Барьеры (гет)

В доме Сириуса тихо, душно и пыльно. Только Кричер кряхтит то в одном углу, то в другом, или портреты Блэков перешептываются в темных комнатах. Всюду пыль и грязь, и свисающие со стен клоки обоев, и такое ощущение, будто дом простоял пустым как минимум пару веков. Но последними тут были они трое, почти год назад, хотя даже этот год кажется вечностью.

Гарри несколько раз обходит комнаты, ненадолго скрывается в спальне своего покойного крестного, пока Гермиона обследует ящики на кухне. Газовое освещение неровное, тусклое, только подчеркивающее заброшенность дома. Гермиона отрешенно думает, что зимой тут должно быть дико холодно, и им с Гарри повезло, что сейчас — конец июня.

Гарри, конечно, решает ночевать в комнате Сириуса на самом последнем этаже. В комнате на первом этаже, где жили Гермиона и Джинни, пока Орден Феникса квартировал в доме Блэков несколько лет назад, маленькой, темной и не менее пыльной, почему-то обнаруживается огромная чугунная ванна, занимающая почти все пространство, и не обнаруживается ни единой кровати и ни одного шкафа. Гарри пытается левитировать ее в коридор, что ванная с неохотой исполняет, но словно назло врезается в слишком узкий дверной проем. Гарри раздраженно всплескивает руками, а Гермиона решает трансфигурировать чугунного монстра во что-нибудь мелкое, например не менее чугунный утюжок, но загадочная ванна упрямо отказывается менять свою форму и размер.

Тут же вызванный Кричер плюется и бурчит ругательства себе под нос, но ответить Гарри, откуда в спальне взялась ванна, не может.

Они оставляют все, как есть, и поднимаются выше. Две из трех спален на втором этаже заняты — ха-ха! - мебелью из комнаты, где разместилась ванная, в третьей они находят три птичьих тушки, остывший котел с каким-то отвратительным варевом в камине и омерзительный запах, и поскорее захлопывают дверь, пока вонь не разнеслась по всему дому. Гермиона запечатывает дверь еще каким-то заклинанием (Гарри различает в ее бормотании aromas), и настойчивый Поттер тянет ее на последний этаж. Они проходят мимо спальни Сириуса, открывают последнюю дверь, напротив комнаты Регулуса Блэка.

Они обнаруживают еще одну спальню, большую, с двумя окнами, с тяжелыми темно-розовыми портьерами и балдахинами над тремя одинаковыми кроватями. Это явно гостевая и явно девичья комната, судит Гарри по куклам, которые сидят на комоде, по покрытым пылью гирляндам, по столикам с зеркалами, но тут нет никаких более личных вещей, которые бы указывали, на то, что тут жили постоянно. Гермиона кивает головой, проходит вглубь помещения и снова бормочет себе под нос, и легонько взмахивает палочкой, и комната будто встряхивается, и пыль словно тает на глазах. Гермиона проводит палочкой над одной из кроватей, и серый оттенок постельного белья стремительно белеет, и льняные простыни в полумраке спальни становятся снежно-свежими. Гарри наблюдает, как девушка оглядывается, кладет сумку в изножье кровати и улыбается.

— Ты в порядке?

Она кивает.

— Конечно. Просто с завтрашнего дня придется навести тут лоск... — Она пожимает плечами. — Я никогда не понимала равнодушия волшебного мира к чистоте и гигиене.

Гарри вспоминает вылизанный до блеска дом Дурслей, реакцию тети Петунии на каждую пылинку и соринку, и к своему удивлению понимает, что ему интересно, где сейчас Дурсли и чем они занимаются. Он тут же отмахивается от этих мыслей, опасаясь, что внезапно появится желание отыскать своих единственных родственников, и проводит рукой по резному изголовью кровати. Гладкая поверхность деревянного изгиба внезапно под его рукой сменяется щербатой полосой, и Гарри шепчет "люмос", наклоняется над изголовьем и подносит палочку ближе. В изгибе лепестка лилии красуется неаккуратно нацарапанное БЭЛЛА БЛЭК.

Гермиона тоже наклоняется, и Гарри слишком поздно убирает палочку. Она тоже видит этот шрам, вздрагивает и быстро поднимается с кровати. В ее глазах проскальзывает страх, и ужас, и воспоминания о пытках, издевках и мучениях, которые совершала над ней Беллатриса.

Гарри не задает вопросов, не успокаивает, не ободряет. Он берет Гермиону за руку и выводит прочь из комнаты, закрывает за собой дверь. Они знают, что спальня Регулуса тут, рядом, тоже пуста и заброшенна, но мрак, и гнетущая тишина, и жуткие постанывания Кричера где-то в этой неизвестной темноте заставляют даже Гарри поежиться.

— Ничего, я посплю в гостиной, — нервно бормочет Гермиона, снова прижимая к груди свою сумочку. За их спинами шепчутся почившие Блэки, от их жутких голосов, доносящихся из ниоткуда, по спине бегут мурашки, и Гарри, и Гермиона знают, что портреты в гостиной не более дружелюбны.

Гарри мотает головой, выкидывая из головы услышанные от портретов оскорбления в адрес себя и Гермионы, и ведет девушку в спальню Сириуса, в свою спальню. Тут нет изображений высокомерных представителей чистокровных семей, тут красные гриффиндорские цвета, и теплый камин, который Гарри успел разжечь, и полуобнаженные красотки на стенах, и нет голосов, и стонов, и темноты.

Гермиона не возражает, но все же оборачивается и смотрит на Гарри с каким-то волнением.

— Мы почти год прожили в одной палатке, — неловко говорит Гарри, а потом почему-то краснеет, и опускает глаза в пол.

— Да, — коротко отзывается Гермиона, и ей не нравится эта неловкость в отношениях в Гарри. Она хочет вернуть его веселье, и легкость, и улыбку — теплую, добрую открытую улыбку, которая стала появляться на его лице после победы над Вольдемортом.

Она поднимает сумочку повыше, и замечает.

— У меня тут завалялась пачка шоколадных лягушек, и я вижу подборку вырезок из "Пророка" с шутками двадцатилетней давности, и вон ту форму гриффиндорца с подтяжками ты совершенно точно должен попробовать примерить.

И она видит, как Гарри расслабляется, как на его губах появляется усмешка, когда он тоже замечает целый сундук с юношеской одеждой Сириуса.

А когда на часах уже далеко за полночь, и в комнате тепло от камина, и они вдоволь насмеялись над анекдотом о Дамблдоре и Волшебной шляпе из "Пророка" за 1975 год, и Гарри так и сидит на кровати в колпаке с большим гербом Гриффиндора прямо на лбу ("Абсолютно глупый головной убор! Не могу поверить, что это когда-то носили!" — восклицает он), Гермиона вдруг становится серьезной говорит:

— Знаешь, я рада, что ты тут. Со мной. Мне неловко, что я разлучила тебя с Джинни, но в то же время я безумно счастлива, что не одна. Что именно ты рядом.

Гарри снимает колпак, откидывает его в сторону и распечатывает очередную шоколадную лягушку — их нехитрый ужин на сегодня. Но он слушает внимательно, смотрит на ее лицо: то в глаза, то на мочку уха, то на подбородок.

А Гермиона, помолчав немного, продолжает:

— Я должна чувствовать себя предательницей после того, что произошло между мной и Роном, должна чувствовать вину перед ним, должна скучать по нему, плакать, — она делает судорожный вдох, глядя в сторону, на камин за спиной Гарри, и внезапно улыбается, — но я не чувствую ничего из этого. Сейчас я просто счастлива, что ты здесь.

Гарри понимает, что шоколадная лягушка, зажатая в его руке, тает, пачкая липким шоколадом ладонь и пальцы, но он не может отвести взгляд от Гермионы. Между ними так давно не было таких простых, искренних разговоров, того единения душ, которое они подрастеряли за последние годы.

— Просто хотела, чтобы ты знал, — добавляет Гермиона, и Гарри глухо отзывается:

— Я знаю.

Они еще несколько минут сидят молча, Гарри смотрит на Гермиону, Гермиона смотрит на камин, а где-то внизу скрипит лестница, и Гарри отрешенно решает, что это Кричер бродит по дому. Наконец, Гермиона отводит взгляд от камина и удивленно смотрит на его руку. Гарри смущенно ухмыляется и поднимается с кровати:

— Я в уборную.

Гермиона кивает, и Гарри быстро ретируется. Четвертая дверь на этаже — вход в крошечную ванную, где едва хватает места одному человеку. Гарри быстро избавляется от остатков шоколадной лягушки на руке, обмывает лицо холодной водой и смотрится в зеркало. Ему на секунду кажется, что он видит в отражении лицо другого человека: у него широкая довольная ухмылка, и в зеленых глазах танцует что-то лихое, задорное, яркое, — а потом почему-то ему в голову приходит мысль, что он, как и Гермиона, не чувствует себя неправильно, не чувствует себя виноватым перед лучшим другом или перед собственной (бывшей, вспоминает он) девушкой. Наоборот, тут, в темноте пустого чужого дома, где жуть, казалось, пропитала каждую ступеньку, каждый столбик перил, каждую ложку в серебряном сервизе Вальбурги Блэк, в компании только своей лучшей подруги и шоколадных лягушек, Гарри впервые за несколько месяцев чувствует себя счастливым, свободным, легким, как перышко. И, думает Гарри, вытирая руки о штаны, это заслуга не только шоколадных лягушек. Точнее, вовсе не шоколадных лягушек.

Возможно, уже через несколько дней они покинут это место и снова окажутся в пути. Но даже это не страшит и не пугает Гарри. Ему хочется воспользоваться этой свободой, этой легкостью, которую он не ощущал даже в Норе, уехать подальше, где никто не слышал о Мальчике-Который-Выжил, где никто не будет благодарно целовать ему руки, едва завидев шрам на лбу. И он безумно рад, безумно счастлив, что рядом будет Гермиона.

Не хватало только Рона, того яркого пятна, которое всегда разбавляло их компанию заучки и невротика. Но трещина, пробежавшая между ними полгода назад грозила перерасти в бездонную пропасть, а Гарри слегка пугает то, что по этому поводу он чувствовал ровно то же, что и тогда: раздражение и досаду, возможно, каплю сожаления.

Гарри выбирается из ванной (или ванная выдавливает его из себя) и тянется к ручке двери, ведущей в спальню, но вдруг замирает, слыша легкий скрип половиц. Он напрягает слух, повернувшись к лестнице правым ухом, как учил его Грюм, но дом вокруг снова погружается в бездну гнетущей тишины.

— Кричер? Это ты? — грозно кричит он в черноту лестницы, но в ответ не слышит даже эха.

Гарри снова кладет руку на ручку двери, но, поколебавшись, достает из кармана палочку, привычка брать которую даже в уборную прочно въелась за последний год. Он встает лицом к лестнице и вдумчиво творит все защитные чары, которые разучил за время скитаний. «Если уж они охраняли нас в лесу, то без труда охранят и в доме, — думает Гарри, — если есть, от кого охранять.»

Стараясь игнорировать выступивший на спине холодный пот, Гарри возвращается в комнату и закрывает за собой дверь на ключ. Он бы и стулом ее подпер, но решает не привлекать внимания уже дремлющей в своей кровати Гермионы. Койку она явно трансфигурировала из облезлой софы, стоявшей у камина пять минут назад.

Кровать Сириуса скрипит, но одеяло свежее и слегка пахнет мятой, — именно с таким ароматом у Гарри ассоциируется ворожба, которую творит Гермиона. Он пристраивает очки на тумбочке, а палочку предусмотрительно сует под подушку. На несколько минут в комнате становится тихо, и Гарри решает, что Гермиона уже заснула, но внезапно она тихо зовет:

— Гарри?

— Мм? — откликается он.

— Я хочу... — она запинается, но Гарри не дает ей продолжить:

— Я знаю. Мы отправимся в путь как только соберемся. Хоть завтра с утра.

Он слышит тихий выдох и снова шепот:

— Спасибо.

Гарри кивает, видимо самому себе, так как в темноте Гермиона все равно его не видит, и снова напряженно вслушивается в тишину. Где-то внизу, наверное, у самого подножия лестницы, снова скрипит лестница, и Гарри снова надеется, что это всего лишь Кричер. Он думает, что то, что Гермиона в одной с ним комнате — счастливый случай.

Сон не идет.