Сердце ее Города (гет)

За время, прошедшее от пятницы до следующего вторника, Джинни никто не узнает. Она настолько задумчива, погружена в себя, что даже колдомедики в Мунго стараются не давать ей лишних поручений в страхе, что она, задумавшись, прольет необходимый всей больнице запас зелья или вколет лекарство не в вену пациента, а в бинт.

Молли Уизли, естественно, беспокоится за дочь. Беспокойство нарастает, и в воскресенье, пока Джинни ходит в магазин по ее поручению, она вызывает в Нору Гарри с тем, чтобы выяснить, не ссорились ли они. Гарри только разводит руками, но, в конце концов, поддавшись давлению миссис Уизли, застенчиво признается, что в минувшую среду сделал Джинни предложение, дав на размышления две недели. Услышав это, Молли крепко обнимает своего практически зятя и успокаивается. Беспокойством девушки перед замужеством можно объяснить что угодно, сама она, помнится, даже захворала посреди июля, узнав, что мифическая свадьба будет через какой-то месяц.

Гарри же уходит, взяв с Молли обещание ничего не разглашать. Последнее она, как ни странно, сдерживает, не поделившись даже с мужем. Скорее из желания сделать ему сюрприз, чем из намерения сдержать данное слово.

Джинни меж тем так ничего и не решает. Она идет по Полю и переходит через Мост в той же глубокой задумчивости. Прыгая по крышам Города, она даже пару раз чуть не падает, потеряв сосредоточенность, в узкие темные дворики-«колодцы». Ее спасает от падения только воздух, вовремя подхвативший подобно страховочной сетке.

В мансарду Тома Джинни заходит тихо-тихо, на цыпочках, неслышимо прикрывает за собой дверь и наконец произносит:

— Здравствуй.

К слову, это первый раз, когда она догадывается поприветствовать его. Раньше она не считала его, что ли, достаточно человечным, чтобы здороваться и прощаться, как все обыкновенные люди.

Он наклоняет голову в приветственном кивке и задумчиво отвечает:

— Ты все-таки пришла...

Джинни пожимает плечами.

— Ты думал, что может быть иначе? Разве я могу не прийти?

Он поднимает голову, и его губы перекашиваются в знакомой неприятной ухмылке.

— Конечно. В этом месте у тебя есть выбор, что делать. Если не захочешь, можешь не приходить, — он приглаживает свои и без того идеально лежащие волосы и говорит отстраненно, будто ни к кому не обращаясь: — Я же вижу, что ты чувствуешь. Ты вся истерзалась от отвращения, которое должна была испытывать из-за того, что в твоей голове живет Темный Лорд. Но не испытываешь. Более того, тебе все это время было жизненно необходимо приходить сюда по вторникам и пятницам. Ты даже позволила мне диктовать условия, когда тебе приходить и на какое время.

Джинни передергивает. Она произносит с ехидцей в тоне, но при этом с тайной надеждой, что Том поможет ей разобраться в себе:

— Раз ты так много обо мне знаешь, больше, чем я о себе знаю, скажи, зачем мне сюда приходить? Ты выгонял меня, когда хотел, ты даже не говорил со мной — до недавнего времени!

— Поражаешься собственной непоследовательности? — едко произносит Том и вдруг смягчается, говорит уже мирно: — Значит, тебе нужен был тот, кто мог молчать с тобой. Твой героический Гарри, видимо, не мог тебе этого дать. Я — мог.

Джинни некоторое время разглядывает собственные ладони и, недолго думая, усаживается на пол. Подтягивает к груди колени.

— Я еще в пятницу хотела спросить... Когда я выйду замуж за Гарри, ты... — немного помявшись, она робко спрашивает: — Ты исчезнешь?

Том приподнимает брови. Это выглядело бы по-мальчишески, как-никак, Тому всего восемнадцать, если бы не выражение брезгливого презрения на его лице.

— С какой это стати я должен исчезнуть?

— Но мы же с Гарри еще не... Мы с ним не...

— И что это меняет?

Джинни беспомощно пожимает плечами.

— Я не знаю. Но я бою... Мне кажется, что ты можешь после этого исчезнуть.

— Эх, знал бы я, что мне придется сопли девочкам из семей предателей крови подтирать... — почти неразличимо бормочет Том и продолжает, прежде чем Джинни успевает открыть рот: — Это зависит от того, как ты воспринимаешь меня и Поттера. Он и я, по-твоему, соперники? — произносит он с невозможно презрительным выражением на лице, но при этом, замечает Джинни, его щека слегка подергивается. Будто от сдерживаемого волнения.

Джинни закрывает руками глаза, но тут же отводит их, смотрит на Тома пристально. Ей приходится напомнить, что она находится в собственной голове и этому человеку (или не человеку, кем бы он ни был) можно доверять, чтобы произнести:

— Наверное, да...

Том передергивает плечами, складывает руки на груди и говорит раздраженно:

— Значит, тебе придется выбирать между ним и, — отчетливый горький смешок, — мной! — внезапно поднявшись, он проходит через комнату, становится на колени перед Джинни, хватает ее за ворот платья и шипит в лицо: — Знаешь, чего я боялся? Что ты сама в меня втрескаешься! Ведь ты меня создала, девочка. Под себя подстроила остатки меня! Я — твой чертов принц, «настоящий мужчина», каким ты его себе представляешь. Ты не смела приближаться ко мне до последнего времени, и я был рад этому. Знала бы ты, как я устал от людей!

Джинни обмирает, глядя в красивое лицо, перекошенное от злости. Глаза Тома то ли от освещения (за окном уже начинает светать), то ли от бешенства меняют цвет. Вызревают в темно-синий, из синего переходят в коричневый, резко зеленеют, как у дикой кошки, а зрачки вытягиваются в вертикальные щелочки перед тем, как радужка вызреет в красный.

Джинни вырывается из его захвата, становится на колени перед ним и укладывает его голову себе на плечо, вздрагивая, когда его мягкие губы проходятся по ее шее. Том замирает на секунду, а потом обхватывает ее за талию обеими руками. Джинни перебирает его волосы, дует, не удержавшись, в затылок. Когда она так делала с Гарри, он начинал смеяться и рвался поцеловать ее. От воспоминания Джинни передергивает, ее будто выкидывает в реальность, хоть она и остается в своем сне. Она вовремя пресекает свою попытку оттолкнуть Тома, но тот только вздыхает и отстраняется сам, не убирая, впрочем, рук с талии Джинни.

— Теперь ты понимаешь? — говорит он странным севшим голосом. Его глаза остаются светло-карими, но при этом лихорадочно блестят. — Я не могу противиться тебе. Я стану таким, каким ты захочешь меня видеть. Тебе нравилось обоюдное молчание, тебе было этого достаточно. Но каким ты захочешь видеть меня теперь...

Джинни гладит его по щеке, прерывая речь, и тут же порывисто целует его лицо там же, где только что были ее пальцы. Ее охватывает жалость, щемящая нежность и вина. Она познала, что такое абсолютное подчинение, от него же, и не хочет теперь платить ему той же монетой.

Не удержавшись и пригладив напоследок его волосы, она поднимается с колен. Том послушно убирает руки с ее талии, она расправляет юбку, смявшуюся от сидения на полу, неловко кивает ему и уходит, не закрывая за собой дверь.