Преступники (гет)

Во внутренней тюрьме Отдела правопорядка я сидел уже около месяца. Это я знал только по датам на газетах, которые регулярно приносили мне в камеру дежурившие в коридоре стражи. Вообще, условия здесь были довольно сносные: сухо, не слишком холодно, относительно светло. Если еще добавить трехразовую кормежку и редкие прогулки в микроскопическом дворе-колодце с клочком неба наверху, то можно считать мое нынешнее заключение просто курортом. По сравнению с Азкабаном, конечно.

Меня здесь даже привели в относительно божеский вид: отмыли, остригли, снабдили казенной одеждой. Я про себя усмехался: вид истерзанного азкабанского узника, видимо, коробил эстетические чувства тюремных охранников, вызывая у последних страх и жалость одновременно. Вообще, «беглый Блэк» стал здесь кем-то вроде местной достопримечательности. Как я понял из обрывков разговоров, внутренняя тюрьма служила подобием изолятора для подследственных, но помещали сюда исключительно безобидных взяточников, мошенников высокого ранга да, изредка, иностранных волшебников, которые имели неосторожность набедокурить на чужой территории и ожидали здесь выдачи родному государству. Для убийц и прочих «опасных», к которым Фадж с большим удовольствием причислил бы и меня, если б не настойчивые просьбы Дамблдора, у Отдела магического правопорядка существовало множество других «интересных» мест. Вряд ли они были страшнее Азкабана, но — опять же из подслушанных разговоров — я сделал вывод, что условия заключения там мало чем отличались от пресловутой дементорской вотчины, разве что отсутствием самих дементоров. Так что, Сириус, ты должен был благодарить добросердечного министра за такой «подарок судьбы». Только благодарить получалось плохо.

Как только за мной захлопнулась дверь камеры, активировав нейтрализующее любую магию поле, противное чувство безысходности навалилось на меня таким полновесным грузом, словно я присел на лавочку рядом с компанией все тех же дементоров. Все-таки в словах Сары о похожести тюрем была мудрость бывалого стража порядка. Всех своих демонов заключенный носит в себе и они терзают его с разной степенью жестокости вне зависимости от места пребывания: будь то Азкабан или вот этот санаторий. Рано или поздно, но сойти с ума от неизвестности или неясности будущего можно где угодно.

Уже на второй день моего пребывания в камере робкий сутулый охранник подсунул вместе с завтраком утренний выпуск «Пророка» и даже, по-моему, подглядывал, как я жадно набросился на газету. Этот нездоровый интерес к собственной персоне меня ничуть не смутил, даже развеселил немного. Что страшновато, парни? Не налюбовались еще на азкабанское чудовище? Это вы еще других не видали, растения тепличные!

На первой странице «Пророка» красовалась довольная рожа министра в окружении еще каких-то чинуш, а в комментариях корреспондент захлебывался восторгами по поводу моей поимки. Разумеется, вся честь блистательной операции принадлежала Отделу правопорядка и аврорату под чутким оком Фаджа, осуществлявшим общее руководство. Читать был противно, но я продолжал насиловать сознание, пока не дошел до последней строчки. Потом закрыл глаза, прислонился спиной к стене и начал размышлять, так и не притронувшись к еде.

По всему выходило, что оправдывать меня в ближайшее время никто не собирался, по крайней мере, ни слова о том, что помимо «преступника Блэка» был схвачен кто-то еще, сказано не было. Разумеется, это можно было отнести на счет «тайны следствия», но я, достаточно наслушавшись речей Фаджа в кабинете Дамблдора, был уверен, что будь его воля, он бы поступил точно так же, как когда-то Крауч. А именно: запер бы меня обратно в Азкабан, а то и вовсе пустил в расход.

Тем не менее, через неделю меня вызвали на допрос. Там я в полной мере осознал, что имела в виду Сара, когда говорила, что без труда отличила фикцию от истинного интереса к делу. Даже я, не обладая полицейским опытом моей подруги, видел, что следователь — гладковыбритый, чуть косоватый колдун лет пятидесяти с одутловатым лицом и нервными движениями — мало интересовался подробностями событий двенадцатилетней давности. Он детально расспросил меня о моих личных данных: родился-учился-женился. Потом въедливо допытывался обо всех хитросплетениях моей родословной, а когда я не выдержал и спросил, какого черта ему это надо, сердито пробурчал о «необходимой и очень важной» для ведения дела информации и удалился, не попрощавшись. После этой пародии на допрос (о! милая девочка, как ты была права) сомнения в том, что я буду реабилитирован, настолько прочно поселились в голове, что я тридцать три раза проклял свое легковерие и самонадеянность, которые привели меня в руки этих законников-лицемеров.

За месяц пребывания в тюрьме таких псевдо-допросов я перенес еще три. На втором я таки сорвался, наорав на следователя со всей силой знаменитого блэковского темперамента, так что на следующий — неделю спустя — меня доставили уже в кандалах. Я невесело усмехнулся: хорошо, строгий ошейник не надели… или намордник. Юмор висельника, Блэк? Пожалуй.

На этом — уже четвертом с начала моего здесь пребывания — допросе следователь, наконец, соизволил задать мне пару вопросов по существу. Но формулировки этих вопросов меня не очень-то вдохновили. Да что там говорить, я снова наступил на те же грабли! Министерский следователь явно клонил к тому, что моя версия от начала и до конца чистой воды вымысел, рожденный серьезным помешательством на почве гибели друзей. Весь план министерских чинуш предстал для меня с четкостью, будто освещенный ярким лучом света. Итак, Блэк, тебя собираются выставить законченным психом. Разумеется, в Азкабан душевнобольного отправлять не станут, а вот запереть в Мунго, хорошо кормить и тщательно лечить…Да кто ж возразит! Это же верх гуманности. Через полгода, Сириус, станешь овощем и тебя можно будет спокойно выпустить на волю без опасения, что ты о чем-либо проболтаешься. И волки сыты, и овцы целы.

Меня начало лихорадить. Ну, почему я, когда-то работая в аврорате, не потрудился хотя бы поинтересоваться тонкостями магического права? Не был бы так ленив — сейчас смог бы что-то предпринять! Хотя… крючкотворство никогда не было твоим коньком, Блэк. Может, потребовать встречи с Дамблдором? С другой стороны, если профессор до сих пор не поинтересовался, как дела у «заключенного Блэка», то одно из двух: либо его держат в неведении и, следовательно, ко мне ни под каким предлогом не пустят, либо он прекрасно знает, как обстоят дела, и его это устраивает. Черт! Неужели мне придется разочароваться еще и в директорской порядочности? Мелькнула мысль написать Саре: может, в ее светлой голове родится какая-нибудь гениальная идея. Но я почти сразу с горечью осознал, что не могу этого сделать, не выдав ее саму. А подставлять Хиддинг под удар из-за собственных страхов мне не позволяла совесть. Придется рассчитывать на собственные убогие познания, Сириус!

— Послушайте, мистер… как-вас-там, — не слишком вежливо обратился я, глядя в непроницаемое лицо следователя

— Траствелл, — вставил он механически. М-да, фамилия что надо. Особенно для человека, которому не доверяешь…

— Так вот, Траствелл, я требую… очной ставки, — сам поразился откуда в моей юридически бедной памяти взялись эти слова.

— Вот как? — удивления в его голосе не было ни капли. — С кем же, позвольте спросить?

— С Петтигрю.

— Увы, это невозможно.

— Почему же, позвольте спросить? — воспроизвел я его интонацию.

— Волшебник с такой фамилией находится в данный момент вне зоны досягаемости.

Я застыл как громом пораженный. Как? Они его что…уже…

— Что это значит, Траствелл?! — наверно, сейчас следователь порадовался, что предусмотрительная охрана не сняла с меня кандалы. От моего крика он вздрогнул, но лицо по-прежнему оставалось маской деревянного истукана.

— Это не значит большего, чем я сказал.

— Его что, казнили? — спросил я уже безо всяких экивоков.

— Будьте благоразумны, Блэк, — изрек Траствелл тоном целителя, разговаривающего с невменяемым. — Разумеется, нет. В распоряжение Отдела магического правопорядка никогда не поступал заключенный по фамилии Петтигрю. По моим сведениям, его уже давно нет в живых, — последние слова он произнес с выражением, которое должно было означать: «я знаю, что вы сумасшедший, но ничего не могу с этим поделать».

Я откинулся на спинку стула, к которому был пристегнут на время допроса, и глубоко вдохнул. Мне хотелось кричать, но из горла, парализованного комком разнообразных эмоций, не вылетело ни звука. Суки! Мерзавцы! Ублюдки! За что?

Глупец, Блэк. Ты сунулся в осиное гнездо и решил, что уйдешь целым и невредимым? Тысячу раз прав чертов Снейп! Даже сейчас, битый жизнью, проведший двенадцать лет в тюрьме, ты остался слепым щенком, которого «добрые» хозяева собираются утопить за ненадобностью.

— Вы дали ему сбежать? — от отчаяния даже мой сарказм выглядел жалко.

— Не понимаю, о чем вы, Блэк.

Я попытался провести рукой по лицу, словно это помогло бы мне избавиться от наваждения, но слишком короткая цепь, сковывавшая руки не дала мне этого сделать. Что ж, Блэк у тебя есть последний шанс.

— Тогда я требую, чтобы вы допросили меня под Сывороткой правды.

На лице Траствелла мелькнул интерес, впрочем, быстро истаявший.

— Вы подпишете согласие на процедуру, мистер Блэк? — спросил он официальным тоном. Я кивнул. — В таком случае, после того, как я оформлю необходимые документы, ваша просьба будет удовлетворена.

Он встал, сухо попрощался и вышел вон.

Этой ночью я практически не спал. В голову лезли отвратительные мысли, как когда-то в азкабанской камере. Я понимал, что выпив Сыворотку правды, окажусь полностью беззащитен. Они смогут задать мне любой вопрос, даже из тех, ответы на которые мне давать вовсе не улыбалось. Почему, интересно, этот Траствелл так оживился? Ясно, что он целиком и полностью действует по указанию Фаджа. В таком случае, что за интерес ко мне у министра? Утомленный метанием между безответными вопросами, я лишь под утро забылся тревожным сном.

Сразу после завтрака, который, как до этого сон, отказывался вступать со мной во взаимоотношения довольно долго, явился конвой. На этот раз он состоял не из местных охранников, и по сей день бледнеющих у двери в мою камеру, а из двух мрачных мужиков-авроров с признаками хронического недосыпа на лицах. Один из них, ни слова не говоря, щелкнул замком кандалов, замыкая их у меня на запястьях, а другой кивком головы приказал следовать за ним. В уже знакомой мне комнате для допросов никого не было. Авроры перекинулись парой ничего не значащих фраз, расстегнули кандалы и вышли. Меня этот немногословный ритуал несколько удивил, впрочем, не до такой степени, чтобы создать иллюзию внезапной свободы или потепления в отношении ко мне местного начальства. Я встал, прошелся по комнате. Это было прямоугольное помещение с абсолютно гладкими серыми стенами и полом. Магия здесь не чувствовалась вовсе, что наводило на мысль об особо хитроумных чарах, нейтрализующих колдовство.

Когда открылась дверь, я даже не обернулся, не испытывая никакого желания видеть лицо механического клоуна Траствелла, однако, голос, который произнес вежливое «Здравствуй, Сириус!», все же заставил меня это сделать.

— Вы?!

Альбус Дамблдор аккуратно прикрыл дверь и с удобством уселся на следовательское место за столом, словно это был его собственный кабинет, а не тюрьма, затерявшаяся в бесконечных министерских лабиринтах.

— Присядь, Сириус. Разговор у нас, я полагаю, будет долгим.

Такое начало мне показалось не слишком обнадеживающим, но я все же опустился на стул, отрешенно уставившись в стену. Мозг, получив новую пищу для размышлений, в беспорядке выдавал версии одна абсурднее другой. Невысказанные вопросы вертелись на губах, как мальки в рыбачьем садке, не давая сделать выбор в их очередности. Наконец, после минуты тягостной тишины я произнес:

— Они отпустили Питера…

— Отпустили? — почему-то в его недоумение верилось с трудом.

— Неужели вы не знали? — я как мог сдерживался, но все равно моя реплика звучала натуральным вызовом. Дамблдор слегка нахмурился, впрочем, почти сразу снова напустив на лицо невозмутимость, ответил ровным голосом.

— Не знал, — потом вздохнул совсем по-стариковски, снял очки. — Мне жаль, Сириус…

— Вот как? — я уже был готов взорваться от его лицемерия, но он, повысив голос, закончил фразу:

— …жаль, что ты считаешь меня своим врагом. К тому, что Питера нет здесь, я не имею никакого отношения. Вероятно, министерский конвой недостаточно оценил способности нашего маленького друга-анимага. Я полагаю, он сбежал.

— Или ему дали сбежать, — я с безрассудной наглостью уставился ему в глаза, хотя еще со школьных лет старался этого не делать. Весь Хогвартс знал, что директор легилимент, а потому зрительный контакт с ним чреват последствиями. Но мне-то перед Дамблдором сейчас скрывать было нечего.

— Это не исключено. Увы, Сириус. Мистер Фадж в своем стремлении сохранить статус-кво порой доходит до крайности.

Я был потрясен. И даже не таким неприкрытым обвинением Министра во лжи и интригах, а тем, что сам великий Дамблдор снизошел поговорить о высокой политике с таким непосвященным олухом, как я.

— Простите, директор, но я, как вы понимаете, далек от всего этого. Единственное, что мной движет, это эгоистическое желание жить спокойно и по возможности в стороне от грязных игр, в которых я ровным счетом ничего не смыслю, — всю эту тираду я выдал на одном дыхании, сам поражаясь вдруг открывшемуся во мне красноречию.

— Ты слишком преувеличиваешь свою некомпетентность, Сириус, — спокойно сказал Дамблдор, сосредоточившись на разглядывании своих очков. — Помнится, лет двенадцать назад политическая ситуация волновала тебя весьма живо.

Это было не так, но разубеждать его мне было неинтересно. Прошлое это прошлое. Меня сейчас гораздо больше волновало будущее.

— Зачем вы пришли? — пусть это звучало грубо, но играть словами и приседать в реверансах мне осточертело до крайности.

— А ты не догадываешься?

Разумеется, догадываюсь. Да нет! Черт! Я точно знаю. У меня в памяти четко всплыла картина: я и Сара — мы беседуем в том самом разбитом, залитом дождем катере. Я тогда с точностью почти до деталей сам предсказал сегодняшнюю ситуацию. От этого стало жутко и пусто. Интересно, что делает прорицатель, когда предрекает собственную смерть: сразу вешается или ждет неизбежного?

— Это все из-за моего согласия на «спецдопрос»?

— Ты всегда был умным юношей, Сириус. Это качество тебе не изменяет и сейчас.

— Чего вы боитесь, профессор? Того, что я сболтну лишнего и брошу тень на кого-то из ваших… из наших людей?

Вот так, Сириус. Только прямо, иначе Дамблдор своей софистикой потопит тебя в намеках и метафорах.

— Это «наших» мне нравится больше, — улыбнулся он. — Да, Сириус. Выслушай меня, а потом решай, стоит ли рисковать. Потому что давить на тебя или приказывать я не в праве. Да я и не привык.

То, что директор говорил дальше, в общих чертах соответствовало моей догадке. Я мысленно поздравил себя за удивительную прозорливость.

Директор подозревал, что для Фаджа лично он, а также некоторые близкие к нему в Министерстве фигуры, представляют опасность. Как я понял из плавной и образной речи Дамблдора, Фадж с достойным осла усердием пытался усидеть на двух стульях: с одной стороны слыть «демократом», а с другой — окружать себя людьми, которые если и не были в свое время в числе сторонников Волдеморта, то по меньшей мере сочувствовали последнему. Разумеется, все это прикрывалось красивыми словами о «едином магическом обществе», но на деле упиралось в крупные состояния, которые стояли за некоторыми из непримиримых поборников чистокровности. В этом свете такие люди, как Дамблдор, были для него неудобными помехами. А главное, Фадж, как любой недалекий и не очень способный человек на большой должности, до дрожи в конечностях опасался конкуренции. И то верно: если уж выбирать между нашим директором, каким бы сумасбродом он не слыл, и надутым индюком Фаджем, то предпочтения большинства были очевидны. Именно поэтому Министр и его чиновничья братия всеми силами копали под Дамблдора. Стоило в подобных обстоятельствах выясниться, что у директора Хогвартса есть своя гвардия в виде пресловутого Ордена Феникса, как полетели бы головы. И не самого директора. Нет. Его бы тронуть не решились, это было и ежу понятно. А вот «его людям» могло и не поздоровиться. Вряд ли это означало бы заключение в Азкабан, но травля, потеря должностей и какие-то еще гадости неизбежно последовали бы. В подобном свете мои откровения под Сывороткой правды приобретали особый смысл. Понятно, почему Траствелл так обрадовался возможности порасспросить близкого к нашему директору человека, каковым не без оснований считал меня.

Я уже полчаса слушал Дамблдора, сам не замечая, что сижу, обхватив голову руками, словно она вот-вот взорвется от полученной информации. И все же… Все же, несмотря на такие откровения профессора, я был убежден: он сказал не все! У великого волшебника был в отношении меня свой шкурный интерес и это было настолько очевидно, что я едва не прикусил себе язык, пытаясь удержаться от прямого вопроса.

Что ж, мистер Дамблдор, посмотрим, был ли я хорошим учеником… только не вашим, а одной маленькой магглы, которая даже не зная вас, рассмотрела «типичного политика». Итак, только аргументы. Никаких эмоций.

— Я вас понял, профессор, — сказал я как можно более «по-дамблдоровски», когда его рассказ иссяк, — но и вы поймите меня. Я сдался властям в надежде на помилование, теперь же, с исчезновением Питера, у меня единственный шанс — признание. Если вы сможете предложить мне что-то более безопасное, я охотно это приму.

Я ждал его ответа, затаив дыхание. Но уже по внимательному и — поздравляю, Сириус — уважительному взгляду, я понял, что директор оценил «сделку».

— Я думал об этом, Сириус.

— И что же?

— Полагаю, я смогу кое-что сделать для тебя. Но это все же потребует в определенном смысле жертвы с твоей стороны.

Безумно хотелось что-нибудь ляпнуть в духе моих обычных сомнительных острот, но я титаническом усилием сдержался. Не стоит портить политический климат в этой отдельно взятой комнате. Так ведь, Сириус?

— Я вас слушаю, профессор.

Да я просто дипломат. Даже лицу своему попытался придать приличествующую случаю «вежливую заинтересованность» в которую директор, похоже, поверил. По крайней мере, сделал вид, что поверил.

— Я сам выступлю на суде в качестве свидетеля. А если этого будет недостаточно, призову на помощь Минерву или Ремуса. Но думаю, не понадобится.

— Вы считаете, министр согласиться этим ограничиться?

— Думаю — да. Если ты в свою очередь дашь согласие провести твое слушание негласно. Без присутствия прессы и дальнейшей шумихи. Я уверен тебя оправдают, но условием будет — увы, Сириус — твой отъезд из страны. По крайней мере, на некоторое время.

Так вот в чем дело! О господи, как все просто. Ты, Блэк, чужой на этом празднике жизни. И никому из «великих» тут не нужен. Профессор Дамблдор так красиво все обрисовал… Как будто уже купил мне путевку на один из модных курортов и предлагает развеяться после тяжелых тюремных будней… Только ему-то это зачем?

— М-да. Выбор у меня небогат: или тюрьма, или изгнание. В самый раз для невиновного, — удержаться от едкого комментария я уже не смог, хотя тут же исправился, вернувшись к избранной роли «переговорщика». — А вы уверены, что суд такой вариант устроит?

— Да. Твое отсутствие в Британии министра… ты ведь его имеешь в виду… весьма устроит, ведь он ничего не имеет против лично Сириуса Блэка.

Потрясающе: просто, прямо, цинично. Ты — пешка. Как только тебя сняли с доски, ты свободен в своих желаниях. Я опустил глаза в пол и несколько минут сидел молча. То, что мне ничего не остается, как согласиться, я уже принял. И теперь пытался осознать всю тяжесть этого решения. Уеду и прощайте мечты о нормальной жизни? Я, конечно, еще тот «перекати-поле», смогу, наверно, устроится и на чужбине, но — господи! — почему. Впрочем, я почти сразу прервал собственные стенания. Давай, Блэк, решать проблемы по мере их поступления. Удалось договориться с Дамблдором — хорошо. Состоится суд, оправдают, а там посмотрим. Мало ли что может произойти дальше. Фадж ведь тоже не вечен. Одно только глодало меня: я ведь обещал Гарри заботиться о нем, даже хотел ему предложить… Твою же мать, Сириус! Вот где зарыта та самая пресловутая собака. Удивительно даже, что я сразу не догадался: все дело в нем, в моем крестнике.

Теперь мне стало ясно, почему так боялся Дамблдор нашей встречи с Гарри. Раз он знал, что я не предавал Поттеров, то верхом абсурда было бы полагать, что он видел во мне угрозу для Гарри. И тем не менее, он подыгрывал министру в стремлении не допустить нашей встречи.

Вопрос вырвался сам собой.

— Вы не хотите, чтобы я общался с Гарри, профессор?

Спасибо, что он не стал юлить и выворачиваться. Видит бог, я сдерживался из последних сил.

— Но почему? Я настолько отвратителен, что могу развратить ребенка?

Дамблдор вздохнул. Что профессор? А вы то уже поверили, что Сириус Блэк поумнел. Разочарованы?

— Раз уж ты заговорил об этом, Сириус… Да! Я против твоего общения с Гарри, но вовсе не из-за твоих личных качеств. Точнее, из-за них, но не в той интерпретации, которую ты только что имел в виду.

— Поясните, профессор. Для умственно отсталых.

Он поморщился от моего неуместного сарказма, но сказал с терпением старого учителя:

— Ты слишком большое искушение для мальчика.

— Я?

— Да, Сириус. Ты одинокий молодой мужчина, начисто лишенный отеческих предрассудков. К тому же с задатками лидера. О таком опекуне может только мечтать любой подросток, и Гарри не исключение…

От такой неприкрытой лести мне сделалось неловко. Хотя, поразмыслив, я понял, что это только моя извращенная мораль подразумевает, что все названные Дамблдором качества — положительные. Сам-то профессор, наверняка, иного мнения.

— Вас не устраивает то, что Гарри может предпочесть меня этим магглам?

— «Эти магглы», как ты выражаешься, его кровные родственники, я имею в виду Петунию и ее сына Дадли. И это очень важно. Не в плане воспитания. Тут я — увы! — давно не строю иллюзий и в этом свете твое опекунство было бы предпочтительнее, но…

О! И на том спасибо, профессор. Так в чем же дело?

И он пояснил. Я слушал его с настороженным недоверием и на протяжении всего рассказа по-моему даже ни разу не моргнул. Подумать только: кровная защита, древняя магия… Даже для меня, хоть и не слишком достойного, но все же представителя «древнейшего и благороднейшего», подобное было сродни чуду. А тут магглорожденная! Хотя Эванс всегда была способнее нас с Джеймсом, но чтоб такое… В голове не укладывается. Может, профессор все это придумал? Нет, непохоже. По крайней мере, сам он в это верит. Теперь мне становилось ясно, почему Дамблдор так пристально следил за нашим с Гарри разговором у него в кабинете. Боялся, что я приглашу Гарри переселиться ко мне? Черт! А я ведь именно это и собирался предложить.

Да уж, придется признать, Сириус, что наш дальновидный профессор «просчитывает» тебя на несколько шагов вперед. Становилось как-то безрадостно.

— Профессор, но судя по тому, что вы говорите, разве для Гарри не лучшая защита сам Гарри. Не в нем ли более всего говорит кровь матери? — это была чистая импровизация, но Дамблдор задумался и это мне даже польстило.

— Возможно, ты и прав, — произнес он, снимая очки и с силой потирая нос, — но, согласись, права на эксперимент у нас нет. Нельзя пренебрегать любой возможностью обезопасить его. Гарри слишком лакомая цель для тех, кому он в свое время невольно перебежал дорогу.

— Бывших Пожирателей?

Он как-то неопределенно кивнул, но распространяться на эту тему не стал. У меня в голове сидел еще целый ворох вопросов, но Дамблдор встал, давая понять, что разговор окончен.

— Мне нужно возвращаться, чтобы переговорить с Корнелиусом до того, как он подпишет разрешение на твой допрос. Я не прощаюсь, Сириус.

Он открыл дверь и что-то тихо сказал стоящим в коридоре. Потом обернулся.

— И я очень надеюсь на твое благоразумие, которое ты сейчас продемонстрировал. Признаться, я не ожидал такого конструктивного разговора. Спасибо.

Дверь закрылась. Я продолжал сидеть и слушать, как стихают его шаги в коридоре. И еще я так и не понял: выиграл или проиграл.

* * *

Слушание мое состоялось через неделю, двадцать четвертого октября. Почему-то в моем представлении «негласное» ассоциировалось с темным подвалом, где меня, прикованного к стене, будут судить суровые фигуры в плащах, скрывающих лица. Вопреки больной фантазии все оказалось довольно тривиально. Никаких ужасов, одна сплошная мышиная возня под аккомпанемент шороха многочисленных бумаг. Председательствовал на суде сам министр, выражение лица которого говорило об утомленности этим рутинным занятием и стремлении скорее с ним покончить. Он даже спрашивал меня меньше, чем писал его секретарь. У меня вообще сложилось впечатление, что мое слушание министр организовал в какой-то перерыв между основными делами, приспособив в качестве зала заседания чей-то пустующий кабинет, хозяин которого вышел в обеденный перерыв в город за пирожками. Помимо собственно Фаджа и его секретаря, вид которого иначе как полупризрачным и назвать было нельзя, на слушании присутствовали еще пара человек, приглашенных министром только для того, чтобы создать кворум, как того требовали формальности. Я сидел в дальнем от входной двери углу, зажатый между шкафом и металлическим сейфом, а слева со скучающим видом маячил хмурый верзила в аврорской мантии, время от времени окидывающий меня незаинтересованным взглядом. Все это действо длилось около часа, причем большую часть времени заняло заполнение и подписание различных протоколов, заявлений, отказов, согласий… и прочая, и прочая. Дамблдор появился минут на пять, засвидетельствовал мою невиновность и довольно скоро удалился. В самом деле, какой интерес директору терять время на министерском судилище, если и так все уже решено?

Из зала суда я вышел свободным человеком. Конвоиру, правда, было поручено сопроводить «мистера Блэка» до выхода, словно я непременно должен был выкинуть какой-нибудь фортель. Да плевать я на них хотел, пусть думают что угодно! Весь этот отрепетированный спектакль настолько вымотал меня своей лицемерной благопристойностью, что у меня и в мыслях не было никого провоцировать.

Итак, Блэк, настало время свести дебет с кредитом, как говорится. Теоретически ты волен распоряжаться своей свободой, как тебе заблагорассудится, но вот практически… Для всего волшебного сообщества, за исключением немногих посвященных, ты по-прежнему преступник и пожиратель смерти. Не удивлюсь, если завтра какой-нибудь бдительный гражданин решит, что мое место в тюрьме, а не среди добропорядочных господ, и побежит с докладом в аврорат. Или того хлестче: доморощенный мститель вздумает вершить суд без оглядки на закон. Что тогда? Буду тыкать ему в нос министерской «индульгенцией»?

Условия, в которых я оказался, на деле мало чем отличались от прежней беготни от авроров и дементоров. Спасибо, хоть волшебную палочку вернули, да счет в Григоттсе разморозили. Толку от этого было мало. Мне так прозрачно намекали, чтобы я не мозолил глаза Отделу правопорядка, читай — убрал свою задницу подальше от Лондона, Британии и Европы в целом — что я был уверен: любые мои попытки легализоваться будут скрупулезно отслеживаться и по возможности пресекаться. Получается, либо бежать из страны, либо по-прежнему скрываться? Эта мысль ела меня изнутри, как древоточцы.

Возле выхода — разумеется, не парадного, через Атриум, а, как бы я сказал, черного — меня ждал Люпин. Присутствие старого друга принесло мне некоторое облегчение: таким сияющим он выглядел. Рем принялся было меня поздравлять, но осекся на полуслове, заметив мой кислый и нездоровый вид. Я, что называется, «спинным мозгом» чувствовал, что ему не терпится меня расспросить, но в силу своего природного такта Рем не стал приставать, а просто предложил помощь. И за это я был другу вдвойне благодарен.

— А почему ты не в Хогвартсе? — вместо ответа спросил я, чтобы хоть на минуту отвлечься от самоедства.

Рем рассмеялся:

— Так ведь завтра суббота, Сириус. Дети уже отдыхают, а я вот решил старого друга повидать. Хочешь: пойдем куда-нибудь. Посидим.

Я горько усмехнулся: увы, даже такой малости я не мог себе позволить, чтобы не рисковать своей псевдо-свободой. Но распространяться об этом не хотелось, по крайней мере, пока. Пришлось отрицательно помотать головой и промолчать.

Люпин немного нахмурился.

— Устал?

— И это тоже.

— Ну, так пойдем ко мне. Там тебя, кстати, уже ждут.

— Дамблдор? — если Рем и удивился моему язвительному тону, то виду не подал.

— Нет. Твои протеже.

Сара и Волчек у Рема? Хм. Занятно.

— Как они?

— Полагаю, нормально. Я их поселил у себя, — он виновато улыбнулся, — ничего лучше просто в голову не приходило. Не ахти какие хоромы, конечно…

— А им есть из чего выбирать? — сказал я, радуясь, что можно для разнообразия подумать о чем-то отличном от собственных проблем. — Думаю, они и этому рады. Спасибо тебе.

Он кивнул, принимая мою благодарность. А когда мы уже выбрались на поверхность задумчиво заметил:

— Странная парочка. Ты уверен, что им можно доверять? Особенно, женщине.

Его вопрос вызвал у меня недоумение. Интересно, чем Рему не угодила Сара? Я хотел спросить его, но Люпин предвосхитил мою реплику.

— Она использует тебя, Сириус. И Волчека тоже. Эта женщина настоящий игрок…

— Я знаю, Рем. И все же, ты ошибаешься, считая, что Сара может чем-то мне навредить.

— Надеюсь, — он грустно взглянул на меня и я отчетливо понял, что Рем тоскует по нашей прежней жизни и дружбе. По непринужденности в отношениях, когда у нас не было тайн друг от друга, не было поводов сомневаться в преданности… Теперь все иначе. Вспомнилась заезженная до дыр фраза про реку, и про «дважды войти». Но горечи не было. Наверно, и от нее меня тоже излечили азкабанские стены.

Домом Люпина была небольшая лачуга в восточной части Лондона, которую мой друг, по его собственному признанию, посещал не так уж часто. Когда-то, еще в школьные годы, Люпин жил в Суссексе, мы с Джеймсом пару раз у него бывали. Там было хорошо, но после смерти матери Рему пришлось продать дом, поскольку содержать его было не по карману: с заработками-то у него всегда было не жирно. Разумеется, во всем виновата наша дурно пахнущая чистоплюйская мораль, зиждившаяся, кроме всего прочего, на принятом априори мнении, что оборотни «недоволшебники». Рем никогда не жаловался, но в этом и не было нужды: мы все знали, как нелегко ему достается каждая мелочь, которую иные считали чем-то само собой разумеющимся.

Когда Рем открыл дверь и мы оба протиснулись в микроскопических размеров прихожую, из соседней комнаты послышался шорох и настороженный тихий голос:

— Ремус? Это вы?

Люпин откликнулся и через секунду в проеме двери показалась стриженная голова. Из-за отросших темных волос Сара смахивала теперь на экзотического зверя из детских книжек, гиену, кажется.

— Вернулся! — она даже зажмурилась, потерла глаза, как удивленный мим, и рассмеялась. — Жив-здоров! И злющий, как всегда.

Меня словно отпустило. Еще раз убедился, что я просто патологически не переношу одиночества. Пребывание в тюрьме, пускай и в самых что ни на есть приемлемых условиях, заставило меня снова вернуться на путь, ведущий прямиком к черному отчаянию, а в отдаленной перспективе — и к помешательству. Но стоило снова очутиться среди людей и все мои страхи, реальные и надуманные, перестали быть страхами как таковыми, превратившись «проблемы требующие решения», которое неизбежно будет найдено со временем… ну, или несколько позднее. Да и вообще… Гори они все министры-дамблдоры-следователи синим пламенем! Мы что-нибудь да придумаем. Две головы лучше, чем одна. А уж три…

— А где Волчек? — спросил я у Рема и Сары. Первый пожал плечами, вторая сморщила нос и буркнула с некоторой долей зависти в голосе:

— Шныряет.

«Сбежал, чтобы ты ему в горло не вцепилась», — подумал я и внутренне посочувствовал Волчеку. С Сарой в четырех стенах, да еще месяц! Натерпелся, небось, горемыка. Я-то, помнится, хотел повеситься уже через четыре дня.

Рем тем временем на правах хозяина пригласил меня на кухню, Сара увязалась за нами. Там она вцепилась в кружку с чаем, предложенную ей Люпином — все-таки гостеприимство было у моего друга в крови — и забилась в угол, зыркая глазами, как настороженный зверь. Разговор у нас с Люпином поначалу клеился плохо. Годы недоверия и сомнений угнетали моего друга, а я под влиянием врожденного эгоизма вовсе не трудился избавить его от этого гнета. После получаса мучений — а как еще иначе назвать обмен ничего не значащими фразами, чередующимися с неловкими, местами даже мучительными, паузами — я вспомнил о старом «мужском» методе.

— Давайте напьемся что ли.

— Ага, и подеремся, — хрюкнула из своего угла Сара.

Ремус, ни слова ни говоря, убрел в комнату и вскоре вернулся с початой бутылкой виски. Выудил из шкафа разнокалиберные стаканы, разлил. Сара придирчиво понюхала напиток.

— Духовитый. И сивухой не так разит. Ненавижу виски, — и выпила залпом.

Мы с Ремом синхронно рассмеялись, переглянулись. «Как раньше?» — он как будто спрашивал: неуверенный взгляд, робкий наклон головы и нервное движение рукой по подбородку. И все вдруг стало на свои места. Люпин поднял свой стакан, салютуя, а я повторил его движение.

Как говаривал во времена оны какой-то маггловский вояка, nunc est bibendum[1]. Эту фразу я услышал от кого-то из однокурсников в юности и запомнил: про «выпить» по-латыни мне понравилось. Кто-то верит в бога, кто-то — в Мерлина и его бороду, кто-то вообще всех посылает к чертям… А я верю в виски, вернее, в саму идею виски. Эта моя вера непокобели… тьфу… непоколебима, ибо виски в самом обобщенном смысле есть абсолютная истина. Что я имею в виду? Если вы говорите, что под градусом развязываются языки, они развязываются. Если уповаете, что «пьяному море по колено», море отступает и бежит в страхе. Если надеетесь, что, приняв дозу, изгоните робость, неуверенность, смущение, неловкость (нужное подчеркнуть) они бегут от вас, как черт от ладана. Главное — верить.

Захмелеть от неполной бутылки на троих — великое искусство. И тем не менее, уже спустя полчаса моя сомнительная алко-философия вовсю работала: обстановка в кухне разрядилась. Мы с Ремом, активировав свой старый мародерский навык, вели словесную перепалку пока не пришли к выводу, что мы оба законченные кретины, да к тому же с изрядным потенциалом шизофреников. Сара редкими, но емкими комментариями подводила под этот вывод теоретическую базу. В разгар «веселья» вернулся Волчек. Он появился настолько бесшумно, что его присутствие в нашей компании мы (ну, по крайней мере я) обнаружили, лишь когда он заговорил:

— Празднуете?

Вся подвыпившая компания враз смолкла и уставилась на стоявшего в дверном проеме Волчека. Он коротко кивнул Рему, проигнорировал ворчливое сарино «как к себе домой» и вопрошающе глянул на меня. Я мог только руками развести.

— Вот! Снова с вами, в бегах…

— Ясно… Значит не празднуем, а горе в вине топим?

Волчек сел рядом со мной, отрицательно качнул головой в сторону Рема, предложившего ему чаю, и подавшись вперед быстро заговорил:

— Нам уходить надо. Сару по-прежнему ищут, я тут кое-что узнал…

— Мы с тобой это уже сто раз обсуждали, — сварливо вставила Хиддинг, но Волчек стукнул кулаком по столу.

— Дура! Ты своей упертостью и меня, и Люпина подставляешь. Теперь-то тебе что мешает уехать? Дождалась своего ненаглядного Блэка…

Я в недоумении переводил взгляд с Сары на Волчека, а потом обернулся к Рему и вопросительно поднял брови. Что случилось? Нет, я, конечно, понимаю, что месяц наедине друг с другом должен был довести их до состояния холодной войны, учитывая обстоятельства и темперамент. Вот только я-то тут причем? Рем пожал плечами, мол, не в курсе, а затем со свойственным ему миролюбием произнес:

— Сириус, тебе ведь тоже опасно оставаться в Англии. Может, вы вместе… Вдвоем веселее, — и, словно спохватившись добавил. — Я, конечно, рад, что вы у меня гостите… но здесь все равно полной безопасности не будет, так что…

— Я никуда не поеду, — отчеканила Сара, приняв самую что ни на есть воинственную позу. — Если кому-то не нравится, что я здесь, могу уйти прямо сейчас.

— Людоедка упрямая, — взвился Волчек, чем несказанно меня потряс. Все-таки в моем представлении он до сих пор оставался образцом невозмутимости. — Я же сказал, что все сделаю сам… Сиди и отдыхай! Так вот ведь, неймется!

— Что ты сделаешь? — Сара тоже повысила громкость. — Пойдешь с «моими» информаторами беседовать? В полицию сунешься… Еще дурой меня кличет, сам недалеко ушел…

— Эй, ребята, — я встал между ними, как рефери в боксе, — может, перестанете уже гавкать друг на друга. А то как склочные соседи, ей богу. Идите и ссорьтесь где-нибудь в другом месте. Нам с Ремом больно охота на ваши дрязги глядеть.

Сара опять хотела что-то возразить, но поймала растерянный взгляд Люпина и, сердито сморщившись, плюхнулась на стул, с которого в пылу ссоры вскочила. Рем опять вступил на свою стезю миротворчества и быстро заговорил, словно боясь нового взрыва:

— Ну, вам ведь не обязательно уезжать совсем, — он поглядел на меня вопросительно, но я не мог ни подтвердить его слова, ни опровергнуть. Положа руку на сердце, мне страшно не хотелось уезжать, но как от этого отвертеться, подумать я не успел.

— Я предлагал ей, — Волчек, тоже вернувшийся к своей прежней манере разговора, махнул рукой в сторону насупившейся Хиддинг, — спрятать ее у меня на родине, в Карпатах. Так ведь уперлась… и хоть ты тресни. Далеко мол, глухомань. Можно подумать, сидя тут, можно что-то сделать.

— Ага. В деревне глухой меня запереть хочешь? И что я там буду делать? Коз пасти?

— Кур доить, — огрызнулся Волчек. — В Лондоне ты много сделала? Побегала пару раз туда-сюда и что толку?

— Здесь я, по крайней мере, в курсе дела, — завела опять Сара свою шарманку, но мне вовсе не улыбалось слушать новый виток этой склоки. Я нетерпеливым жестом остановил ее и обратился к Рему:

— Слушай, помнишь ты рассказывал, что скрывался от Пожирателей где-то в Уэльсе. Может нам тоже туда сунуться?

Люпин озадаченно поглядел сначала на меня, потом на Сару и покачал головой.

— Это опасно.

— Ну, ведь не больше, чем здесь?

— Не уверен. Это поселение оборотней, — Рем грустно улыбнулся. — Там людей не жалуют.

— А если со мной? — Волчек сложил руки на груди и по очереди оглядел и меня, и Хиддинг.

— Волчек, не стоит. Ты же знаешь, что…

— Ты, конечно, умный парень, Ремус, и многое понимаешь, — в тоне его была какая-то неприятно поразившая меня снисходительность, — но ты это ты… А я это я.

— Понимаю, — а вот теперь и мой старый друг меня потряс. Его голос стал непривычно жесток, в движениях обозначились отчетливые волчьи повадки. Мне даже показалось, что он стал весьма смахивать на своего собрата, когда Рем чуть приподнялся и, приблизившись к Волчеку, уставился тому прямо в глаза. — Ты, не спорю, авторитет. Но что ты сделаешь, когда наступит полнолуние? Будешь биться с каждым, кому вздумается броситься на них! Их там больше, чем полсотни.

— Это мои проблемы, — все также с высокомерием в голосе ответил Волчек.

— Твои? — я живо представил, как у Рема встает дыбом шерсть на холке, так грозно он это сказал. — Если ты хочешь рискнуть жизнью женщины, к которой неравнодушен, это разумеется, твои проблемы, но Сириус — мой друг и я не позволю…

— Хватит, — резко оборвал его Волчек. Он на секунду прикрыл глаза и сказал уже тише. — Не будь дураком, Люпин. Оборотни их не тронут, пока будут понимать, что они «мои». Так что в Сером Лесу ни Саре, ни Блэку ничто не грозит, если только им не вздумается геройствовать. Во всяком случае там более безопасно, чем здесь.

Люпин на этот раз не стал ему возражать, но, я видел, что он все равно остался при своем мнении. Сара, разумеется, тут же принялась пытать обоих оборотней допросом: что за место, да как туда добираться, далеко ли до «цивилизованного» мира. А я пытался понять, правильно ли я поступаю, фактически отступая от обещания уехать, данного Дамблдору. То есть, я, конечно, ничего такого формально ему не обещал, но все же не возразил, когда об этом зашла речь при нашем последнем разговоре. Интересно, профессор будет проверять меня на честность? Или ему достаточно, что я просто не буду попадаться на глаза Гарри. Его ведь это прежде всего волнует.

При воспоминании о крестнике, руки стали медленно, но верно сжиматься в кулаки. Черта с два я от него откажусь! Писать ведь мне не запретили, да и Гарри тоже. Посмотрим еще чья возьмет, профессор. Вы там навыдумывали всяких теорий, а мы с мальчишкой, значит, страдай! Дудки. Носом землю рыть буду, а добьюсь своего.

Я дернул Рема за рукав.

— Ты когда в Хогвартс? — спросил я вполголоса, пользуясь тем, что мои новые друзья сосредоточенно обсуждали животрепещущую тему.

— Хотел завтра, а что? Дело есть?

Я коротенько пересказал Люпину суть нашего с Дамблдором соглашения, друг нахмурился и почти прошептал:

— Странно все это, — он посмотрел на меня пристально, может, рассчитывал, что я рассказал не все или что он не так меня понял, но я, увы, не мог ничего добавить к сказанному. — Надуманно как-то… Дамблдор мыслит сложно, но все же довольно рационально. А тут из-за какой-то гипотетической угрозы изолировать Гарри… Впрочем, это только мое мнение. Директору виднее.

— О! Да. Он своим орлиным взором и за горизонт заглянет, если потребуется… Где уж нам, сирым и убогим, — я видел, что Рем болезненно поморщился, но продолжал все в том же духе. — Может, теперь в Хогвартсе все-таки введут перлюстрацию почты, как когда-то хотели.

— Сириус, не передергивай. Если хочешь написать Гарри — пиши. Я передам. Только ведь директор по-своему прав: что мы можем предложить ему. Ты и я. Нам бы свою жизнь устроить, не то что чужую.

— А благодаря кому? — я распалялся все больше. — Или тебе плевать, что ты живешь, как милостыню просишь. Меня лично это не устраивает. А по поводу «предложить»…Думаю, по меньшей мере нормальную жизнь без понуканий и упреков.

Рем промолчал. Конечно, я обидел его сильнее, чем он пытался показать. Но мне было не стыдно. Ты уже, Рем, не ребенок. Вон как с Волчеком разговаривал: волк волком. А перед директором по-прежнему хвост поджимаешь? Ну, уж я то по этой дорожке не пойду. Хватит.

Сара хочет бороться дальше, и тут я с ней полностью солидарен. Я ведь уже почти схватил удачу за рукав, хоть изменчивая сучка и вывернулась. Ну, да ничего, я все равно упрямей и своего добьюсь. Непременно.

— Эй, Волчек, — тронул я оборотня за плечо, — расскажи-ка мне про эту свою деревню. И поподробнее.

__________

[1] Теперь надлежит пить.