Барьеры (гет)

В какой-то момент Джинни понимает, что Хогвартс стал местом, где все стараются делиться любовью, поддержкой и теплотой, где все стараются забыть об ужасе, смерти и предательстве, которые заглянули в каждую семью, в каждый дом во время этой чудовищной войны, растянувшейся на два десятилетия.

Она понимает это, когда замечает, как быстро Малфой втирается в компанию своих бывших одноклассников. Никто больше не делится на гриффиндорцев и слизеринцев, на студентов Рэйвенкло и Хаффлпаффа, разве что за исключением проживания: они все еще предпочитают свои привычные факультетские общежития. Но во время завтраков и обедов бывшие школьные враги перемешиваются, обидчики сидят рядом со своими бывшими жертвами и без возражений передают друг другу солонку или кусок пирога.

Ей приходит это в голову, когда она замечает, что Малфой сидит напротив нее, все еще угрюмый, все еще с высокомерно-изогнутыми губами, но даже он позволяет появиться на этих губах легкой ухмылке, когда слышит анекдот, рассказанный Симусом. Все смеются, кто-то продолжает шутку, кто-то жалуется, что скучает по лимонным конфетам из Сладкого Королевства, которое сожгли Пожиратели во время осады Хогвартса и Хогсмида.

Джинни понимает, что тоже не испытывает никаких плохих эмоций по поводу того, что Малфой каким-то образом оказался за одним с ней столом. Она думает, что он, скорее всего, присоединился к ним из невнимательности, но Малфой оказывается неподалеку во время следующего завтрака. Правда, рядом с ним сидит кто-то из слизеринцев, но Драко, вроде бы, прислушивается к беседе, которую Джинни ведет с Невиллом и Луной, а после завтрака он подходит к ним и предлагает свою помощь в восстановлении теплиц, которыми руководят Профессор Спраут и Невилл (конечно умудрившись подать это так, словно он то помочь не против, но они должны его об этом все же попросить).

От девушек, которые наводят порядок в библиотеке («Вот где бы не отказалась помочь Гермиона!» — думает Джинни), она узнает, что Малфои добровольно передают половину своей семейной библиотеки Хогвартсу. Позже она лично наблюдает за тем, как суровая МакГонагалл ведет царственно-спокойную Нарциссу Малфой к секции запретной литературы, а Драко следует за ними, левитируя перед собой запертый несколькими зачарованными цепями сундук.

— ...и я понимаю всю важность ситуации, и могу заверить вас, что эти экземпляры не покинут пределов Запретной секции, а особо... ценные найдут свое место в Хранилище Хогвартса, доступ к которому имеет только ограниченное количество человек из преподавательского состава и только с моего разрешения...

МакГонагалл смотрит на Нарциссу без презрения, а скорее с пониманием. Мать Драко избегает взгляда директрисы с присущим ей достоинством, кивает головой, интересуется восстановительными работами. Джинни снова задумывается о прощении, задумывается о том, что она сама испытывает к Малфоям.

* * *

В квартире Джонсонов тихо и светло. Это одна из тех милых и уютных квартир в дорогом лондонском квартале, которые Гермиона видела в интерьерных журналах, лежавших на столиках в холле их семейной клиники. Просторное кондо на самом последнем этаже кажется непривычно светлым после мрачного и неприветливого дома на площади Гриммо, и пока Гарри ставит чары вокруг квартиры, Гермиона заваривает чай, готовит сэндвичи для Гарри, заглядывает в комнаты, чувствуя себя весьма неловко.

Личных вещей в квартире немного, видимо, потому что вся семья Джонсонов покинула квартиру еще год назад, а сама Анжелина прыгала с места на место, опасаясь Пожирателей. Но Гермиона находит ее комнату и испытывает восторг, обнаружив там целую полку с литературой по генеалогиям семей волшебников.

Она так и засыпает на полу, на ковре, с книгой в обнимку, и в таком виде ее и находит Гарри, обеспокоенный внезапным исчезновением подруги. Он тяжело вздыхает, качает головой, оглядывая эту забавную картину, но на его губах появляется улыбка, и внезапно он ловит себя на мысли, что любовь Гермионы к книгам и знаниям забавна и прелестна, и что ему хочется взорвать Яксли на миллионы крошечных кусочков каким-нибудь мощным заклинанием за то, что он причинил боль его подруге. И что такой же умиротворенной и довольной Гермиона выглядела, когда спала у него под боком, уткнувшись носом в его грудь, тогда, той ночью, холодной, зимней, декабрьской ночью, когда между ними неожиданно произошло самое тревожное, самое прекрасное, самое близкое, что могло бы произойти между мужчиной и женщиной.

Гарри чувствует, что в груди что-то ноет, что его тело требует теплоты ее тела, что губам снова хочется дотронуться до ее губ, мягких, податливых, как хочется обнять ее, уснуть с ней рядом, просыпаться, всего на секунду, когда она шевелится рядом, а потом снова впадать в сладкую дрему, не обращать внимания на внешний мир и его проблемы...

А потом Гарри вспоминает, что в этом внешнем мире есть девушка, в которую он влюблен уже несколько лет. А у Гермионы есть Рон. И все так непросто, что ему не стоит усложнять это еще больше.

Но он все равно присаживается рядом со спящей Гермионой, минуту наблюдает за тем, как она дышит, как дрожат ее ресницы, а потом не выдерживает и проводит кончиками пальцев по ее бледной щеке.

Гермиона просыпается так внезапно, что Гарри не успевает отстраниться.

— Что случилось? — бормочет она. — Что?...

— Все нормально, все в порядке, — успокаивает ее Гарри, — просто ты заснула на полу.

Гермиона мотает головой и садится. Она оглядывает комнату и вздыхает:

— Мне неловко находиться тут. Словно я в любой момент могу узнать что-то о человеке, что мне знать не нужно.

Гарри кивает:

— Это всего на пару дней. Тебе нужно немного покоя перед грядущим путешествием, — говорит он, а поймав непонимающий взгляд Гермионы, рассказывает о часовых магических поясах и самолетах, и о поджидающих их Пожирателях, и о прочих проблемах.

Гермиона с каждой минутой становится все мрачнее, а когда Гарри замолкает, она закрывает глаза, ее лицо искажено гримасой досады и боли.

— Я так и знала, что это будет непросто.

Они молчат некоторое время, а потом Гарри замечает:

— Но это так же значит, что твои родители в безопасности. Пожиратели вряд ли стали бы преодолевать все эти преграды, чтобы добраться до них, разве нет?

— Я знаю, что они в порядке, Гарри, — устало говорит Гермиона, — Весь последний год я звонила им, не представляясь. Просто ждала, когда мама или папа поднимут трубку, и я узнаю их голос, и буду уверена, что они живы, что у них все хорошо. А потом перерывала звонок, потому что не могла сказать ни слова.

Гарри молчит, потому что не знает, что ответить. Он просто берет ее руку и видит, что Гермиона едва сдерживает слезы, когда ее пальцы переплетаются с его. Гарри думает, что живые родители, которые о тебе не знают и которые тебя не ждут, ничем не лучше мертвых родителей.

— Пока я рядом и пока ты не нашла своих родителей, я буду твоей семьей, — хрипло говорит Гарри, и подтверждает свои слова улыбкой. Потом он вспоминает, что говорил то же самое совсем недавно, и почти морщится от осознания своей глупости. Видимо, его желание иметь хоть что-то похожее на семью, пусть даже временное, призрачное, эфемерное напоминание оной, говорит само за себя, — размышляет Гарри.

Гермиона сжимает его руку еще сильнее, склоняет голову набок и, прищурившись сквозь слезы, мягко улыбается в ответ.

— Гарри, ты всегда был и будешь моей семьей, — снова говорит она, и, кажется, ее нисколько не смущает повторение собственных слов. Ее голос звучит мягко, уверенно, так, как если бы она просто объясняла ему, что вместо зелья хорошего настроения куда лучше съесть пару кусочков шоколада.

Декабрьская ночь нелепым и томительным призраком внезапно снова всплывает в памяти Гарри, и он с ужасом понимает, что внезапное влечение, о котором он уже почти забыл за их недолгий разговор, становится еще сильнее.

В конце концов, Гермиона остается ночевать в комнате, а Гарри засыпает на диване в гостиной, потому что оттуда лучше всего просматривается входная дверь.

А когда ночью он пробуждается от того, что кто-то прошел совсем рядом, и подскакивает, и видит, что это всего лишь Гермиона со свежезаваренной чашкой чая Молли, он внезапно спрашивает:

— Ты часто вспоминаешь о... случившемся тогда? Зимой?

Гарри чувствует неловкость, он не понимает, зачем спросил это у Гермионы, но чего-чего, а уж храбрости и отваги гриффиндорцу и герою магической войны не занимать.

Гермиона внимательно смотрит на него поверх чашки, вдыхает аромат чая, и на минуту ее глаза смотрят куда-то вдаль.

И потом она говорит:

— Нет.

Гарри кажется, будто ее голос звучит неуверенно, и будто она сама удивлена тем, что сказала. Гермиона выливает остаток чая в раковину и снова скрывается в спальне Анжелины, а Гарри падает на диван, закрыв глаза. Он старается не думать о том, каким дураком себя выставил, и каким дураком оказался, думая, что...

Он поднимается с дивана, проходит на кухню, наливает себе остаток чая, заваренного Гермионой, но сам аромат, привкус ему кажутся настолько отвратительными, настолько неприятными, что он выплескивает чай, а потом, поддавшись мгновенному порыву ярости и обиды, швыряет баночку с заваркой Молли со стола. Она падает, глухо и безжизненно тренькает, раскалываясь о плитку на полу, и все содержимое рассыпается в стороны: чайные листья, лепестки цветов, зерна специй... Гарри чертыхается, чувствует вину перед Гермионой за то, что испортил ее чай, а перед Молли за то, что не любит ее дочь.

Несколько минут уходит на то, чтобы привести в порядок бситое от злости дыхание. Он взмахивает палочкой, и сор и осколки с пола прыгают в мусорное ведро.

Внезапно что-то стучит в окно, о Гарри обнаруживает одну из сов, закрепленных за Хогвартсом, с письмом Джинни. Несколько бессмысленных строк на измятом пергаменте с надеждой на его возвращение в Школу магии этой осенью. Гарри вздыхает, сминает письмо в кулаке, засовывает пергамент в карман штанов и делает несколько шагов по квартире, пытаясь заставить себя испытать вину по отношению к Джинни, но все, что он ощущает, это предательское желание ворваться в комнату, где спряталась Гермиона, и смотреть на нее, разговаривать с ней, или наблюдать, как она спит, или читает, или просто смотрит за окно. Ему хочется просто быть рядом с ней, в этом привычном коконе спокойствия и уверенности, теплоты и уюта, который окружает его в компании девушки. Ему хочется остаться в этом коконе навсегда, жить в нем, спать, заниматься любовью, рассеянно улыбаться остальному миру, который там, за пределами.

Он замирает посреди гостиной. За окном проносится машина с сиреной, и тревожные синие огни от мигалок скользят по стенам, отражаются в стеклах, и пляшут перед его глазами.

Гарри понимает, что ничего не понимает.