Не волшебная (гет)

Кофе был невкусным. Даже корица, чей нежный и сладкий аромат всегда успокаивал меня, сегодня не помогала. Я пила напиток маленькими глоточками, стараясь не обжечь язык, и думала о предстоящей встрече. Конечно, Вернона нельзя назвать обаятельным и остроумным человеком, зато с ним надёжно. А ещё он совершенно нормальный и не верит в волшебство. Хорошее качество, правильное.

Встречались мы в нашем кафе «Кардамон». Оно было приличным и не слишком дорогим — Вернон не одобрял расточительства.

Здесь готовили вкусный салат с маслинами, приправленный гвоздикой и тмином, и черничные кексы. Я всегда приходила на полчаса раньше Дурсля, чтобы полакомиться любимыми сладостями. Он же сладкого не любил, считая его вредным.

Сидела я возле окна, поэтому беспрепятственно могла наблюдать за людьми, которые находились по ту сторону стекла. Их лица я не запоминала — они казались серыми, одинаковыми, скучными, сделанными под копирку. В памяти задерживались только мелкие детали: синяя сумка, шляпка с красным пером, рыжие волосы, небрежно стянутые в хвост... Я поморщилась и отвернулась. Ненавижу рыжих.

Звякнул колокольчик, оповещающий о новом посетителе. Этаким резким и пронзительным «дзынь!», разбивающим уютную сонную тишину кафе.

Вернон снял шляпу и небрежно обвёл взглядом помещение. Я нежно улыбнулась ему, аккуратно ставя недопитый кофе на стол.

Мистер Дурсль — человек крупный, совершенно лишённый изящества. Когда он садился на стул, то пыхтел, как закипающий чайник, и тяжело вздыхал.

— Мисс Эванс, — поприветствовал меня Вернон.

— Мистер Дурсль.

Я протянула ему руку, и он по-старомодному поцеловал её, едва касаясь сухими губами кожи. Ему казалось это чрезвычайно галантным, мне же — милым. Щекам стало жарко,и губы сами собой расползлись в довольной улыбке. Мне льстило его внимание, оглаживающее тонкими пёрышками самолюбие. Немного щекотно, но безумно приятно.

Мы подозвали официантку,сделали заказ — никаких сладостей! — и стали ждать. Вернон поинтересовался моим здоровьем и делами, рассказал о новой модели дрелей и похвастался, что подписал выгодный контракт с небольшой строительной компанией. Я поздравила его горячо и искренне. Даже руку сжала, большую и сильную, показывая, как я им горжусь.

Ведь это совершенно нормально, правда? Поддерживать, восхищаться и самую малость льстить.

Это нор-маль-но.

— Вы завтра придёте к нам на ужин? — поинтересовалась я. — Познакомитесь с родителями, с сестрой.

— У вас есть сестра?

— Да... есть, — я натянуто улыбнулась, стараясь выглядеть беззаботной и не кривиться. Незачем ему знать, что мы не ладим с Лили.

— Конечно, приду. Должен же я познакомиться с родителями моей будущей жены. — Вернон подмигнул мне, приглаживая пальцами рыжеватые усы. Он ими ужасно гордился, считая, что с этой «щёткой» под носом выглядит солидным и важным.

Я лишь рассеяно кивнула, рассматривая белую скатерть, клетчатые салфетки и гадкий холодный кофе в маленькой чашке. Сегодня Лили возвращается из Хогвартса. Надо постараться не рассориться с ней в первый же день.

* * *

Лили — это праздник: яркий и долгожданный, пахнущий дягилем и миндальным печеньем, сотканный из тысячи солнечных нитей, горько-сладкий, пропитанный восхищением и любовью, разукрашенный жёлтыми красками с редкими вкраплениями зелени. Я же — буднично-серая, с чёрно-белыми кляксами, терпкая и колючая, пахнущая сладковато, с лёгкой яблочной кислинкой, как пион. И такая же несуразная, некрасивая и совершенно нормальная.

Не-вол-шеб-на-я.

Сестра встретила меня в гостиной. Стремительно подошла, крепко обняла, щекоча шею тёплым дыханием. Уютная, как котёнок, царапающая своей доброй улыбкой, околдовывающая. Ведьма, одним словом.

— Я скучала, — прошептала Лили. Искренне, чтоб её!

А я не могла так: без зависти, без злобы, без ненависти.

— Я тоже, сестренка, я тоже.

Руки сами собой сжали её плечи, хрупкие, все в веснушках. Я не любила сестру, но и слепо ненавидеть не могла. Это было чувство, равное вредной привычке, вызывающее зависимость и неприятие. Отвратительное чувство, стоило заметить, грязное.

Родители радовались приезду Лили. Она болтала без остановки про школу, про друзей, про свои обожаемые Высшие Зелья. Торжественно вручила нам подарки. Отцу — книгу с движущимися картинками, маме — шаль, которая даже на ощупь была тёплой, словно нити, из которых её связали — живые. А мне — перо. Белое, лебединое, совершенно обычное перо. Сердце царапнуло разочарование, насмешливо спросило, мол, чего ждала, маггла? Чуда?

Да. Чуда. Ну и что с того? Не больно-то и надо.

— Чего хмуришься? — полюбопытствовала Лили. — Дай сюда! Ты неправильно держишь перо, поэтому ничего и не видишь.

Она выхватила у меня из рук подарок и подошла к окну. Подставила перо так, чтобы на него падали солнечные лучи, и оно изменилось. Вспыхнуло сотнями красок и расцвело яркими картинками. Птицы парили в поднебесье, лебеди плескались в озере, выгибая длинные шеи и танцуя, словно пара влюблённых, а звёзды... Звёзды падали, сверкая драгоценными камнями, чистыми, как слёзы, и бесценными.

Можно ли задохнуться от восхищения? Священного, трепетного, не-вы-но-си-мо-го.

Ещё как можно! Да вот стоит ли?

— Тебе не нравится? — обиженно спросила Лили.

— Очень нравится, — возразила я и улыбнулась почти искренне.

* * *

На ужин мы ели утку, запечённую с яблоками: аппетитную, с золотистой корочкой, сочную. Я слушала счастливый щебет Лили и молча завидовала тому, с какой лёгкостью она приковывала к себе внимание, в то время как мне приходилось лезть из кожи вон, чтобы меня услышали. Рядом с сестрой я всегда была невидимой, поэтому мстительно отрезала утке крылья, представляя на её месте сестру. Гадкий утёнок так и останется гадким, если не сможет летать, верно? И никакая магия не поможет отрастить крылья заново.

Позже я мыла посуду, время от времени косясь на Лили с родителями. Вместе они выглядели цельными, завершёнными, и никакой Петуньи им не надо было. Лишняя она в той идиллии.

Дети всегда желают внимания. Им оно нужно, чтобы в который раз подтвердить, что их любят. Поэтому они капризничают, не слушаются и всячески привлекают к себе взгляды. Только с возрастом методы меняются. От разбитой вазы и сломанной игрушки до более изощрённых пакостей.

Нож был новым, острым, без единой зазубрины на лезвии. И кожу на ладони разрезал легко. И совсем-совсем не больно, только рану чуть пощипывало. Моющее средство, наверное, ведь там так много химии.

Крови оказалось много: яркой, красной, густой, похожей на клюквенный морс. Я судорожно вздохнула. Громко слишком, Лили услышала.

— Петунья! — воскликнула она, в два шага оказываясь рядом.

Схватила за руку, жёстко и властно, потянула на себя, разжимая крепко сжатые пальцы, и выругалась. Коротко. Зло.

— Я сейчас, потерпи, — пробормотала она и выбежала из комнаты.

Мама пошла за аптечкой, а папа держал меня за руку и успокаивал, прижимая к ране полотенце.

— Ничего страшного, дочка. С кем не бывает?

А я кивала и отворачивалась. Отец думал, что меня пугает вид крови, но он ошибался. Я прятала улыбку, по-детски счастливую и немножко эгоистичную. Ведь быть в центре внимания приятно.

Но вскоре вернулась Лили с тёмным флаконом в руках.

— Дай руку! — потребовала она.

Я протянула ладонь, настороженно наблюдая за действиями Лили. Она промокнула рану чистым краем полотенца и, откупорив флакон, вылила содержимое мне на ладонь. Я зашипела от боли, — жжёт! — сморгнула выступившие слёзы и попыталась отдёрнуть руку. Лили не позволила. Сжала крепче и сказала:

— Терпи. Сейчас станет легче.

А потом поднялась на ноги, намочила полотенце и вытерла мне ладонь. Раны больше не было, остался лишь тонкий шрам, розовый, похожий на нитку. И никакой боли. Вообще ничего, словно доктор вколол мне лошадиную долю обезболивающего.

Зажмурившись, я судорожно вздохнула, чувствуя, как запах дягиля и миндального печенья опутывает меня, сжимает, ввинчивается острыми спиралями в виски и вызывает тошноту. Мама с папой счастливо смеялись и хвалили Лили. Гадкий утёнок вновь был в центре внимания. Как же сильно я ненавидела её за это.

* * *

— С вами всё в порядке, милая?

— Да, Вернон. Всё замечательно, — соврала я, хмуро рассматривая тонкий шрам на ладони — такой не сойдёт, останется вечным напоминанием о моей сегодняшней глупости. Второй рукой я сжимала телефонную трубку, вслушиваясь в бормотание телевизора за стеной.

— У вас такой расстроенный голос!

Мистер Дурсль был ужасно старомоден и обращался ко мне исключительно на «вы». Так он подчеркивал, что уважает меня. Порой это ужасно раздражало.

— Я устала, Вернон. День был ужасно длинным...

...и в нём было слишком много Лили. За стенкой теперь играла музыка, быстрая и неестественно радостная. А потом голос диктора, чёткий, как движения маятника, стал вещать о новой беспроигрышной лотерее: «Всего лишь семьдесят пять пенсов — и все ваши мечты сбудутся!»

— Вам не стоит переутомляться, Петуния. У вас такое хрупкое здоровье...

— Доброй ночи, Вернон. Поговорим завтра, — невежливо перебила я его и повесила трубку.

Диктор продолжал говорить, всячески расхваливая лотерею, убеждал, что это дёшево и реально. «Все ваши мечты сбудутся! Всего семьдесят пять пенсов...»

Интересно, сколько надо заплатить, чтобы Лили исчезла из моей жизни?

* * *

С утра я проснулась в дурном настроении. Мне приснился кошмар. В нём Лили колдовала, размахивая волшебной палочкой. Я иногда подсматривала за ней, давно, когда ещё не совсем верила в то, что никогда не стану частью мира магии.

Только в реальности все её чары были пустышкой. Им ведь запрещалось колдовать вне школы, а в моём кошмаре каждое заклинание было завершённым. Ярко-синее пламя вырывалось из кончика палочки и изгибалось причудливым лассо, уничтожая всё, к чему оно прикасалось. А вокруг летали утки. Уродливые чёрные утки с красными глазами. Они описывали круги над нашими с Лили головами, крякали, а потом бросались на нас, до крови рассекая острыми перьями кожу. И я кричала, закрывала лицо руками и убегала от них. Сестра же стояла на месте и с улыбкой наблюдала за моими метаниями. Не насмехалась, нет. Просто принимала как данность мою беспомощность. Ей ведь не надо было бежать, её защищала магия. Каждую утку, которая бросалась на неё, она превращала в лебедя. Сказочно-белоснежную птицу, которая осыпала её белыми перьями и улетала, не причинив вреда.

А я бежала, не видя ничего перед собой, спотыкалась и падала, захлебываясь рыданиями. И вся земля вокруг была устлана белыми лебедиными перьями.

— Петуния! — позвала меня Лили.

Всхлипнув, я остановилась, не решаясь оглянуться. Страшно, как перед прыжком в бездну.

— Петуния!

Перья приглушили шаги, поэтому я не услышала, как сестра подошла ко мне. Синее пламя сопровождало её, как верный пес. Пробивалось, сквозь плотно сжатые веки, вызывало онемение, оглушало похлеще взрыва. И я дышала часто-часто, не в силах пошевелиться.

Лили провела рукой по моей щеке и попросила:

— Открой глаза.

— Зачем?

— Открой.

Я несмело посмотрела на неё, медленно скользя взглядом от босых ног до бледного пятна на месте лица, и с ужасом поняла, что моя сестра мертва. Тощая, как бездомная кошка, с яркими зелеными глазами, прозрачной кожей — она была восковой куклой, подобием человека.

Сестра запустила пальцы в мои коротко отстриженные волосы, больно дёрнула за прядь и рассмеялась. Я скривилась от боли и оттолкнула её. Не удержавшись на ногах, Лили упала на покрывало из перьев, погружаясь в него с головой.

— Лили? — робко позвала ее я.

Сестра молчала. Лишь перья шевелились от едва осязаемого ветерка.

— Лили! — истошно визгнула я, падая на колени и по локоть запуская руки в белоснежный настил.

Разгребая, сминая, черпая горстями лебединые перья. Шепча имя сестры, давясь словами и обещаниями, что всё будет хорошо. Это ведь понарошку. По-на-рош-ку.

А добравшись до земли, поняла, что Лили исчезла.

* * *

Сегодня кофе был вкусным. Таким удивительным, с лёгкой горчинкой на кончике языка. Дразнящим. Я вдыхала полной грудью его запах и наблюдала за сестрой из-за полуопущенных век: Лили пила зелёный чай. Без сахара.

Она была сонной и зевала. Вся такая живая, с розовыми щёчками и блестящими глазами, ничем не напоминающая покойницу из моего сна. Подавшись вперёд, я сбросила её чашку на пол. Она послушно упала, расколовшись на две неровные части. Чай расплескался, намочив мои тапочки, и я досадливо сморщила нос.

Лили же смотрела на меня непонимающе. Обиженно сопела и сжимала губы, напоминая этой гримасой нашу бабушку Ирму, а потом выхватила мою чашку и глотнула кофе. Поморщилась, забавно жмуря глаза,и припечатала:

— Гадость!

— Съешь конфетку. Легче станет, — равнодушно отозвалась я, понимая, что чашку нужно будет вымыть. Дважды.

* * *

После завтрака я сообщила родителям, что к нам на ужин придёт мистер Дурсль. Они обрадовались новости, улыбались и поздравляли меня. Я их сдержано благодарила, наслаждаясь вниманием, с удовольствием ощущала, как тонкие пёрышки вновь ласкают моё самолюбие. Лили же молчала. Не одобряла и даже чуть-чуть сердилась, но упрямо молчала. А после, извинившись, поднялась наверх.

Дверь, ведущая в комнату сестры, была белой с причудливыми разноцветными цветами. Лили сама разукрасила её в прошлом году. Вся измазалась в краске, зато искренне радовалась своей затее.

Я постучала и, не дожидаясь разрешения, вошла в комнату. Лили сидела на кровати и рисовала. Вокруг были разбросаны цветные карандаши, акварельные краски лежали на прикроватной тумбочке. Пальцы у неё были уже испачканы, волосы лезли в глаза, и она отбрасывала их назад, оставляя на щеке разноцветные полосы. Такая небрежная, рассеянная, по-домашнему уютная.

Кра-си-ва-я.

Как бы я ни старалась быть аккуратной, модно одеваться и тщательно укладывать волосы, у меня и в половину не получалось быть такой притягательной. Иногда я сомневалась, действительно ли мы сестры. Лебедя и утёнка можно вырастить вместе, но от этого они не станут похожими.

Сев на кровать, я краем глаза заглянула в альбом. Мешанина линий и закорючек, ярких акварельных мазков и банальных клякс создавали нечто неопределимое. Абстрактное.

— Надо поговорить.

— Говори. — Лили равнодушно пожала плечами и добавила: — Только без нотаций, пожалуйста. Сегодня слишком хороший день, чтобы ссориться.

— На ужин к нам придёт Вернон. Он хочет познакомиться поближе с нашей семьей, — я сделала паузу, подчёркивая тем самым важность своих слов. — Он не знает, что ты ведьма. И я бы хотела, чтобы он не узнал.

— Ты не хочешь, чтобы мистер Дурсль познакомился со мной?

— Нет, просто...

— Тогда в чём дело? Боишься, что я начну колдовать? — Лили посмотрела на меня таким понимающим взглядом, что стало тошно. Словно прочла в моей голове все сомнения и страхи, все желания.

Сколько надо заплатить, чтобы Лили исчезла из моей жизни?

Я отвернулась, не выдержав давления. У сестры дурной глаз, ничего нельзя от него скрыть.

— Нет, Лили. Просто хочу, чтобы ты была хоть один вечер нормальной. Без всех этих странностей и... магии, — последнее слово я постаралась выговорить равнодушно, но не получилось. Голос опять предательски дрогнул.

— Я не могу быть нормальной. И не хочу, — спокойно сказала она, сосредоточенно рассматривая рисунок.

Поговорили, называется. Раньше хоть кричали от души друг на друга, а сейчас только вежливые реплики и затаённые обиды, жгучие, как красный перец, и острые, как горчица. На них можно смотреть, ими можно дышать, но ни в коем случае нельзя пробовать: отравят в считанные мгновения, выбьют пинком душу и оставят умирать в одиночестве.

— Какой лучше цвет добавить: синий или жёлтый? — неожиданно спросила Лили.

— Что?

— Цвет какой взять? — терпеливо повторила она, показывая мне рисунок.

Окинув взглядом калейдоскоп разноцветных мазков, я ответила не задумываясь:

— Жёлтый. Не нужно синего.

* * *

К встрече я готовилась тщательно. Скрупулёзно подбирала блюда и сервировала стол, одела самое красивое платье и уложила волосы в кокетливую прическу.

Мама суетилась и волновалась даже больше, чем я. Отец же читал газету и посмеивался, но с советами не лез. Знал, что бесполезно, ведь мы всё равно сделаем по-своему. О Лили я вспомнила минут за пять до прихода Вернона. Сначала удивилась, что её не было слышно весь день, потом насторожилась. Моя дорогая сестрица не умела сидеть спокойно, предпочитая быть в центре внимания.

Что-то было не так.

Поднявшись на второй этаж, я постучала в дверь и замерла, прислушиваясь: было тихо. В комнате Лили никогда не бывает тихо. Толкнув дверь, я вошла внутрь и застыла, озадаченно осматривая пустую комнату. Всё было на своих местах. Даже альбом лежал открытым на кровати, словно сестра отлучилась на минутку, забыв его закрыть.

Но её не было. Она ис-чез-ла.

Я нервно рассмеялась, отгоняя от себя картинки из моего сегодняшнего кошмара. Ярко-синее лассо и чёрные утки казались совсем реальными. Стоило закрыть глаза — они оживали, насмешливо крякая и стремясь задеть лицо острыми, как бритва, перьями.

Вздохнув, я прошлась по комнате. Выглянула в окно, открыла шкаф, даже под кровать заглянула, но ничего кроме пыли и старых носков не нашла.

Я не могу быть нормальной. И не хочу.

Сев на краешек кровати, я горько усмехнулась. Радуйся, Петуния! Твоя мечта осуществилась: Лили исчезла, даже платить не пришлось. Радуйся.

Не получалось. Хотелось плакать от иррациональной обиды, догнать, вернуть предательницу, накричать на неё и сжать в объятиях крепко-крепко. Это ведь Лили — на неё бесполезно обижаться.

Напротив висело зеркало. С его глади на меня смотрела девушка с прямой спиной, в красивом платье и с пустыми глазами.

Совершенно нормальная.

А на кровати лежал альбом. Приглядевшись, я поняла, что картинка в нём движется. И то, что сегодня утром было непонятной мешаниной красок, оказалось моим портретом. На нём я улыбалась счастливо и чуть застенчиво, как в детстве.

А внизу было написано: «Будь счастлива».

* * *

Вернон пришел вовремя. Принес букет красных хризантем, целомудренно поцеловал меня в щёку и бесстрашно вошел в дом. Он ведь на редкость целеустремлённый человек, предпочитающий двигаться вперёд, а не рассуждать о том, что могло бы быть, если...

Никаких «если» в его жизни не было. Это пустое слово, бесполезное и вредное, как столь нелюбимые им сладости.

Мистер Дурсль галантно поцеловал маме ладошку, заметив, что у неё чудесное платье; пожал отцу руку, всё приговаривая, что рад познакомиться с таким замечательным человеком. Вернон искренне хотел понравиться моей семье, произвести впечатление, показать, что он зрелый мужчина, знающий, чего хочет от жизни.

Ужин прошел даже лучше, чем я надеялась. На короткое время я стала центром вселенной для троих человек. Все улыбались, шутили. Не было неловких пауз или мучительного выискивания тем для беседы. Казалось, что некий кукловод за ширмой тщательно распланировал этот вечер, искусно дёргая за ниточки и направляя своих марионеток. Слишком уж всё было гладко.

И мне остро не хватало Лили: её смеха, запаха дягиля и миндального печенья, нечаянных прикосновений. Словно с картины стёрли все краски, оставив нелепый эскиз. Мне казалось, что я слышала её дыхание и тихий сдавленный смешок, но, оборачиваясь, видела лишь пустой стул.

Вернона же в этот вечер было неожиданно много. Он ненавязчиво втягивал меня в себя, одурманивал голосом, привязывал к себе словами-цепями. А я и не возражала. Голова вдруг стала лёгкой, как воздушный шарик, и совершенно пустой. Я была, но меня одновременно и не было.

Вернон заполнял эту пустоту собой. Лепил новую меня, насыщал по чуть-чуть чёрно-белый эскиз красками, вливал по чайной ложке счастье. Ему не жалко. Со мной он мог поделиться всем.

Из дурмана меня вытянул вопрос:

— Вы выйдете за меня замуж, Петуния?

— Да, — не раздумывая ответила я.

В конце концов, каждому человеку необходимо быть для кого-то центром вселенной.

* * *

Прощаясь, Вернон невзначай обронил:

— Вы говорили, что у вас есть сестра...

— Можете считать, что её нет.

Он не стал настаивать на объяснении, за что я была ему искренне благодарна. Признаться жениху, что Лили бросила меня в такой важный для меня день, было равносильно самоубийству.

Вернувшись в свою комнату, я достала из шкатулки перо, подаренное сестрой. Оно было белым и совершенно обычным. «Всё дело в солнечном свете, без него невозможно увидеть волшебных картин», — вспомнила слова Лили.

Вздохнув, положила перо назад в шкатулку, устало опустившись на кровать.

Мне казалось, что вся кожа горит огнём. Пёрышко за пёрышком с меня слетала старая уродливая личина, обнажая новый облик. Хотелось расцарапать руки, разорвать в клочья гадкие утиные перья, чтобы ускорить преображение. Вернон ведь так тщательно создавал новую меня — его усилия не должны пропасть даром.

А прежним... прежним во мне останется только тонкий розовый шрам на ладони.

Лили вернулась утром. Села на краешек кровати и протянула мне чашку с кофе. Я хмуро посмотрела на неё, но не стала отказываться. Сделала глоток и невольно скривилась: сахара было слишком много, а корицы мало.

Всё же сестрица сносно умела готовить только свой гадкий чай.

— Я не буду извиняться. — Лили первой нарушила молчание.

Я равнодушно пожала плечами, тем самым демонстрируя, что мне всё равно.

— Твой... — она запнулась, — жених спрашивал обо мне?

— Да.

— И?

— Я сказала, что у меня нет сестры, — честно ответила я, из упрямства продолжая пить приготовленный ею кофе. Редкая гадость.

Лили вздрогнула, словно от удара, но промолчала. Лишь отвернулась и сжала кулачки крепко-крепко, впиваясь ногтями в ладони. Клин клином вышибают, да вот поможет ли?

Ей было больно — этого не увидел бы только слепой. Петунья-утёнок бы обрадовалась, упиваясь мимолётным превосходством, а потом пришла бы мириться. Петунья-лебедь оставалась равнодушной и спокойной.

У вселенной может быть только один центр. И им станет Вернон: совершенно обычный, не верящий в волшебство, пахнущий дорогим парфюмом и мятными леденцами, обожающий читать газеты и играть в гольф.

Сделать сестру частью моей нормальной вселенной было бы до ужаса глупо.

Лили ведь вол-шеб-на-я.