Барьеры (гет)

Дом Уилкинсов находится в том же здании, что и магазин: у входа растут цветы, узкая тропинка, выложенная камнем, ведет к дворику, за которым золотой полосой лежит песчаный пляж, охватывающий залив.

Венделл Уилкинс выбрал это место, потому что всю жизнь мечтал о домике на берегу, каковых в Лондоне не водилось. Моника Уилкинс полюбила этот дом за то, что всю жизнь мечтала о веранде с задним двориком, но в Лондоне у них была всего лишь квартира с террасой. Они оба хотели завести собаку, и завели целых две, и ленивец Венделл Уилкинс научился вставать рано утром и гулять с ними по берегу, пока его жена готовила обед. Моника Уилкинс замечательно готовила, особенно ей прекрасно удавались ростбифы, и Венделл Уилкинс начал замечать в последнее время, что начинает стремительно набирать вес.

Едва сдерживая слезы, Гермиона только кивает в ответ на слова Моники Уилкинс, которая ведет их вверх по лестнице на второй этаж, где находится крошечная квартирка. Девушка думает про себя, что Уилкинсы так не похожи на ее родителей, Питера и Энн Грейнджер, дантистов из Лондона, которые вот уже пятнадцать лет были убежденными вегетарианцами и дружно сходились во мнении, что собакам в доме не место.

— Небольшая квартирка, но то что нужно для двоих влюбленных, — Моника Уилкинс хитро улыбается, оглянувшись на Гарри, в растерянном молчании следующим за Гермионой. — Мы сдавали ее молодой девушке, которая подрабатывала у нас по весне. Тут есть кухонька, душ и туалет вон там, в конце коридора, за синей дверью. Окна выходят на запад: вечером тут чудесно. Там, за перегородкой — кровать и гардероб.

— Здесь мило, — сдавленным голосом отзывается Гермиона. Гарри хочет что-то сказать, но не успевает раскрыть и рта, как пальцы Гермиона предостерегающе сжимаются на его руке. Она избегает его взгляда и вместо этого смотрит за окно, где почерневшее небо угрожает вот-вот разразиться ливнем.

— Вы тоже из Англии? — улыбается Моника. — Мы с Венделлом переехали из Лондона в Сидней прошлым летом. Решили полностью поменять нашу жизнь. Знаете, после стольких лет брака хочется сменить декорации, — когда Гарри и Гермиона неловко кивают, она снова улыбается. — Вы надолго в Австралии?

— Мы еще не решили, — быстро говорит Гарри, заметив, что Гермиона прикусывает губу.

— Вы выглядите такими юными, а уже решили жить вместе. Ваши родители в курсе, что вы тут? — слегка нахмурившись, вдруг спрашивает Моника, и Гермиона резко разворачивается и скрывается за синей дверью, выдавив короткое «Проверю ванную».

Гарри неловко пожимает плечами.

— Если бы мои родители были живы, они не были бы против, — говорит он. — Как и семья Гермионы.

Моника поднимает брови, но только коротко кивает.

— Осмотритесь, подумайте. Если все же надумаете остаться тут, мы с мужем будем в магазине, чтобы договориться о деталях.

Гарри кивает, и Моника скрывается за дверью.

Оставшись в тишине и одиночестве, Гарри пытается ответить сам себе на простой вопрос: «Что произошло?». Когда никаких разумных ответов он не находит, то стучится в синюю дверь.

— Гермиона? Ты в порядке?

Дверь приоткрывается. Гермиона прислоняется к косяку: ее глаза красные и влажные, губы подрагивают.

— Почему ты не сняла заклинание?

Она молчит какое-то время, потом тихо говорит:

— Ты ведь сам видел, да? Мою маму.

Гарри медленно кивает и осторожно замечает:

— Ты о том, что она беременна?

Гермиона проходит дальше в комнату, оглядывается. Гарри следует за ней, и когда она тяжело опускается на потрепанное кресло, садится рядом, ожидая пояснений.

— Заклинание, которое я наложила на родителей, очень... Оно вызывает огромный стресс для организма. Представляешь, всего за пару часов мозг и тело должно превратиться в совершенно другого человека! — Гарри кивает и Гермиона продолжает дальше. — А возвращение к своей оригинальной личности требует не меньших усилий, Гарри. И если бы я сняла заклинание с мамы сейчас...

— Ты думаешь, она бы потеряла ребенка? — тихо замечает Гарри, и девушка медленно кивает.

Они снова молчат какое-то время, но Гермиона снова начинает говорить.

— Я ничего никогда не рассказывала о моей семье, потому что... Мои родители никогда не были против того, чтобы я была волшебницей. Они понимали, что магия — это неотделимая часть меня, и поэтому терпеливо дожидались меня каждый год из Хогвартса и с тяжелым сердцем провожали на Кингс-Кросс каждый год. Но в последние годы, видимо предчувствовав мое беспокойство, они стали меняться. Особенно мама. Отец всегда был лоялен к моим желаниям, он буквально после первого же моего года в Хогвартсе дал мне абсолютную свободу во всем и уважал мои решения, какими бы они ни были. А мама... она всегда очень скучала по мне, беспокоилась и переживала, и в последний год стала сама на себя непохожа: она догадывалась, что в магическом мире творится что-то страшное, и хотела уберечь меня от этого. Они с отцом часто ругались из-за этого, папа считал, что я сама должна решать проблемы, которые стоят передо мной, маме хотелось спрятать меня у себя под юбкой и никому не отдавать. Это кажется глупым, но я думаю, что она не ожидала, что магия так быстро отнимет меня от нее: в один день у нее была любимая дочка, а в другой день она уезжает на другой конец страны на год. Может быть, она просто не смогла осознать, что я уже не тот ребенок, которым она запомнила меня до письма из Хогвартса. В общем, именно поэтому, когда встала проблема с поиском крестражей, я поняла, что уговорить моих родителей покинуть страну не получится. Поэтому я модифицировала их память и отправила сюда. Я знаю, это эгоистичный и жестокий поступок, но... я не видела другого выхода.

Гарри молчит, и когда Гермиона замолкает, он понимает, что за окном вовсю льет дождь, а сильный ветер треплет верхушки деревьев в саду.

— А теперь у нее будет другой ребенок, кому она сможет дать всю ту любовь и заботу, которую не могла дать мне. И я не вправе лишать ее этого, Гарри. Поэтому я не хочу... не могу снять заклинание с нее и с папы тоже. По крайней мере, не сейчас.

По ее лицу снова ползут слезы, и Гарри сжимает ее руку в своей руке. Гермиона делает попытку слабо улыбнуться, но только судорожно вздыхает.

— Мне нравится эта квартирка, — замечает Гарри. — У меня никогда не было собственного дома, поэтому мне даже любопытно, как это обернется.

— Ты хочешь остаться тут? — переспрашивает Гермиона, широко раскрыв влажные от слез глаза, и торопливо продолжает. — Гарри, ты не обязан... То есть, я в порядке, я смогу справиться со всем тут, я просто останусь с ними, а ты возвращайся в Англию.

Улыбка исчезает с лица Гарри и он, отпустив руку девушки, поднимается из-за стола.

— Ты хочешь, чтобы я уехал? — спрашивает он, и морщится от того, как резко это прозвучало.

Гермиона молчит, и Гарри чувствует ее взгляд на своем затылке.

— Нет, — наконец, отвечает она. — Меня пугает сама мысль о том, что тебя не будет рядом, Гарри.

Она поднимается со стула, приближается к нему и ее пальцы дотрагиваются до его волос. Гарри склоняет голову и закрывает глаза от ее прикосновения, а потом вдруг шепчет:

— Я тебя люблю, ты знаешь?

Его глаза по-прежнему закрыты, и его пугает, что в этой темноте она молчит слишком долго. Но ее пальцы по-прежнему перебирают его волосы, и наконец, где-то рядом, совсем рядом с его ухом она тихо говорит:

— Я знаю, — и целует его висок, потом щеку, и потом снова говорит: — Я тебя люблю.

И ее губы мягко касаются его губ.