряхивать липкую субстанцию со своих платиновых, а местами уже просто седых волос.

Мне тоже досталось: пышное вечернее платье оказалось запачканным, и я немного наклонилась, чтобы достать палочку и наконец очистить всех присутствующих, все еще вопящих на не углядевшую за воспитанником Кисси. Драко воспользовался моим невольным приближением к его персоне и горячо зашептал на ухо:

— Я знаю тебя лучше всех, Гермиона, и дольше всех! Забыла, что ли?! Ты не старайся меня образумить, ясно? Я и так буду жить… хорошо. Я так и живу, если ты не заметила! У меня, вон, жена-красавица, — он оглянулся на взъерошенную супругу, оценивая её сомнительную на тот момент привлекательность, — работа интересная, второй брат на подходе, так что не трать силы, себя пожалей… — под «пожалей» он имел ввиду не силы, знаю точно, а что-то более значимое и весомое. Но я, по выработанной временем привычке, предпочла не задумываться.

— Я всё равно права!

— Да знаю я! — махнул Драко в сердцах и вышел, сутулясь так, словно валун своих грехов сам на себя и взвалил. Догадывался, что стараться его образумить я буду еще долгие годы.

Разобравшись с последствиями детской атаки, мы пошли спать. У каждого в голове роились собственные мысли, каждый хотел быть счастливым, но только я понимала, что счастье-то как раз и было в той самой злосчастной овсянке. Ведь оно, счастье, всего лишь на миг, а то, что после него — эхо, обман, отголосок, которые мы всё растягиваем и растягиваем…

Наклонившись подоткнуть сыну одеяльце, прежде расправив на нем всевозможные кружева, я решила с крохой поговорить, не особо надеясь, что малыш ответит.

— У тебя завтра появится крестный папа, он очень сильный, и ему нужен сильный крестник. Тебя бы не было, если бы не дядя Том, понимаешь меня?

— Угу…

— Но не знаю, зачем ты ему нужен, и не могу обещать, что это что-то хорошее, потому хочу попросить у тебя прощения… за то, что было и за то, что будет.

Я и не надеялась, что Габриэль поймет, говорила, словно сама с собой. Но тогда, впервые в своей жизни, сын выговорил длинное и сложное для него предложение, ни капельки не развеявшее моих предчувствий, а даже больше — подтвердившее их.

— Не бойся мама, он узе со мной, лядом… — и протянул ручку к кулону на моей шее.

— Нет, не сейчас, подрастешь, отдам! — я суетливо чмокнула сына в лоб, поправила отросшие уже до плеч белые волосики и поспешила покинуть детскую. Ребенок, прожив на свете ничтожно мало, каким-то чудом почувствовал, кто же для него самый главный защитник. Ничего удивительного, учитывая особенности его рождения и смерть брата-близнеца, чью магию он перетянул на себя. У выхода я столкнулась с мужем, он еще не пропустил ни одного отцовского поцелуя на ночь, в отличие от меня, и тот вечер не стал исключением. Если Драко они с Нарциссой воспитывали в строгой, я бы даже сказала холодной любви, то моему уже тогда позволялось абсолютно всё. Малфои его боготворили!

* * *

Церемония посвящения ребенка в крестники кому-либо не имеет в волшебном мире ничего общего ни с религией, ни с крещением как таковым. Скорее, это пожизненная клятва, обязующая обе стороны хранить духовную верность друг другу, защищать и опекать в случае необходимости. Обряд дарует каждому своеобразный магический ключик, обеспечивающий безграничный и обоюдный доступ к самым тайным уголкам души. Всё это — кровная, она же полная, церемония крещения. Её проводят редко, она не опасна, но зачастую на ум родителям приходят такие мысли: «А что же случится в будущем? Кем вырастет наше дитя и кем станет его крестный или крестная? Стоит ли заранее впускать неродного человека в душу нашей кровинки?» Мысли верные, нужные и честные. Даже Поттеры не осмелились провести такой обряд с Сириусом и не прогадали, еще неизвестно, как бы Гарри пережил заключение крестного в Азкабане. Может, свихнулся бы от переживаний человека, связанного с ним невидимой, но крепкой нитью? Ему и Лорда хватало с лихвой…

Я размышляла по-другому. Кто сможет обеспечить сыну безопасность? Кто не позволит ему метаться с одной стороны на другую, тем самым щадя целостность его души, и не важно, дурной или нет? Кто самим своим существованием избавит Габриэля от сомнений, подобных сомнениям Драко? Кому законы магии не позволят убить моего ребенка? Благодаря кому Люциус и Драко занимают высокие посты и положение в обществе? Кто поделился со мной толикой своей силы, чтобы он выжил? На все вопросы ответ один — Том Марволо Риддл.

Из под свода свисали огромные бронзовые люстры с сотнями свечей, отблески от огня которых играли на хрустальных подвесках и дарили свой тусклый свет небольшой группе магов, стоящих посреди огромного бального зала, по бокам которого зияли дырами не меньше дюжины овальных окон, кое-где небрежно прикрытых тяжелым зеленым велюром. Кромки выбитого стекла в проёмах напоминали звериный оскал, а ветер, завывающий в этом холодном помещении, раскачивал скрипучие цепи, удерживающие люстры. Здесь было полно мрака, магии и страха. Мы находились в одном из множества залов замка Слизерина. И Лорд выбрал именно этот не из любви к драматическим эффектам, а оттого, что и сам Салазар любил проводить здесь всевозможные ритуалы и обряды. Ошиблись те, кто ожидал от Волдеморта публичной церемонии и вспышек фотоаппаратов. Таинство крещения было для него куда более важным, чем опостылевшее общественное мнение!

Габриэль сидел на руках у отца — в моём положении я уже не могла удерживать такой вес, а аппетит у сына был отменным. Лорд появился весьма тривиально — через входную арку. Не желая проявлять перед Драко, Асторией и Люциусом свою почти людскую сущность, в этот раз он потрудился даже глазам своим придать красный цвет, а кожа у него в тот вечер блистала особо сочным зеленым светом. Как по мне, Риддл слегка перестарался, но вот скрыть свою радость, чистую радость, он не смог. В каждом его движении сквозило нетерпение, и каждый взгляд, брошенный на моего сына, горел огнем.

— Приветствую вас, мои дорогие! Очень рад, наконец, видеть вас здесь всех вместе! А то бегаете ко мне поодиночке, то один, то другой… — Волдеморт стоял возле мужа и глаз не отрывал от своего будущего крестника. Сын тянулся к нему всем телом, чуть не выпадая из сильных объятий отца, но Лорд не спешил брать его на руки. Да, они ощутили друг друга, но что то были за ощущения? Казалось, Риддл своих эмоций опасался, и как покажет будущее — не зря. Любовь к ребенку — не то, что было ему необходимо, чтобы шагать по жизни легко и бездумно!

Я залюбовалась высокой фигурой мужа, одетого во все черное. В его облике светлыми были только его волосы и волосы сына, наряженного, как и отец, в темный бархатный костюм. Одна кровь, они и смотрели на этот мир одинаково, безразличными стальными глазами с легким прищуром, надежно скрывающим все за завесой спокойствия…

— Какой симпатичный малыш у вас вышел, Малфои, какой симпатичный! — я замерзла и страшно хотела домой. Церемония церемонией, но, чтобы я в очередной раз не заболела, будучи на сносях, а Лорду вновь не пришлось проявлять чудеса изобретательности, дабы я не отправилась к праотцам, имело смысл уважаемого Волдеморта поторопить.

Я, конечно, догадывалась о его смятении, но согревающие заклятия в этом зале отчего-то не срабатывали, а потому…

— Мой Лорд! — нетерпеливо начала я, надеясь, что продолжать не придется и меня поймут. С Риддлом мы общались и по долгу службы, и просто так. Однажды я даже была приглашена им в этот замок на чай, наивно полагая, что застану в его подземелье еще с десяток Пожирателей, но, как оказалось, был только чай с жасмином и шахматы. Тоска и одиночество могут застать врасплох кого угодно, не забывайте об этом.

— Да-да, приступим! Я, понимаете ли, никогда в подобном не участвовал… — тоном любящего «дедушки» пояснил он свою неторопливость и начал процедуру обряда.

Ничего сложного делать и не пришлось — я, Лорд и Люциус стали импровизированным треугольником. Риддл громогласно читал заклинание, а мы его за ним повторяли слово в слово, после чего супруг передал сына мне, я передала его Лорду, а тот, капнув на губы малыша своей кровью, вновь передал его отцу. И так три круга, пока всех не окутала прозрачная паутина, а Габриэль не перекочевал на руки своего новоявленного крестного уже окончательно. Всё. Мы подарили Габриэля Малфоя Темному Лорду.

«Пусть теперь вечно расплачивается за его спасение, раз так хотел!» — нехорошо позлорадствовала я, позабыв, что платить будем мы оба, если уже не платим.

Спустя пять минут мне все-таки удалось хитростью ослабить хватку Лорда, задав ему вопрос насчет распределения прибыли между магглорожденными владельцами предприятия и чистокровными, и пока он разглагольствовал о принципах налогообложения «недостойных», я все же выдрала у него сына, ради приличия поддакнула и дерзко завершила беседу. Мы вежливо распрощались, учтиво пригласив крестного нанести ответный визит крестнику, и отбыли.

Опечаленных таким поворотом событий оказалось всего двое — Габриэль и Волдеморт…

* * *

Шли дни, сплетаясь в недели и месяцы, но все же проходили они как-то незаметно, легко и беззаботно. Очередное Рождество у старика Эйвери более не вызывало скуки и отвращения. Мы с Алекс, Асторией и Амандой порхали между столиками, выслушивая от похожих на нас щебечущих девушек и степенных мадам горы сплетен и слухов, на ходу поедали всякие вкусности, танцевали с мужьями, мяли щечки подвернувшимся детям, умиляясь их схожестью с родителями, отчего те обычно расцветали, и просто жили.

За неделю до празднества я стала крестной мамой Сюзанне, и обряд был полным — подруга любила в этой жизни идти до конца, раз уж решилась. Девочка, наряженная в белое атласное платьице с рюшами, сидела в манеже у того самого фонтана с русалкой, который мне приглянулся в моё первое Рождество здесь, складывала яркие кубики и поедала лимонные тянучки. Я чувствовала, что ей хорошо, значит, и Лорд мог чувствовать, хорошо или плохо моему сыну. Как он смог на такое согласиться?

Утомившись от беготни и словно вернувшегося ко мне детства, вдоволь навеселившись с бумажными канарейками, оживавшими сразу, как только к ним прикасалась чья-то рука, я присела возле Сюзанны и замахала обеими руками Люциусу, таскавшему за собой Габриэля, и представляющего его каждому, кто с малышом был еще не знаком. Таких было ничтожно мало. Сына мы давно перезнакомили с представителями высшего света, к тому же его мать являлась официальным представителем Темного Лорда, и колдографии с его серьезной физиономией украшали собой не только развлекательные издания, но и несколько выпусков «Законы и Порядки Магической Британии». А тот факт, что ребенок еще и крестник Волдеморта, делал его юную персону самой прославленной во всей Англии.

— Это мой сын, Габриэль! — гордо произносил «молодой» папаша, без малейшего намека на улыбку выслушивал восторженные причитания, будто оценивал надежность их произносившего, и шел выискивать следующую жертву для знакомства.

Мои махания не остались незамеченными.

— Что случилось? — спросил муж.

Ответить мне не дали.

— Я устал, папа! Хосю к маме! — отец поставил малыша на ноги и подтолкнул ко мне. — Ну, иди, хотя Малфои никогда не устают, запомни, сын! — сие высокопарное замечание на Габриэля не произвело впечатления, он живо вскарабкался ко мне на руки, но, спустя минуту, убедившись, что Люциус отошел, столь же живо слез на пол. Он никуда не хотел идти, ему ничего не было нужно. Однако, не дождавшись нежных материнских объятий, ребенок не расстроился и не обиделся, а молча оставил меня. Разве только посмотрел как-то уж слишком по-взрослому. Но кидаться к нему и тискать, искупая свою вину, я была не намерена. Мне еще предстояло уследить, чтобы он Сюзанну не угробил, так как сыну срочно понадобилось отобрать у девчушки кубики.

Только вот малышка лишила его удовольствия, радостно воскликнув:

— Ня! — кубики сразу же потеряли свою ценность, а Габриэля перекосила совсем не детская злоба.

— Дула! — «р» он еще не выговаривал, но проявлению неприязни к ни в чем не повинной Сюзане, просто искрящейся в его взгляде исподлобья, это не мешало. Невзлюбил он мою крестницу люто. Все вокруг считали, что это ребячество, ведь он еще так мал и невинен, но только я замечала, как глубока в нем эта пропасть, только я…

Но сама хороша, чего только прошлая ночь стоила. Вздумалось мне, видите ли, покопаться в себе и вытянуть на свет божий что-то светлое и радостное, что-то из прошлой жизни, в которой было столько дружбы и любви.

— Хочешь сказку? — поинтересовалась я у сына, сидя у его кроватки.

— Неть! — последовал незамедлительный ответ. Устами младенца истина говорит, но я её не послушалась и начала свой рассказ. Рассказ о двух юных волшебниках и одной волшебнице, о дружбе, приключениях и победах, о строгом учителе зельеварения и о большом леснике, выкравшем из большого-большого банка маленький, но очень ценный камень. О том, как спасали эти волшебники такую ценность и свободу Хагрида, как маму его тролль убить хотел, да много еще чего я хотела рассказать сыну, пробудить в нем что-то, но поразилась сама себе. Таких блеклых и невыразительных сказок я еще не слышала, а уж то, что так говорила самая начитанная староста Гриффиндора, было вообще за границей моего понимания! Я не помнила деталей, и просто выкинула из памяти ту живую, отважную и слегка занудную девочку с непослушным снопом волос на голове, всегда уверенную в своей правоте. Но я помнила Рона в обличии Артура, помнила помолвку и скрип пера в руке Лорда, звук падающего на осколки стекла рунного кольца и Чарли, истекающего кровью. Помнила, конечно, и хорошее, но связанное лишь с Люциусом, оказавшимся любящим отцом и достойным мужем, смех Алексии и улыбку Сюзанны, шуточки Драко, верную Кисси. Я забыла свои школьные годы, начисто забыла…

Мои размышления прервала Алекс, обсыпанная конфетти и жующая уже вторую, насколько я успела заметить, порцию желейных тарталеток. Если она думала, что я не вижу и не понимаю, то ошибалась.

— Давно хотела тебя спросить…

— Ммм… — промычала подруга, выражая согласие.

— Ты сколько месяцев с ним спишь? — тарталетки отправились в кругосветное плавание вокруг русалки, весьма недовольной таким неуважением к своей среде обитания, а тонкие руки девушки задрожали от волнения, словно веточки на ветру.

— Я… Он сказал не говорить, пока не говорить, ты же понимаешь, он… Он такой… — жалкий лепет подруги меня раздражал.

— Ты хочешь его, потому как он — это он, а ты — это ты. Тебе лестно, тебе приятно, ты счастлива! — подытожила я несколькими словами все немногочисленные причины Алексии в пользу такого романа. — Ах, да, ты мужа еще терпеть не можешь, он приставучий, некрасивый и вредный. Но выбирала ты супруга сама, в отличие от некоторых здесь присутствующих!

— Не будь такой, Гермиона… — синие глаза Алекс налились слезами, но лишь на мгновение. — Да! Все так и есть! Он — сила, а я женщина! Нужны еще причины? — с вызовом поинтересовалась она.

— Нет, и этих достаточно… — девушка расслабилась, осознав, что кого-кого, но её отчитывать я никогда не буду.

— А ему что нужно?

— Меня в расчет не берешь?

— Не беру! — разозлилась я. — Ты сама прекрасно знаешь, кто он и что он! Хотя нет, не отвечай, — рукой я остановила её объяснения, — ты беременна. Опять мы обе беременны! — у меня вырвался тяжелый вздох, а за ним последовал смешок. — Ему нужна твоя кровь, красота и тело, все здесь ясно!

Алекс положила голову мне на плечо, позволила подбежавшему Эйвери подлить себе совсем немного шампанского, выслушала его обязательные комплименты таким красивым и нарядным дамам, а потом рассмеялась. Вслед за ней захохотала и я, нам было весело, мы были вместе, и от счастья без причин готовы были улететь на небеса…

* * *

— А эта?

— Она остроконечная! — Перси брезгливо поморщился.

— Может, вон та? С широкими полями? Синяя?

— Я похож на звездочета?!

Мы уже минут сорок прохаживались вдоль длинных стеллажей, просто заваленных всякими шляпами, перчатками, шелковыми шарфиками, кошельками из кожи и бархата, сотнями манящих меня своим блеском сумочек. Только вот выбрать себе одну из них я не могла! В бутике «Твилфитт и Таттинг», куда я пришла с сыном обновить ему гардероб и приобрести себе несколько новомодных аксессуаров, мне не посчастливилось встретить Перси Уизли. Парень раздобрел, стал еще более важным и одним из проявлений этой своей важности считал, видимо, знакомство со мной, еще более значительной персоной. Оттого чуть на шею не бросился, демонстрируя клиентам заведения наше близкое знакомство. Да мы только позавчера виделись, когда отчет министру составляли! Вот уж действительно приставучий человек…

Габриэль покорно ждал в кресле у кассы, когда же мама избавится от надоедливого дяди, потому особо не выделялся на фоне таких же детей, правда, в основной массе своей что-то канючивших и не выпускавших материнских рук. Такую суету Габриэль уже научился презирать и частенько, завидев зареванного малыша, высказывался так:

— Нистозный лебенок… — чувствовалось воспитание отца.

— Посмотри, какое прелестное платье! Как раз для тебя! — Перси позабыл о так необходимой ему шляпе и восторженно тыкал в нечто розовое, со «шторками» на животе и украшенное красными бантиками под грудью. На мне сейчас было подобное, но отделанное янтарем, без бантиков и благородного кремового цвета.

— Перси, это платье для беременных на ранних сроках, а у меня девятый месяц! Ты не заметил, что я немного шарообразная?!

— Заметил, конечно, заметил! Вся страна заметила, это так мило, что между братьями будет столь малая разница в возрасте, считается, что это способствует дружбе между мальчиками и…

— По тебе видно, что способствует, а как же! — парень незлобно хмыкнул и пожал плечами. — Быстро выбирай шляпу или просто дай мне пройти, я сюда не прогуливаться пришла! — пройти мне было действительно затруднительно, меня качало из стороны в сторону, и я частенько сметала своим животом содержимое витрин. Если в свою прошлую беременность тело моё, в основном, худело и сохло, причем большую часть времени в постели, то во вторую его раздуло не то что как шар, а как большой воздушный шар!

— Но ты же будешь рожать в дальнейшем?

— Ты мне тут еще порассказывай, рожать или … — но тут мой взгляд зацепился за шотландскую шляпу, украшенную голубыми ленточками какого-то древнего ордена и выглядевшую так, словно её шили под заказ, специально для достопочтенного помощника министра! А то, что она была слегка «попугайской», лишь убедило меня в том, что я вот-вот выпровожу нежеланного спутника.

Я метнулась к тому, самому дальнему стеллажу, крикнув Перси:

— Подожди, я сейчас! — но по пути мне вновь пришлось наведаться в уборную, уже в третий раз за все время нашего пребывания в салоне, и вернулась я с этой вещицей в руках не сразу.

А вернувшись, затряслась от страха, увидев, кто зажал Перси между двух витрин и схватил его за лацканы пиджака, чуть не плача от бессильной ярости.

«Меня убьют, если сейчас что-нибудь произойдет, просто убьют…» — думала я в тот момент.

Мне запрещали совершать покупки в одиночестве, а любые мои выходы в свет отмечались в Отделе Безопасности и Магического Правопорядка, в том его бюро, которое отвечало за безопасность родни Пожирателей. Но был такой погожий мартовский день, Кисси была занята своими делами, и мне не хотелось её отсылать в Министерство с уведомлением, а на Габриэля я утром еле натянула жилетку, из которой он уж месяц, как вырос, и я совершила большую ошибку — отправилась за покупками, как самый обычный маг.

Рон Уизли, одетый вполне прилично, я бы даже сказала презентабельно, в безрукавку из тонкого светлого трикотажа, лакированные туфли и модный бронзовый плащ, еле сдерживался от привселюдного убийства. Его лицо ясно говорило о том, что благополучный внешний вид — ширма. Мало ли какие планы он должен был в тот день реализовать? Может, хотел в доверие кому-нибудь втереться, или на работу устроиться? Уже не парень, а мужчина, плохо выбритый, с огрубевшими чертами лица и отросшими ниже плеч рыжими волосами мог запросто стать причиной моей гибели. Да, причинив вред мне, он своими руками убил бы всю семью, но чувство самосохранения могло ведь ему и отказать! Рон вспыльчив и не слишком умен, потому я попятилась к сыну, желая аппарировать с ним восвояси как можно быстрее, но не успела сделать и второго шага, как была замечена.

— Какие люди! — Уизли-младший выпучил свои бешеные глаза, совсем чужие и ненавистные мне точно так же, как и мои — ему. — Кому это ты такую гадость несешь?

— Твоему брату.

— Он мне не брат! — но дрожащего помощника министра выпустил, переключив своё внимание на меня. Тот воспользовался ситуацией, рванув к выходу, на ходу вытирая слезы и жалко всхлипывая — трус, обычный трус.

— Тебе лучшей уйти, сейчас он, — я кивнула вслед Перси, — приведет солдат.

— Знаю, пусть приводит, мне все равно! — он угрожающе двинулся ко мне через весь зал, в котором, как назло, находились только одна пожилая ведьма у витрины с мешочками для палочек. Она могла оказать мне лишь одну помощь — позвать кого-нибудь, но ничего способного её встревожить достаточно сильно, за исключением небольшой потасовки, пока не произошло, и мадам лишь наблюдала. Я должна была, конечно, потянуться за своей, но моя неповоротливость, мой живот…

— Не подходи! — я все же вытянула палочку и направила на него.

— Ты дернуться не успеешь, как я уже буду рядом, подруга. Что, страшно? Белобрысых ублюдков рядом нет, и всё, растеряла свою уверенность?! Шлюха! — мне было страшно, и то, что женщина исчезла, прежде кивнув мне, а, значит, все же отправилась к ближайшему посту, страха не убавляло, ни капельки. Я уже приготовилась бороться за свою жизнь, я привыкла за неё бороться.

Но случилось невероятное, на то время невероятное, ведь никто не знает, какова его сила, пока не испробует её. Не думаю, что Габриэль это понимал, но в тот день он сполна ощутил свою мощь, и, ощутив, усилил.

Сын стремительно, на еще не совсем прямых ножках, подошел к Рону, преградив ему путь. Ненависть Уизли была настолько сильна, что помимо моей воли в голову закрась непрошеная мысль, что такое неистовое чувство могла породить только сильная любовь, и он любил меня. Сильно, но недолго, давно. Еще до Рима, до кольца, до Чарли. Малыш не мог стать преградой сильному мужчине, так обезумевшему от моего вида, и тот его просто не заметил, не придав значения чужой малявке.

— Ты больше не будешь плодиться, ты не способна плодить нормальных детей… — он был уже близко.

— Не тлогай!

Рон дернулся, словно ото сна очнувшись, и мельком взглянул на ребенка.

— Ты еще кто? Иди к маме, сопляк! — Габриэль насупился и скривился.

— Это ты сопляк! Нистозный сопляк! — да не знаю, откуда в нем такие слова, но зато знаю, откуда в нем эта надменность, взлетающая при малейшем недовольстве бровь, эти красивые волосы, капризная изогнутая линия губ и ямочка на подбородке, тонкие черты лица, пробивающиеся сквозь детскую пухлость щечек, и этот холод в глазах…

Рон вновь повернул голову в его сторону, но на этот раз медленно, с гадливостью, презрением и удивлением. Он узнал в нем всех Малфоев разом, всех врагов в одном лице.

— Это… твой? Тот крестничек? Любимчик того урода? Какая же ты гадина, Гермиона, ты все могла бы изменить, ничего бы не случилось, слышишь меня?! Мы вернуть тебя хотели, вернуть! Это не я жестокий, это ты змея подколодная… — он что, думал, я спорить буду? Собственно, мне не с чем было спорить, но стыд давно меня покинул, осталась лишь радость жизни, и я не собиралась её терять, не собиралась умирать, и не хотела подставлять под удар своего сына. Но что я могла? Его реакция была явно лучше реакции женщины, которой на следующей неделе предстояло рожать!

— Родительницу бережешь? — обратился он к нему насмешливо. — А ты знаешь, что было время, когда она тебя не хотела? Думаешь, она сейчас тебя любит? — страдания делают людей не только проницательнее, они еще учат делиться им, страданием, с другими. Учат распознавать в людях слабые места, по которым легко нанести удар и ранить. Рон ранил.

Я не собиралась никогда в жизни говорить на тему любви и нелюбви с Габриэлем, только не о таком кошмаре любой матери, только не о нем!

Я закричала:

— Замолчи! — спохватилась и добавила: — Силенцио! — но промахнулась.

Далее все произошло быстро, сын схватил Уизли за руку и зашипел не хуже старой Нагайны, шипение которой до сих пор раздается в темных закоулках замка Слизерина.

— Я сказал, не тлогай! — и уже тихо-тихо добавил, притянув к себе скорчившегося от непонятно откуда взявшейся боли Рона. — Я знаю…

Даже не догадываюсь, что именно произошло, но мой бывший жених согнулся пополам быстрее, чем тростинка под напором урагана, его лицо покрылось морщинами, а по волосам, прямо на моих глазах, медленно поползла седина. Она, словно иней, покрыла собой длинную прядь светло-рыжих волос, которым уже никогда не быть таковыми. Я привыкла к ненависти вокруг, сжилась с нею, она мне по душе, она мне как оправдание. Однако я всегда понимала, что не могу себя считать жертвой чужих прихотей, моей вины там слишком много. Но с чем бы я ни свыклась, привыкнуть и принять такую любовь собственного сына я так никогда и не смогла.

Мы не дождались солдат, хотя, как я узнала, они аппарировали в «Твилфитт и Таттинг» тут же, как только мы покинули Косой переулок. То была не медлительность или непрофессионализм стражей порядка, просто все произошло так быстро, что казалось не явью, а былью. Вояки, кстати, не застали не только нас, но и Рона. Он исчез. Смертная казнь его, конечно, не ждала, но дома он не появится около года, а тогда мне будет уже все равно.

Жизнь не идет рядом, она протекает в тебе как река и по пути предусмотрительно смывает уже отработанные чувства и людей, избавляя душу от лишнего хлама. Вот так из меня навсегда испарились любые эмоции, хорошие ли, или плохие, связанные с этим человеком и его вечной приставкой «бывший»…

* * *

Дома нас ждали. И то был не Люциус, ему еще не успели донести по причине очередного заседания сейма в Министерстве. Я ввалилась в спальню с сыном на руках, перепуганная и готовая реветь так сильно, как только могу, а усадив сына в кресло, так и сделала.

— Ну-ну! Твоя невнимательность, леди Малфой, не только позволила ржавого слизня не заметить вовремя, но и меня?! — Лорд, а по виду Риддл, стоял у окна, закинув ногу на ногу, в простой белой рубашке и черных брюках. У него даже волосы были распущены, а не зачесаны назад, и красиво струились крупными волнами по плечам. Отросли, заметила я где-то на задворках сознания. Все в нем было красиво, но серо-зеленые глаза смотрели не то чтобы недобро, мы с ним этот этап уже прошли, они осуждали. Да я и сама себя осуждала!

— Я не, я не… — рыдания не прекращались.

Еще несколько лет назад я замирала в его присутствии, вымаливая у судьбы хорошее настроение для Волдеморта. Ведь в плохом он был суров не только с врагами. Он умел наказывать, и то, что никто из Малфоев никогда не попал под его Круциатус — заслуга Габриэля, а, скорее, помогало само его существование. Но время шло, Лорд стал смотреть на меня, как на нечто само собой разумеющееся, забавное и приятное в общении. Я перестала его бояться, он перестал меня воспринимать как того, кого можно за что-то наказать, считал, видимо, просто нерадивым ребенком. Ну, по сути, я ему в правнучки и годилась, так что в чем-то Лорд, как обычно, был прав. Мне очень часто приходилось стоять по его левую руку на всевозможных праздниках и собраниях, миллионы меня и запомнили как ту, что рядом с самим Темным Лордом…

Пока я заливалась истеричными слезами, Габриэль уже удобно устроился на руках у Риддла и молчал. Как бы молчал. Все мы знали, что они в такие безмолвные минуты ведут между собой жаркие беседы, насколько они вообще возможны для ребенка неполных трех лет от роду и самого могущественного Темного мага на планете. Каждое воскресение, ровно в девять утра, после совместного завтрака, к нам являлся Волдеморт, пугая Кисси своим мрачным видом и еще более мрачной мантией. Габриэль мчался к нему сломя голову, а я мысленно ликовала, что не приходится тащить сына в замок Слизерина самой. Возвращали нам его всегда веселого и накормленного, а зачастую и одетого в чистую одежду. Он восторженно лепетал что-то о драконах, кусающихся книгах и скалах. Думаю, Риддл его чему-то учил, чем-то делился и хвастался тем, чем хвастаться можно лишь перед детьми, чем-то потаенным и сокровенным, постыдным для «взрослых». Я нутром это чувствовала, хотите — верьте, хотите — нет. Однажды я даже сама рассмеялась своему предположению, и Драко насмешила до колик в животе, выдвинув теорию о детском кладе Тома Риддла. Ну а что? Может они его на скалах искали? Хоркруксы все были на учете, так что…

Это любопытство толкало на выдвижение столь бессмысленных гипотез, ведь никто мне ничего рассказывать не желал, у этой парочки всегда была куча общих секретов, скрытых от посторонних глаз и ушей.

Наконец, Лорд вновь обратил на меня свой укоризненный взор и сказал:

— Мне все ясно, он объяснил, но ты больше не… доводи его до такого напряжения, он может многое, — уточнять, кто именно может, смысла не было.

— Я виновата…

— Я знаю! — Риддл подкинул Габриэля на руках, отчего тот счастливо завизжал и кинул его на кровать, не забыв стянуть ботиночки. — Ну а ты, мой герой, всегда защищай маму, это привилегия настоящих, храбрых магов! Понял меня? — он понял. И я тысячу раз пожалела, что сын услышал эти слова. Немало несчастных поплатится жизнью за оскорбление в мою сторону, косой взгляд или плохое намерение, я уж молчу про то, что будет с теми, кто осмелится мне угрожать в открытую. И возраст не станет ему помехой, увы.

Пока ребенок возился с многочисленными подушками на родительской постели, я подошла к Волдеморту и вновь осмелилась спросить про причину, по которой в 1998 году изменилась моя судьба и судьбы многих людей. Я и раньше заводила подобный разговор, но натыкалась на стену, а тогда, как мне показалось, настало время для ответа.

— Для чего он вам, мой Лорд?

Минута молчания, взгляд на крестника, нахмуренный белоснежный лоб и слова:

— В нем все мои знания, все. Они должны жить, я ведь не жив, ну, не совсем жив, как ты понимаешь, а грядут перемены, Гермиона, большие перемены, — он наклонился к моему виску. — И Габриэль будет очень важен… — у меня ноги подкосились. Такой груз на такого кроху?!

— И давно?

— С крещения, — я разочаровалась. Значит знания не причем, и та толика зла в сыне не приобретена им, она все же врожденная…

«Развоплотиться он надумал, что ли, чем ему собственный ум не мил?» — мысли о сыне ушли на второй план. С уходом Лорда Малфои пропали бы, растоптанные, как букашки! Слишком далеко мы зашли, обратного пути оттуда уже нет. Я ожидала реакции на такие свои мысли, уж больно сильным был всплеск эмоций, но Риддл лишь пытливо на меня смотрел, прямо как Дамблдор однажды, и не издавал ни звука.

— А вы что, мои мысли читать не можете? — я была поражена. — Или не хотите?

— Не могу.

— С тех самых пор?! — у меня челюсть отвисла.

— С тех, — он усмехнулся, а я невольно поежилась. — А что, в этой очаровательной юной головке есть неугодные мне мысли?

Я честно задумалась, вспоминая.

— Нет там таких мыслей…

— Вот видишь, а ты переживала!

— Когда?

— Тогда, в Риме. Не верила, что все способно измениться, а ведь изменения — это главный закон мироздания, Гермиона Грейнджер, не думающая плохо о Темном Лорде! — он засмеялся вполне обычным смехом, и ему начал вторить Габриэль, решивший хоть разочек показать матери, что способен веселиться не только в моменты, когда другим плохо. Мне, если честно, тоже хотелось смеяться, но что-то сдержало. Я лишь несмело улыбнулась. А теперь вот жалею, хохотать всегда стоит, если жизнь сама дарует такую возможность!

* * *

Носок, один детский носок в горошек и парочка переизданных правил, то есть законов, Волдеморта. Это всё, что я обнаружила под своей кроватью. Там было довольно пыльно, кстати. Кое-как я оттуда выползла, с еще большим трудом разогнулась и вновь забралась на постель. Смахнув с лица Люциуса «Пророка», страницы которого взлетали и шелестели каждый раз, когда супруг всхрапывал, я сложила руки на груди и глубоко задумалась. В комнате что-то изменилось, и это что-то от меня ускользало, я не могла этого понять, а оттого не могла и заснуть. Я облазила все углы, осмотрела два кресла у входа и одно у кровати, изучила изгибы ножек всей мебели, узор на шелковом ковре просмотрела, а он, зараза, мелкий! Я даже умудрилась залезть в камин, и не спрашивайте зачем, но все равно не успокоилась. Все вроде было на своих местах, но что-то меня беспокоило…

— Люциус! — ноль реакции — знал, что если подать звук, то я уже не отстану. Опыт, он в любых ситуациях опыт. — Ну, Люциус! — я решила использовать не так давно мной придуманный, но действенный прием.

Кровообращение в период беременности у меня барахлило, и конечности моего тела в результате такой неполадки здоровья температуры были, мягко говоря, низкой. Муж однажды, чуть ли не краснея и весьма невнятно, но все же попросил меня на ночь одевать носки. В ответ я поинтересовалось: «Может еще и варежки натянуть?!» На меня махнули рукой и удалились, бурча себе под нос нелестные отзывы о магглорожденной супруге.

Я нехорошо усмехнулась, растопырила пальцы, чем-то напомнив себе хирурга перед операцией из любимого маминого сериала, и «наложила» ладони на голую грудь супруга.

— А-а-а! Ты что делаешь?! Натягивай варежки, Мерлина ради, натягивай! — Люциус протирал глаза, но открывать их полностью не желал. — Ты рожаешь? Что-то с детьми?

— Да нет…

— Тогда какого черта?! Я сплю!

— Ну Люциус, ну хороший мой… — муж не то что глаза открыл, у него и рот открылся. С минуту он на меня просто смотрел, а потом сказал: — Ты же знаешь, что моего шпиона в Хогвартесе поймали? Что завтра у твоего «хорошего», — он передразнил меня, — трудный день.

— А не надо шпионов на первый курс запускать! Первокурсник не шпион, а головная боль, теперь вот не только профессоров, но и твоя! — позлорадствовала я.

— Да ладно… — муж забеспокоился, правды никто не любит. — Что там у тебя? Час ночи, а ты все ползаешь под мебелью!

— Так ты слышал и не спросил?!

— Ты меня снизу толкнула! Я сквозь сон… — разговор получался дурацким.

— В общем, так, Люциус, в комнате что-то изменилось.

Муж резко подобрался, схватил палочку, и принялся озираться, готовый к худшему, правда, выразить свое недовольство все же не забыл.

— И ты все время чушь несла, прежде чем соизволила сказать, что в комнате чужие?!

— Да нет! Никто не нападает, и чужих нет, не будь параноиком! В обстановке что-то изменилось…

— Ты стены шелком отделала, в прошлом месяце, — тихо ответил он, видимо, прикидывая, переправить меня в Мунго сейчас или можно поспать до утра?

Спустя минуту молчания, две минуты объяснения и сотню недоверчивых взглядов в мою сторону, Люциус все же сосредоточился, осмотрел спальню, помолчал еще немного и заорал:

— И это всё?! Ты почему меня никогда не жалеешь, почему я уже больше трех лет по ночам сплю плохо?

— Потому что я тебя бужу? — невинно поинтересовалась я.

— Да, да и еще раз да! Набалдашники!

У меня внутри все похолодело.

— Какие набалдашники?..

— На ножках кровати, они блестят! Полагаю, их Кисси полировала. Ты меня из-за подобной чепухи разбудила? Нет, честное слово, Гермиона, еще раз, и спать будешь на софе в библиотеке…

— Но я…

— Сладких снов! — муж заснул моментально, как только его голова коснулась подушки.

Ну а я еще долго смотрела немигающим взглядом на эти проклятые набалдашники и боялась…