Злая сказка  (гет)

Что такое человечность? Можно ли ее увидеть или измерять? Или это метафора, красивое слово, которым обозначали правильные поступки? Если это так, то в моей жизни не было места человечности. Я любила поступать неправильно. Мне нравились плохие мальчики, но я продолжала тянуться к хорошим людям. Это было так естественно, когда в жизни преобладал один цвет, ты продолжал искать второй, чтобы разбавить однообразие, внести остроту в свою скучную повседневность. Может, это и было той причиной, по которой я впадала из одной крайности в другую? Какая же я на самом деле: добрая или злая? А Том?

Вздохнула, понимая, что выбрала неподходящее время и место для подобных размышлений. Сегодня мы пошли на митинг. Миссис Коул решила, что детям из приюта нужно принимать участие в общественной жизни. И вот мы уже целый час стояли на площади в окружении сонных, ко всему безразличных взрослых и слушали нескладную речь какого-то жутко популярного политика. Сцедив зевок в ладошку, я скосила глаза на Риддла. Он смотрел куда-то в сторону, совершенно ни на что не обращая внимания. Я легонько тряхнула его за плечо. Том повернул ко мне голову и шепнул: «Идем!».

Я взяла его за руку, чтобы не потерять друг друга в толпе, и пошла за ним. В любом случае, прогулка будет гораздо интересней, нежели бесполезные разговоры о войне и патриотизме. О них я читала каждую неделю в газете. А так же о великом вкладе Англии и антигитлеровской коалиции в борьбу против Германии и стран нацистского блока*. С каким удовольствием репортеры поливали грязью противников! Но ведь не стоило забывать, что правда у каждого своя. Это я запомнила в первую очередь после знакомства с Томом.

Мы уже были на полпути к выходу, когда услышали оглушающий звук. «Взрыв», — мелькнула в моей голове мысль. А затем совсем рядом прозвучал еще один. Меня отбросило вперед, на Риддла. Если бы он меня не поддержал, я бы упала на асфальт. И только гораздо позже я поняла, что это падение стало бы последним в моей жизни.

Казалось, что время застыло. Поначалу ничего не происходило, а потом на площади разверзся ад. Стоны, плач, крики о помощи — все смешалось в оглушительную какофонию боли и страдания. Моя правая рука онемела от предплечья до кончиков пальцев. Посмотрев на нее, я обнаружила, что рукав платья пропитан чем-то темным. Кровь.

Мне не дали долго рассматривать поврежденную конечность. Том заставил меня посмотреть на него и спросил, четко выговаривая каждое слово:

— Гермиона! Ты меня слышишь?

Лицо его было бледным, глаза лихорадочно осматривали меня, ища видимые глазу повреждения. Я неуверенно кивнула, крепче вцепившись здоровой рукой в его рубашку.

— Хорошо, — пробормотал он, а потом приказал: — Ты идешь за мной и беспрекословно выполняешь все, что я тебе скажу. Поняла? Нам надо отсюда быстрее выбираться.

Я еще раз кивнула, сильнее прижавшись к нему. Вокруг бегали люди, натыкались на нас, толкались и кричали, кричали, кричали до сорванных голосов. Мне стало страшно. Все здесь походило на глупый фарс или дешевый американский фильм. Поэтому эта ситуация пугала вдвойне, так как была реальной.

Том развернулся и повел меня назад, туда, откуда звучали взрывы. Позже он объяснил мне, что в одном и том же месте вряд ли бы прятали две бомбы и, на какое-то время, там было безопасно. Мы миновали пожилую женщину, которая баюкала окровавленную руку. Дошли до группы людей, сбившихся в кучку. Одни из них кричали, другие плакали, третьи истерически смеялись, четвертые смотрели остекленевшими взглядами перед собой. Я отвернулась, не в силах смотреть на это безумие. Зря. С другой стороны на асфальте сидел мужчина в когда-то дорогом темно-синем костюме и держал в руках свою ногу — ее оторвало взрывом от тела. Он раскачивался со стороны в сторону, как маятник, что-то бормоча себе под нос. И прижимал конечность крепко-крепко, как ребенок любимую игрушку. Да и ребенок здесь тоже был. Маленькая девочка держала за руку мертвую женщину и захлебываясь слезами громко звала:

— Мама! Мамочка, проснись! Ну, проснись же, мама!

А женщина лежала с застывшей безмятежной улыбкой на мертвом лице. Холодная и равнодушная ко всему, даже к своей родной дочери. Я уткнулась лицом в рубашку Тома, пытаясь сдержать тошноту. Еще и этот запах гари и чего-то сладкого, жареного. Не такой чистый аромат, как у цветков гибискуса, но не менее отвратительный. Кровь и горелое мясо. Мне стало плохо, казалось, еще чуть-чуть — и я потеряю сознание. Спасительная темнота была так близко…

Но Том не давал забыться. Он целеустремленно двигался вперед и, казалось, ни на что не обращал внимания. Подумаешь, мертвые люди? Делов-то! Каждый день кто-то умирал, так к чему разводить панику? Кому-то такой подход мог показаться бесчеловечным, но я-то позже, когда смогла обдумать все и проанализировать, поняла, что он пытался спасти нас. Засунув подальше свои страхи, он искал выход со сложившейся ситуации.

А еще Риддл сделал выбор. Слизеринец выбрал меня. Он ведь мог бросить Гермиону Грейнджер там на произвол судьбы и уйти, чтобы быстрее оказаться в безопасности. Но Том остался. И этот поступок говорил красноречивей любых слов.

Я плохо помнила дорогу назад в приют. Просто в какой-то момент шум сменился пронзительной тишиной, лишь изредка нарушаемой свистом ветра. Я попыталась сконцентрироваться на этих ощущениях, на свежести и резких порывах воздуха. Что угодно, только бы заглушить крики людей там на площади. Что угодно, лишь бы забыться на минуту…

* * *

Проснулась я в кровати, пахнущей лавандой и свежевыстиранным бельем. Рядом со мной была приютская медсестра, вводившая мне внутривенно какой-то препарат.

— Тебе повезло, милочка. Отделалась только легким испугом и царапиной на руке, — сказала она, заметив, что я очнулась.

— О чем вы говорите? — голос был слабым и хриплым.

— О диверсии на площади, — объяснила она, продолжая возиться лекарствами на тумбочке. — Другим повезло гораздо меньше.

— Кто-то погиб из приютских детей? — взволновано спросила я, желая и одновременно страшась услышать ответ женщины.

— Пятеро и миссис Эжбот. Еще шестеро лежат внизу, в палате. У тебя не такое тяжелое состояние, как у них, поэтому я решила оставить тебя в твоей комнате. Риддл согласился посидеть с тобой — вдруг что-то понадобиться? — и проследить, чтобы ты вовремя приняла обезболивающее, — ее слова были равнодушными, лишенными эмоций. Такими же, как и всегда. Словно погибли не ее подопечные и коллега, а кто-то чужой, далекий.

Я закрыла глаза и мысленно досчитала до десяти. Ничего не изменилось. Все так же ныла рука и болела голова. Не самые приятные ощущения, если задуматься.

Скрипнула дверь, и в комнату зашел Том, держа в руках поднос с едой. Я равнодушно посмотрела на него и опять закрыла глаза. Голова раскалывалась на кусочки. Может, если я усну, боль станет меньше?

Шорох, глухой стук, кровать просела от тяжести опустившегося на нее тела. Холодная рука осторожно погладила меня по щеке. Я вздрогнула от столь непривычной ласки.

— Ты не спишь. Открой глаза.

Послушно исполнила просьбу и посмотрела на хмурое лицо друга. Он выглядел уставшим и очень далеким от того безупречного образа, которого так тщательно придерживался.

— Как ты себя чувствуешь? — в голосе не было ни капли заботы, но я-то знала, что Риддл волновался за меня.

— Паршиво, — криво улыбнулась. — Ты узнал, что произошло на самом деле на площади?

— Да. Тебе какую версию рассказать? — поинтересовался он, отводя спутавшиеся волосы с моего лица.

— Правдивую, — сказала, ловя его ладонь и сжимая ее крепко, до побелевших костяшек на пальцах.

Хмыкнув, он рассказал мне все, ничего не утаивая и не приукрашивая. На площади во время митинга взорвались две бомбы. Погибших непосредственно от взрыва было мало. Больше всего пострадали дети с приюта святого Патрика, так как они ближе всего находились к диверсанту. Гораздо больше людей умерло во время паники, образовавшейся после взрыва. Их просто затоптали. Сотни напуганных магглов, пребывающих в шоковом состоянии, натворили больше беды, чем взрывчатка.

Ходили слухи, что вся эта акция была заранее спланированной, чтобы воздействовать через мирное население на правительство. Я подумала, что в жестоких «акульих» играх всегда страдали ни в чем не повинные люди. Кто они для власть имущих? Разменная монета или пушечное мясо в закулисных войнах? Ни то, ни другое не вызывало во мне энтузиазма. Впервые я задумалась о том, как бы я поступила, обретя власть. И поняла, что не знаю ответа. Слишком сложным и неоднозначным был этот вопрос. А Том? Он наверняка смог бы справится с этим тяжким бременем. В нем чувствовалась настоящая сила. Парень прирожденный лидер.

— Ты не слушаешь меня, — упрекнул Риддл.

— Да, — рассеянно отозвалась я, а потом вдруг попросила: — Полежи со мной.

Я сколько угодно могла доказывать свою независимость, но в самые тяжелые времена я продолжала искать помощь у Тома. Он мой якорь. Точка возврата в море агонии, с которой я вела борьбу каждый день.

Он снял обувь и лег рядом со мной на узкой кровати. Я повернулась к нему лицом, стараясь не потревожить раненую руку. Его дыхание спокойное, размеренное. Оно вызывало чувство защищённости. Том обнял меня, и я положила голову ему на плечо. Так уютно и по-домашнему я себя давно не чувствовала. А Риддл? Что он сейчас ощущал? Может, ему было неприятно меня обнимать или моя маленькая слабость вызвала у него раздражение? Нет, определенно нет. Том относился к той категории людей, которые старались по возможности избегать неприятных для них вещей.

— Я никогда не отпущу тебя, — произнес он четко и уверенно.

— Я никуда не ухожу, — проговорила, чуть приподнявшись на руке.

Его слова удивили меня и в то же время вызвали приятную дрожь. Я вспомнила другие слова друга, сказанные мне зимой: «Ты моя, Гермиона. Только моя!».

— Неужели? А почему ты тогда каждый раз пытаешься убежать от меня? — его глаза насмешливо поблескивали в темноте. Он не верил сейчас ни одному моему слову. Это немного задевало.

— Ты пытался мной управлять. Я отстаивала свое право выбора, — сказала спокойно, взвешивая каждое слово.

Том пах так знакомо, травами, что я, не удержавшись, прижалась к его груди, наслаждаясь мгновением. Я эгоистка, но как же мне нравилось иногда ею быть!

— Убегая?

Риддл этим вопросом дал понять, что разговор не закончен.

— Угу, — неразборчиво пробормотала, теснее прижимаясь к любимому человеку. Как кошка к хозяину: и уйти не может, и остаться боязно.

— Гермиона! — сердито окликнул он меня.

Я тихо рассмеялась и наклонилась к его лицу. Близко-близко, чувствуя кожей его дыхание. А потом поцеловала в первый раз по собственной инициативе. Получилось немного неловко, но Том взял дело в свои руки. На этот раз он целовал меня медленно, словно смакуя. Я подхватила его игру, отдаваясь на волю случая. Это все из-за нервного потрясения, верно. Иначе бы я ни за что не позволила ему бесстыдно скользить руками по своему телу. Изучать и оглаживать и забираться руками под ночную рубашку. Точно, все из-за стресса!

Том подмял меня под себя и продолжал целовать. Губы, щеки, подбородок, шея — он ничего не оставлял без внимания. Его руки нетерпеливо сминали край ночной рубашки и тянули его вверх. Мне не хватало воздуха. Я выгибалась в его объятиях и обхватывала шею, и у меня в глазах темнело от боли. Раненая рука давала о себе знать в самый непоходящий момент. Не удержавшись, я вскрикнула и чуть отстранилась от парня.

— Что случилось? — его голос прозвучал низко, хрипло, завораживающее.

— Рука, — сказала, продолжая кусать губы, чтобы не застонать.

Его реакция весьма непредсказуема. Он уткнулся лицом мне в шею и сдавленно засмеялся.

— Что здесь смешного? — поинтересовалась, тщетно пытаясь скрыть обиду в голосе.

— Ничего. Честное слизеринское!

Я фыркнула и шутливо толкнула его. Он послушно перекатился на бок и привлек меня к себе. Поцеловал в висок, щекоча кожу своим дыханием, и предложил:

— Давай спать. А продолжить прерванное занятие мы сможет и позже.

Я мысленно поаплодировала его потрясающей самоуверенности. Он ни на минуту не сомневался, что я соглашусь на все, что угодно. «Может быть, Том», — возникла в голове вполне трезвая мысль, но вслух я произнесла:

— Давай доживем до завтра.

Он ничего больше не сказал, и я была благодарна ему за это. Сейчас я могла вдыхать его запах, ощущать кожей тепло его тела, слышать ровный стук сердца и мечтать о завтрашнем дне. И в такие моменты я не думала о хорошем и плохом, о возвышенном и низменном. Мне не важны были законы морали и мнение общества. Я могла позволить себе быть эгоисткой. Ведь эти моменты созданы для нас двоих. И мы никогда никому о них не расскажем. Запрячем в копилку памяти и будем наслаждаться одинокими зимними вечерами. Сейчас существовали только Том и Гермиона, а весь остальной мир пусть катиться в пропасть.

* * *

На следующее утро я проснулась рано. Том еще спал, продолжая обнимать меня. Во сне он выглядел таким трогательно-беззащитным, что заподозрить в нем матерого интригана и манипулятора мог только человек с больной фантазией. Я улыбнулась своим мыслям. Так непривычно и естественно лежать рядом с ним. В некотором смысле я была благодарна вчерашнему происшествию на площади. Ведь только когда теряем — понимаем настоящую ценность того, что имеем. Риддл не стал исключением из этого правила.

Том просыпался медленно, словно нехотя. Сначала участилось дыхание и стало более поверхностным. Затем открылись глаза, и взгляд с трудом сфокусировался на мне.

— Доброе утро, — с улыбкой сказал он, рассеянно глядя на меня.

— Доброе, — прошептала, растягивая губы в совершенно дурацкой гримасе полного блаженства. И понимала, что сейчас самый счастливый человек на земле. А Том? Он счастлив?

* * *

Время летело слишком быстро. Счастливы те, кто не замечал его, не смотрел каждые пять минут на часы, подгоняя стрелку. Мне некуда было спешить. Впервые за несколько лет я чувствовала себя на своем месте. И пусть оно далеко от идеала — это совершенно неважно. Словно в одночасье я перечеркнула половину своих принципов и убеждений. Изменилась, приспособилась, нашла то, к чему стремилась. И пусть у меня не получалось описать словами наши с Томом отношения, я знала — у них есть будущее. Пускай не светлое и безмятежное, но и не далекое. Мы сами строили замки из песка и разрушали их в угоду чьих-либо желаний. Не понимали ценность человеческого тепла, а искали нечто холодное и колючее, как ограненная под алмаз ледышка. Будем ли мы тогда счастливы? Нет, не будем.

С того памятного дня прошло больше месяца. Скоро мы уедем в Хогвартс, чтобы окунуться в новые тайны и увлекательные приключения. Но это лето я никогда не забуду. Том ведь тоже изменился. Он стал меньшим эгоистом, хотя по-прежнему не терпел, когда с ним спорят. Стал спокойней и уравновешенней, перестал строить планы, чтобы проучить «мерзких магглов». У него появилась цель, о которой он мне пока не рассказывал. Что-то связанное с его наследием в Хогвартсе. Я невольно вспомнила наши приключения с паучком и девичью уборную на втором этаже. Может, это как-то связанно?

Впрочем, когда придет время, он сам мне все поведает. А сейчас… Я могла наслаждаться последними летними деньками и строить планы на будущее. Пятый курс очень ответственный и сложный. Минерва в последнем своем письме сообщила, что ее и Арчи назначили старостами Гриффиндора. Риддл тоже получил значок старосты.

Староста Слизерина — звучит солидно. Я лишь тихонько посмеивалась, когда Том ради такого события достал мантию и полчаса вертелся перед зеркалом, примеряя на себя новую роль. Еще одна маска, еще одна иллюзия. Но я-то знала его настоящего.

И пусть наше будущее зыбко и непостоянно, я верила, что вдвоем мы справимся со всеми проблемами.

________________________________

*Два противоборствующих лагеря во Второй Мировой Войне.