К далеким берегам (джен)

65daysofstatic "WhitePeak / Dark Peak"

— Даже не знаю что сказать, — в момент собравшись, Гермиона улыбнулась. Так искренне, что защемило сердце.

Когда она научилась так врать? Может, всегда умела. Просто он не хотел замечать.

— М-м-м… Спасибо?

Сам не зная почему, о подслушанном разговоре он умолчал. Просто не смог сказать это вслух: здесь и сейчас, не затягивая. Слова материализуются… Скажешь — и все, пути назад не будет. Придется жить с этим, принять предательство и, главное, вычеркнуть из жизни хрупкую маленькую Гермиону. Это больно. Все равно, что пройтись каленым железом по грудной клетке, навсегда выжечь что-то важное и теплое внутри… Нет, он не готов. Не сейчас.

— Гарри… — она преданно заглянула ему в глаза. — Теперь все будет по-другому.

— Это точно… — мрачно пробормотал он так, чтобы она не расслышала.

Их ждал на редкость тяжелый разговор.

* * *

Багряно-розовое небо, прорезанное редкими иссиня-черными облаками, истекало кровью: расплывалось узорными красноватыми подтеками, накрапывало мелким грибным дождиком на горизонте.

— Ну и погодка, — с шумом выдохнула профессор Лонгботтом, стягивая кислотно-зеленый дождевик. — А ведь еще утром снег шел.

Гарри, убаюканный тихим перестуком дождя и теплым дуновением ветерка из открытого настежь окна, резко открыл глаза.

— И не говорите.

От мягких пушистых сугробов остались лишь уродливые, почерневшие остовы. Теплый воздух, ветер и дождь выели их, как ванильное мороженое из брикета.

— Хотя так гораздо лучше, — признался Гарри, с наслаждением вдыхая свежий вечерний воздух.

Иногда самые незначительные, крошечные и малозаметные мелочи помогают чувствовать себя живым. Как сейчас. Когда сердце разворочено предательством, враньем и гневом, только и остается, что черпать радость в мелочах. Просто чтобы не сойти с ума, не выгореть как спичка.

— Начнем? — расположившись напротив Поттера, профессор стала потирать руки, совсем как в прошлый раз.

— Что ж… Начнем.

Он все еще не был уверен, что хочет этого: знать, видеть, чувствовать так, как будто все происходит не в глубинах его черепной коробки, за пеленой бесцветных дней, ночей, лет — а здесь, в его маленькой разорванной реальности, наполнившей просторную классную комнатку.

— Расслабься. Просто слушай мой голос, Гарри.

Очень скоро пол ушел у него из-под ног.

* * *

Вспышка на время ослепляет.

Однокурсник, кажется, Томас, делает нелепый групповой снимок. Больше хвастается новенькой камерой, конечно.

Гарри фотографироваться не хочет, но Гермиона в последний момент его уговаривает.

— Представь, как будет интересно посмотреть на себя маленьких, когда нам будет… Не знаю… Лет по двадцать!

Ему не особо интересно, но обижать нового, такого долгожданного, друга он не хочет. Поэтому стоит со всеми и даже силится улыбнуться.

Что может быть глупее, чем улыбаться по заказу?

— Чи-и-з-з-з-з, — хором тянут дети.

Гарри же чувствует, что скулы сводит. Лицо неестественно искривляется, делая улыбку похожей на оскал.

Не на это он хочет смотреть, когда ему будет двадцать.

Чувствуя себя немного разочарованным, он на мгновение отвлекается и теряет Гермиону из виду. Лишь на выходе, неуклюже растолкав соучеников и высоко задрав голову, наконец замечает знакомую макушку.

Его маленькая Гермиона внимательно смотрит на Блэка, в то время как он что-то с жаром ей говорит. Совсем недолго — полминуты, не больше — но Гарри хватает и этого, чтобы заметить и насторожиться.

Неужели Сириус взялся и за нее?

Стараясь проглотить комок, подступивший к горлу, Гарри быстро покидает класс Трансфигурации, слившись с пестрой щебечущей толпой.

На душе скребут кошки, но поделиться с этим не с кем. Отношения с отцом никогда не были доверительными. Сейчас же, в момент такой желанной, но тягостной первой разлуки — все становится только хуже. Письма раз в неделю-две, короткие переговоры по каминной сети из кабинета Блэка — вот и все, что их связывает.

Беспутно бредя по замку, Гарри просит Мерлина только о том, чтобы Гермиона не испугалась нападок директора так, как Уизли. Оставаться в ледяном одиночестве после того, как узнал, каково это — быть с кем-то — тяжело. Невыносимо. Он не готов.

Заметив краем глаза что-то, ярко выбивающееся из привычного окружения, Поттер по инерции делает несколько шагов вперед и лишь потом в изумлении оборачивается.

В молодом юноше, замершем посреди коридора, на первый взгляд, нет ничего необычного. Простой ученик-старшекурсник. Только вот Гарри тянет к нему магнитом.

— Привет, — зачарованный, Гарри подходит ближе. Внимательно рассматривает незнакомца, силясь понять, что же в нем не так.

— Привет, — губы собеседника не шевелятся, ответ звучит легким шепотом в голове.

Чувствовать подобное… странно. Не больно или страшно, а именно странно.

Поттера трясет. Он чувствует, что вновь ввязался во что-то плохое, страшное, но уйти не может: ноги будто прирастают к земле.

— Иди за мной.

Гарри кивает и, словно поломанная механическая игрушка, с трудом волоча ноги, идет вслед за бледным соучеником.

Страх постепенно отступает, сменяясь легким любопытством, тревожным ожиданием чего-то яркого, необычного.

Держа на невидимой веревочке — не слишком близко, но и не далеко — его ведут вниз по широким, меняющим направление, лестницам — вниз, в подземелья.

— Куда мы идем? — голос звучит глухо, издалека.

— В недра.

Они останавливаются около портрета молодой дамы болезненного вида. Нежданным гостям она рада, только вот недовольно морщится, с придыханием рассказывая о слишком узком корсете, мешающим дышать.

Спутник слушает ее внимательно, но недолго. Так и не дождавшись конца тирады, он шепчет что-то неразборчивое, и портрет покорно отъезжает в сторону, открывая уродливую глотку темного коридора впереди.

Дальше — провал.

Белое марево забвения обволакивает разум, лишает воли, памяти и чувств. Оставляет лишь крошечную толику понимания — и то лишь для того, чтобы несчастный не сошел с ума, резко оторвавшись от привычного живого мира.

— Ты как, в порядке? — громкий, немного резкий голос Блэка — первое, что он слышит, возвращаясь.

Происходит это резко — вспышкой. Немного болит голова и саднит запястья, но все это мелочи. Главное, он жив и снова чувствует, дышит, понимает.

Горячая рука Блэка, ненавязчиво подгоняющая в спину, становится самым осязаемым и реальным из всего, что было до сих пор.

— Держи.

Незаметно они доходят до кабинета директора, где Сириус, эффектно взмахнув палочкой, наколдовывает большую кружку дымящегося напитка странного вида.

— Спасибо, не надо.

Принимать что-то от Блэка Гарри не намерен. Конечно, отравить его вот так, не стыдясь, он не посмеет, но и ничего хорошего тоже не сделает.

— Пей, поможет.

Поймав взгляд директора а-ля «не выпьешь сам — помогу», Поттер все же решается сделать первый глоток. Нежно-бирюзовая пенящаяся жидкость сладковатая, с едва различимой кислинкой.

— Что это?

— Восстанавливающий настой. Ты измотан.

— Там… — Гарри заминается, не зная, стоит ли продолжать. — Был парень.

— Не думай об этом. Не стоит, — рывком поднявшись с места, Сириус оказывается рядом с учеником и, направив палочку ему в грудь, тихо шепчет: — Обливиэйт!

В последний момент Гарри кажется, что в глазах Сириуса мелькает искорка сочувствия.

* * *

Второе путешествие далось Гарри тяжелее первого. Вернувшись, он почувствовал себя вывернутым наизнанку: дыхание сбилось, пошла носом кровь.

— Как ты, дорогой? — профессор Лонгботтом заботливо протянула ему бумажный носовой платок.

— Терпимо.

— Мы можем поговорить?

Поттер рассеянно кивнул. Ликующая улыбка, играющая на лице профессора, немного напугала его. Что такого занимательного в этом странном, рваном путешествие?

— Взгляни, — дрожа всем телом, Алиса протянула ему пожелтевшую от времени, затертую колдографию.

На ней, чуть склонив голову набок, стоял молодой парень. Ремус Джон Люпин, если верить подписи. Его давешний спутник-телепат.

— Это же?..

— Да, это он. Мы… были близки в школе. Но в шестнадцать он погиб.

Не зная, что сказать или сделать, чувствуя себя беспомощным и смущенным, Гарри опустил глаза в пол.

— Мне жаль.

Черная ниточка любопытства зашевелилась где-то внутри, требуя узнать, как именно это случилось, почему все это важно лично для него, Гарри, да и почему после смерти Люпин приобрел такую… нетипичную форму?

— Не хочешь узнать об этом подробнее?

— Хочу… Но не знаю, имею ли право.

— Он был очень дружен с твоим отцом, и, к сожалению, с Блэком. У последнего, знаешь ли, есть нехорошая страсть к жестоким, порой опасным шуткам…

Гарри затаил дыхание.

— Однажды они сыграли такую с Ремом. Все пошло совсем не так, как думалось, и он погиб. Упал с большой высоты и разбил голову. Твой отец пытался его спасти, но было поздно…

— Блэк и отец — убийцы?

Осознание злым пламенем полоснуло внутри: опалило мысли, ранило волю, кольнуло чувства.

— Джеймс — нет… Но Блэк — не знаю. Конечно, в итоге все списали на несчастный случай, но я в этом не верю.

Гарри передернуло.

— Зачем вы говорите это мне?

— Ты ведь видел его, да? Рема. До тебя он показывался только одному, Дориану, — от волнения она немного запиналась. — Я хочу понять, почему он здесь, почему не может успокоиться… Почему не говорит со мной… Это больно — знать, что он не там, в тепле, неге и покое, а все еще здесь.

Поттер невольно вжался в кресло. Подобные проявления — бурные, безумные — пугали его.

— Он… не приведение. Почему?

— Он был оборотнем. Тебе ведь это известно не понаслышке, да? Я давно догадывалась, что Гермиона тоже…

— Давайте не будем о ней.

Думать о Гермионе сейчас — непозволительная роскошь.

— Хорошо, как скажешь, — профессор немного удивилась. — Мы с ним искали лекарство — долго, тщательно, безуспешно. Вместо него нашли множество разномастных легенд об оборотнях. Среди них была одна, особенно запомнившаяся. О том, что оборотни, умирая, обретают покой не в привычном людском мире мертвых, а в особом охотничьем вместилище своего Бога.

Значит, Грейнджер ждет то же самое? Страдания и боль волчьего существования даже после смерти?

Во рту вдруг пересохло.

— Это мало объясняет его появления.

— Там была одна немаловажная приписка: каждый оборотень в качестве компенсации за свое уродство получает право на исполнение одного заветного желания. Кроме, разве что, нормальной жизни, в разумных пределах. Если он умирает раньше, чем успевает воплотить его, высшие силы дают дополнительное время. Как-то так.

— И вы хотите?..

— Я всего лишь хочу, чтобы ты выяснил, чего он хочет.

— Я попробую.

Он не понимал, зачем дал такое обещание. Выполнять его, рисковать, спускаясь в подземелья, он не собирался.

* * *

По пути к общей гостиной Гарри мечтал только об одном — поскорее оказаться в теплой кровати, с головой накрыться одеялом и поскорее забыть обо всем, что было.

Слишком много информации — будоражащей, неприятной, лишней. Он почти ребенок и думать о чужих проблемах, тем более таких, ему рано. Рано ведь?

— Гарри, — горячая рука коснулась его предплечья. Гермиона, кто же еще.

— Что? — грубо, глухо, отстраняясь.

— Ты ведь слышал наш разговор с Сириусом, да?

Сириусом!

— Слышал. И вот теперь вспомнил, что он уже не первый. Тогда, на первой курсе, в день, когда Томас всех фотографировал, вы тоже мило беседовали. Интересно, о чем?

— О тебе. Но… Все совсем не так! Он не такой плохой, Гарри, — она сокрушенно покачала головой. — И я тоже. Ты не понимаешь…

— Так объясни.

— Сейчас это сложно. Подожди немного. Мы не желаем тебе зла.

— Мы… Что тебя связывает с ним, а? Ты зависима.

Она медленно осела на пол, обхватила голову руками. Гарри почувствовал легкий укол совести. Не слишком ли?

— Он спит с моей матерью. Давно. Это выжигает меня изнутри. Зависимость, Гарри, в точку! И дело тут не только в зелье, помогающем сдерживать волчью дурь. Все сложнее, я сама не до конца понимаю… Он как отец, но, в то же время, больше…

Чувствуя себя еще более мерзко, чем до этого, Гарри сухо кивнул и, не прощаясь, поднялся в спальню. Он очень хотел спать.