А&B, или Как Приручить Мародеров (гет)

Возле класса зельеварения

Лили стояла, прислонившись спиной к сырой стене, и машинально мяла в руках полу своей мантии. У нее были красные губы, красные щеки и красные глаза. Казалось, ее била тяжелая неизлечимая лихорадка.

С зачесанными в высокий хвост блестящими рыжими волосами, полыхающим лицом и до неприличия бледными руками, Лили выглядела, как существо, в котором столкнулись две противоположные стихии, между которыми она никак не могла выбрать.

Северус, осунувшийся и еще более бледный, с черными запавшими глазами остановился неподалеку, застыв неказистым изваянием. Как и прежде на свой любимый урок он прибыл задолго до его начала. Увидев Лили, Снейп облизнул сухие серые губы, но так и не смог вымолвить ни слова.

— Я все знаю, Северус, — сказала Лили наконец и замолчала, испугавшись собственного голоса.

Северус не ответил.

— Знаю, что за зелья ты варишь.

Это было похоже на выстрел в упор из той штуковины, которой размахивал Блэк в Большом зале. И эффект был такой же.

— Я только не могу взять в толк, Северус… зачем?

Все, что она говорила, оставляло внутри жгучий горький привкус, который хотелось вымыть с языка, но Снейп знал, что не сможет. Каждый новый вопрос был похож на удар плети, след от которой ничем нельзя исцелить.

— Зачем ты это сделал, Северус?!

Лили кинулась вперед, неуклюже взмахнула тонкими руками, почти вцепилась в Снейпов воротник, но что-то ее остановило.

Имя, его имя, слетевшее с ее алых искусанных губ, просвистело в воздухе и как пуля вошло в мозг Северуса.

Лили стояла к нему очень-очень близко, так, что он мог видеть тонкие жилки у нее под кожей, вдыхать медовый, солнечный запах ее волос, любоваться выпирающими ключицами и милыми веснушками, которые Лили так старательно замазывала в течение первых четырех лет в Хогвартсе.

Снейп смотрел ей в глаза, не понимая, как он осмеливается делать это после всего содеянного. Но и отвести взгляда не мог — он любовался ей, как любуются мечтой, недостижимой и оттого упоительно прекрасной.

— Никогда не приближайся ко мне больше, — тихо и очень зло сказала Лили.

Она поникла плечами, сжалась и пошла прочь по коридору, зябко обняв себя своими хрупкими руками и позабыв про уроки.

Наверное, придя сюда, она хотела сказать что-то другое и услышать что-то другое. Наверное, она ждала, что он станет оправдываться, путь даже это будет лживо и неискренне, и она сможет притвориться, что верит его словам. Но Снейп просто не в силах был говорить. Он не знал, что сказать и не знал, зачем.

Северус стоял, глядя в темный проем, в котором скрылась Эванс, наверное, еще с минут двадцать. Он плохо понимал, что произошло, но внутри него билась одна-единственная мысль: «Ты поймешь, Лили. Потом».

Поймешь, что я делаю это ради тебя.

Поймешь, когда я смогу защитить тебя ото всего мира, поднявшись над ним вместе с Лордом.

Поймешь, когда я докажу тебе, чего стою.

Северус потерялся, оступился и, сойдя с и без того топкого пути, упал в самое болото. И самое страшное заключалось в том, что он этого даже не понимал.

Коридор наводнялся ученикам, как океан заливает берег во время прибоя. Разношерстные компании слизеринцев и гриффиндорцев, глядящих друг на друга недобро, с затаенной злобой. Никто никому ничего прощать не собирался, и единственной сдерживающей силой были преподаватели.

МакГонагалл обязалась выпороть каждого, кто решит заняться самодеятельностью, Слагхорн обещал, что не допустит до экзаменов тех, кто рискнет нарушить школьный устав, Помона Спраут угрожала, что заставит любого, кто откажется вести себя правильно, пересаживать мандрагору, пока тот не опухнет от ее воплей. И только Филч, как и любой жирующий в войну падальщик, был счастлив.

Северус смотрел на сокурсников и их врагов и отрешенно размышлял о том, что тех, похоже, отнюдь не волнует ни отчисление, ни грядущие экзамены. Сегодня Дамблдор должен был зачитать официальный список «отчисленных», сказать прощальную речь и уйти в свой кабинет, окруженный золотым сиянием. Снейпа крайне забавляла вся эта искусственно созданная шумиха.

Отправить семнадцатилетних мальчишек и девчонок на передовую? Легко!

Но как скрыть их отсутствие в школе? Как скрыть их явную причастность к партизанскому движению? Министерство Магии не одобрит, если школьников будут использовать, как пушечное мясо. Но вот если школьники станут бывшими…

Сначала Северус спросил себя — почему бы Дамблдору не подождать какую-то пару месяцев до завершения экзаменов, а потом понял — Лорд захочет захватить школу до того, как все разъедутся на каникулы, и этот серый замок станет пустым и тихим. Лорду нужно упрочить позиции, и он не может ждать целое лето, прежде чем нанести показательный удар.

Хогвартс был символом, а за символы бьются насмерть — так, как не всегда бьются за живых людей.

Лорд хотел подчинить Хогвартс, Дамблдор собрался перенести битву за его пределы. Пожертвовать людьми, но сохранить символ. Дамблдор был чертовски прав в своих действиях, но легче от этого не становилось.

Всю свою жизнь Снейп хотел варить зелья, создавать зелья и помогать людям с помощью зелий. Он ненавидел политику и ненавидел себя за то, что не может быть бессловесным бараном, как многие другие, ведущимся на эту дешевую игру.

— С дороги, — Джеймс грубо оттеснил Снейпа плечом.

Свободного пространства было столько, что хватило бы развернуться всей квиддичной команде верхом на метлах, взлететь и заложить вираж, но Джеймс Поттер доказывал свою власть при любом удобном случае. Следом прошел Сириус, сплюнув Снейпу под ноги, Люпин с неприязненным — невероятно! — взглядом и хмурый Питер. Последний выглядел еще похуже Снейпа и не обратил на того ни малейшего внимания. Снейпу это показалось странным, но в сущности он чувствовал удивительную гармонию — ему на все было наплевать.

— Где Лили? — обеспокоенно шепнул Джеймс, обводя взглядом толпу учеников.

Мрачная Алиса со встопорщенными волосами стояла у дальней стены, держа, а вернее, удерживая за руку Марлин с нехорошими злыми глазами. Обстановка была далека от дружеской, но причина, по которой сдвоенные уроки между Слизерином и Гриффиндором еще не отменили, была абсолютно очевидной. Гриффиндор люто ненавидел Слизерин, но им хватало смелости и упрямства противостоять им, в то время как когтевранцы и пуффендуйцы откровенно избегали зеленых собратьев. Некоторые и вовсе панически их боялись.

— Эй, — нехорошо протянул Сириус и исподлобья взглянул на Снейпа. — Где Лили Эванс?

Как будто не назови он ее фамилию, Северус бы не понял, о ком речь.

— Ушла, — ровно ответил Снейп, прекрасно понимая, что сейчас будет.

— Что значит «ушла», Нюнчик? — с тихой угрозой произнес Джеймс. Он засунул руки глубоко в карманы и широко шагнул вперед, нависая над низким Снейпом.

— Это значит ногами, Поттер, — равнодушно пояснил Снейп. — Или со своей метлой ты совсем разучился ходить?

Ноздри Джеймса опасно раздулись, он будто бы стал больше, сильнее и злее. Случилось то, что давно должно было случиться — ярость Джеймса наконец-то нашла свой выход.

— Ах ты, сопля низкорослая! — взревел он, сейчас больше, чем прежде, похожий на разгоряченного быка, которому под нос сунули алую тряпку.

Мгновенно наступившая тишина так же стремительно сменилась злыми выкриками. Джеймс спустил курок, как это говорится у магглов, и первая пуля навылет пробила хрупкую стену показного перемирия.

В этот раз Мародеры не стали размениваться на заклинания, подвешивать его в воздухе вниз головой или стаскивать штаны. Они просто били его, и только серый после полнолуния Ремус Люпин стоял в стороне и смотрел с дикой смесью неодобрения, вины, злости и мрачного удовлетворения. Примчавшийся Слагхорн дико раскричался, весь затрясся, да так, что толстые вены проступили под его дряблой кожей. На крики сбежались другие преподаватели, включая Флитвика и Карину Берх, со всех сторон посыпались искры заклинаний, и Снейп очутился в центре кошмарного фейерверка.

Последнее, что он увидел, прежде чем потерял сознание — покрытое потом, счастливое лицо Сириуса Блэка, дорвавшегося наконец до хорошей драки.

* * *

Гостиная Пуффендуя

В подсвеченном ярким солнцем воздухе плавала пыль. Она мерцала, словно рассыпанный волшебный порошок феи, щекотала нос и не поддавалась даже самым воинственным набегам домовиков-уборщиков. В гостиной Пуффендуя было традиционно тепло и умиротворенно, и, всякий раз попадая сюда, Элиза чувствовала себя беззаботным хоббитом из Шира.

На Гриффиндоре всегда кипели какие-то страсти, на Слизерине плелись непонятные простому люду интриги, на Когтевране распустила щупальца сомнительная научная деятельность, а на Пуффендуе светило солнце, и робкие улыбки однокашников делали каждый новый день чуточку теплее. Они улыбались даже сейчас, когда страшная зараза пробралась сквозь щели и трещинки, проникла внутрь и принялась орудовать среди удивленных, перепуганных учеников.

— Все нормально, Эшли? — Элиза положила руку на плечо худенькому серому мальчишке.

Он дернулся, оглянулся и резко кивнул. В глазах у него плавала темная муть заклинания. Элиза лишь улыбнулась, якобы поверив, и направилась в свою гостиную. Темно-бурый барсук с проходящей через лоб широкой желтой полосой посмотрел на нее удрученным взглядом. Элиза сжала губы и отвернулась от гобелена.

Она любила эту маленькую гостиную, похожую на бочку с волшебным нутром. Любила бурого барсука с толстой мордочкой и солнечно-желтые полосы на пушистых шарфах и шапках, любила негласную атмосферу дружелюбия и поддержки. На Пуффендуе случались разногласия, но никогда не происходило настоящих склок, распрей и не было сплетен. Это был маленький простодушный рай.

От которого она, Элиза, так глупо отказалась.

Ее матери не стоило скрывать истинное происхождение дочери и тем более ей не стоило умирать. В такое-то время. Но ничего не попишешь. Однажды ступив на эту черную, укрытую гниющими костями дорогу, Элиза уже не могла сделать шаг назад. Нельзя сделать выбор и сбежать, нельзя взять на себя ответственность и спрятаться. Нельзя останавливаться на полпути. Потому что не бывает полудрузей, как и не бывает полупредателей.

Элиза вошла в спальню, плотно закрыла за собой дверь, на всякий случай проверив замок, и тяжело оперлась на нее спиной. Комната была квадратной, просторной с огромными окнами в полстены. Здесь никогда не задергивались шторы, ярко-желтые подушки всегда были разбросаны по комнате, а на маленьких бочкообразных прикроватных тумбочках стояли и лежали всякие женские глупости: раскрытые косметички, разноцветные флакончики с духами и лаками, пинцеты, расчески, бусы, серьги, блокноты с подростковыми стихами…

Все было общим. На Пуффендуе было принято делиться, и ни у кого и мысли не возникало нарушить такой порядок вещей.

Но не теперь.

Элиза тоскливо взглянула на свою кровать. Было раннее утро, ученики только-только отправились на занятия, и домовики еще не успели прибраться. Смятые покрывала, простыни, сорочки, сеточки для волос — все это валялось на кроватях ее соседок. Покрывало Элизы же было идеально разглажено, заправлено и подвернуто. На тумбочке не стояло ничего лишнего, все было убрано в ящички и разложено по цветам и порядку. Одежда, вычищенная и отпаренная, висела в шкафу на отдельных вешалках. Островок порядка в целом море хаоса.

Элиза такой никогда не была, но такой стала. Она и сама не заметила, как бывшие когда-то общими вещи стали разделяться на свои и чужие. Не заметила, как ее стал раздражать вид неубранной кровати и мятой одежды. Не заметила, как совершенно неожиданно начала соглашаться с Нарциссой и начала понимать ее.

Кровь не водица. Она действительно имеет силу, особенно если это кровь жестоких бессердечных Яксли, веками оттачивающих свое мастерство пыток и уничтожающих любое проявление душевного тепла в своих отпрысках. Мать Элизы стала исключением, подтвердившим правило на примере собственной дочери.

А потому Элиза Яксли не могла позволить себе быть слабой, сомневаться и дрожать от страха, как какой-то наивный… барсук.

Она достала из кармана мантии крохотный флакон с черной каплей зелья внутри и спокойно пригубила его. Вкуса у зелья не было, как и запаха. Оно упало внутрь холодным комом и тут же растворилось, будто ничего и не было.

В конце концов, если варево какого-то несчастного семикурсника способно ее убить, значит, никакая она не Яксли и все, что она сделала, было зря.

* * *

Малфой-мэнор

Люциус вызвал Мальсибера к себе ранним утром, устроив тому натуральный допрос о произошедшем той злополучной ночью событии. Мальсибер всячески намекал, что всеми виной Питер Петтигрю, Малфой, откровенно говоря, подозревал во всем самого Мальсибера, и разговор не ладился.

— Я похож на шута, Тони? — Малфой был бледен, холоден и очень-очень зол.

— Нет, Люциус.

— В таком случае, почему мои слова тебя… забавляют?

Мальсибер сглотнул, попытался улыбнуться снова, но тут же подавился.

— Они просто звучат достаточно странно, Люциус, — мерзким сиплым голосом уточнил он. — Ты говоришь, что шел по коридору, зашел в свой кабинет, почувствовал, как кто-то уткнул тебе палочку в спину, а после — пустота. Но Питер Петтигрю, конечно же, ни в чем не виноват. Как-то странно, ты не находишь?

— Петтигрю — единственный наш источник среди целого стада гриффиндорских баранов. Баранов, которые безоговорочно подчиняются Дамблдору. Мы тщательно отбирали всех возможных кандидатов. Петтигрю — верный друг Мародеров, но без поддержки он слаб. Он сломается. И ему не хватит сил вести двойную игру.

Энтони помолчал, скептическим взглядом уставившись куда-то за плечо Малфоя. Ему не было нужды спорить с Люциусом, потому что на общий успех ему было плевать — быть Пожирателем Смерти было увлекательно, но великой цели он не преследовал.

— Они называют себя Орденом Феникса? — Мальсибер саркастически улыбнулся, меняя тему.

— Не нужно насмешки. По-твоему, Пожиратели Смерти звучат многим более достойно?

— По крайней мере, наши деяния…

— Оставим пафосные речи для новичков.

— По крайней мере, мы хоть что-то делаем, — поправился Мальсибер. — Наша результативность выше.

— Так почему я не вижу результатов?

Мальсибер хмуро взглянул на Малфоя.

— Потому что нам нужно время. Все, конечно, обрадовались, что зелье работает, но, как выяснилось, не так уж оно и совершенно, — Мальсибер замялся. — Выяснилось, что длительность его действия крайне коротка, в лошадиных дозах оно работает безотказно, но и признаки слишком явные уже на первой стадии после принятия. А старик директор не дремлет...

— То есть, Снейп все-таки не так хорош, как о нем говорят?

Это прозвучало слишком радостно, и Люциус поскорее стер с лица зарождающуюся улыбку, а Мальсибер сделал вид, что ничего не заметил.

— Видимо, — ровно ответил он. — Но никто изначально не верил, что он вообще справится с этой задачей. Теперь он поднялся еще выше.

Они помолчали. Мальсибер с вежливым интересом бродил взглядом глубоких черных глаз по декоративным стойкам с коллекцией оружия. Он не совсем понимал, что им еще осталось обсудить, и начал подозревать наличие скрытой цели у этой беседы. Но Малфой молчал, рассеянно постукивая пальцами по темному подлокотнику своего кресла, отделанного малахитом, и Энтони оставалось лишь смиренно ждать.

— Мне нужна Эмили, — наконец сказал Люциус, глядя куда-то мимо Мальсибера. Он весь надулся, будто собрался прямо сейчас залезть в глотку к дракону.

— Кто, прости? — совершенно искренне удивился тот.

— Паркер, черт ее побери! — Малфой взорвался. — Эмили Паркер с Когтеврана!

Мальсибер соображал долго, сидел, наморщив лоб, и удивленно пялился на искаженное злобой холеное лицо своего конкурента. Недовольство Малфоя в этом случае его нисколько не трогало — ни один из чистокровных не обязан помнить поименно всех встреченных в его жизни грязнокровок. В конце концов, это было бы нездорово.

— Та девчонка?.. — протянул он, сложив губы трубочкой. — Которую мы, кажется, гоняли по лесу?

— Да, — сдавленно произнес Люциус.

— Она нужна тебе? Или Лорду?

Молчание затянулось. Малфой перевел серые нехорошие глаза на Мальсибера и ничего не сказал. Но Мальсибер все понял.

— Я приведу к тебе малышку, — нехотя отозвался он. — А дальше делай с ней, что хочешь. Хоть ешь ее. Я никому не скажу.

Люциус и Энтони всегда были конкурентами, с самого рождения. Оба были красивы, умны, успешны и готовы пойти на все ради собственных амбиций. Они доверяли друг другу, как это могут делать лишь очень старые враги. Имея общую цель они шли по одному пути, но каждый ждал, когда второй оступится.

Малфой рад был бы попросить о помощи кого-то другого, но ни зализанный Эйвери, ни топорный Нотт, ни трусливый Регулус доверия в нем не вызывали. И он решил рискнуть.

— Когда? — наконец спросил Люциус.

— Что?

— Когда ты приведешь ее?

— Скоро, Люциус. В Хогвартсе грядут пасхальные каникулы. Они порядком подзадержались из-за всей этой канители с умершей девочкой, — Мальсибер усмехнулся. — Но родители очень жаждут видеть своих деток, так что расследование временно приостановлено, и все разъезжаются по домам. Там, где за девчонкой не следит Дамблдор, действовать будет проще.

Малфой сдержанно кивнул.

— Если кто и заметит ее пропажу, так только ее тупые дружки. А они обязательно займутся гордой самодеятельностью и не ничего не скажут ни Дамблдору, ни Министерству. Они не станут ждать, — Мальсибер презрительно улыбнулся. — Тогда мы не смогли найти ее в лесу из-за братца Сириуса, но теперь... я всегда настигаю дичь. Отец учил меня охотиться.

— Просто сделай дело. И придержи ее в своем поместье.

— Это не очень удобно Люциус, мои родители...

— Как будто я не знаю, сколько грязнокровок побывали в твоем тайном подвале под гостевым домиком во время летних каникул!

— Хорошо, — Мальсибер скривился. — Ладно, я понял. Я все сделаю.

* * *

Сириус подбрасывал галеон в воздух и накрывал его другой рукой, громко хлопая ладонью о ладонь. Выпадал то Мерлин, то дракон.

Ученики, закутанные в темные мантии и плащи в попытках защититься от обезумевшего ветра, вереницей выходили из школы. Они выглядели, как колония заключенных, которым объявили амнистию. Робкие улыбки от того, что они покидают такой негостеприимный в последнее время Хогвартс едва проглядывались — студенты боялись спугнуть удачу.

Впереди прошел Фрэнк, держа Алису за руку. Он коротко махнул Сириусу и отвернулся. Ни Фрэнк, ни его молодая жена уже не вернутся в Хогвартс, как не вернется и половина всех остальных студентов. Отчисление стало формальной причиной, оправдывающей бегство. Как удобно.

Ветер взвыл, с силой согнув молодую сосну, и на Блэка посыпались сухие иголки.

— Эй, мы отправляемся или как, старик? — Джеймс подошел к другу — в одной руке талия Лили Эванс, в другой — тяжелый чемодан.

— Отправляетесь куда? — рассеянно отозвался Блэк, наблюдая, как робкая горстка пуффендуйцев, стиснутых родителями в стальных объятиях, садится в кареты с невидимыми лошадьми. Мордовороты из Министерства зорко следили за учениками, чтобы никто из них не был умерщвлен на территории школы.

— К тебе, в Блэкшир, — Джеймс удивился и покрепче прижал к себе Эванс. Ее щеки раскраснелись на холоде, волосы растрепались, и она была чертовски хороша — словно только что вернувшаяся с шабаша молодая ведьма.

— А? Черт, да, — одни резким движением Сириус засунул в карман галеон и оглянулся.

Беата шла к ним своей привычной развязной походкой, в одной только рубашке с коротким рукавом и драным рюкзаком, явно откопанным на ближайшей свалке. Ветер трепал ее волосы, и Сириусу отчего-то захотелось накрутить их на руку, натянуть и... Он хмыкнул собственным мыслям и перевел взгляд на Марлин в белой вязаной шапке с помпонами и ярко-розовой толстовке. Эмили чеканила шаг в черном пальто, достающим почти до земли, и с убранными в хвост волосами. Ремус с Питером брели в самом конце, чем-то оба страшно измотанные, кутающиеся в прохудившиеся бежевые куртки, с тонкими сумками в руках.

Ремус и Эмили, Джеймс и Лили, Беата, Питер, Марлин... все были готовы к отъезду. Только Элиза отказалась, посетовав на то, что ей нужно навестить отца, который совсем зачах еще после смерти жены, да так и не отошел. Они решили, что покинут школу вместе и вместе же проведут пасхальные каникулы, потому что по сути никому из них некуда было больше податься.

А разделяться не хотелось. Потому что в такое время кто-то из них мог и не вернуться.

— Все готовы? — хмуро спросил Сириус. Послышался нестройный хор вялых голосов, тут же унесенный прочь бушующим ветром. — Ну значит, погнали.

Они вышли со двора, под удивленными взглядами миновав стройную очередь подъезжающих и уезжающих карет, и направились через поле между Хогвартсом и Запретным Лесом. Их никто не останавливал, и это было странно. Но, решил Блэк, директор наверняка ожидал от них чего-то подобного и заранее раздал указания, чтобы их не трогали.

В воздухе свежо и кисло пахло сырой землей и приближающейся грозой. Горстка бредущих по прошлогодней траве подростков, талый грязный снег и каркающие вороны навевали самые мрачные мысли. Грязь под ногами противно чавкала, норовя уронить на землю, так что все крепко держались за руки.

— Твоя мать уже забрала Регулуса? — будто бы невзначай поинтересовался Джеймс.

— Да. Приехала в своей обвешанной изумрудами коробке и даже не потрудилась выйти на улицу. Я видел ее, когда она выглянула из окна.

— Мрачная бабенка, — хмыкнула Беата. — Вся такая холеная, красивая, но старая. И глаза, как у дохлой кошки.

Сириус неопределенно хмыкнул, но взгляд у него стал довольным. С тоскливым скрипом неподалеку треснула и пошла вниз старая высохшая сосна, мертвым грузом опускаясь на пушистые ветви своих соседок.

— Чудная погодка. Нас не сдует? — отношение Эмили к предстоящему плану было крайне скептичным.

— Сядем в карету, Паркер, и нас будут сопровождать эти немые мордовороты из Министерства. До самого, мать его, Блэкшира. Мне не видится радужной перспектива приглашать их в гости, так что извини.

— Ты чертовски негостеприимен, раз согласился лететь на метле, — фыркнула Эмили.

— Не то слово. Тем более, что я на ней лететь не собираюсь.

Процессия разделилась лишь у самой кромки Запретного Леса, там, где мощные корни, похожие на одеревеневшие щупальца огромного кальмара, выглядывали из земли на добрых полметра. Джеймс достал из тайника метлы, заботливо обернутые в зачарованный плащ. У него и Марлин были свои, еще одну Джеймс отжал у Фрэнка, всучив ее Ремусу. Джеймс перекинул ногу через древко и воспарил над землей как раз так, чтобы Лили смогла взобраться следом. Она обхватила его руками, как новорожденная коала, прислонив голову к пропитанной табаком кожаной куртке, и закрыла глаза.

Эмили, чертыхаясь и кривясь, села вместе с Ремусом, чувствуя себя в крайне дурацком положении. Свои руки она тут же запустила Ремусу под свитер, и он вздрогнул от ледяного прикосновения, но ничего не сказал и, оглянувшись, смазано поцеловал ее в макушку.

Сириус оседлал байк, заводя мотор и с наслаждением вслушиваясь в знакомое родное рычание, Беата уселась следом. Ее разноцветный полосатый рюкзак умостился за спиной, словно какой-то диковинный зверек.

Сириус взлетел первым, уводя байк от Хогвартса, и ему на секунду показалась, будто неодобрительный взгляд директора жжет ему спину, но он только сплюнул и надавил на газ.

* * *

Сириус знал, что это начнется еще до того, как они переступили порог Блэкшира. Черт побери, он знал это уже до того, как все девчонки разом разинули рты, увидев впереди древний особняк в окружении душистой хвои, ледяных ручьев, обрамляющих парк и выложенных светящимися изнутри камнями дорожек.

— Полегче! Это, мать его, индийский ковер! — Блэк оттащил Беату прочь с узорчатого сокровища на мраморный пол, без каких-либо усилий поднимая ее в воздух.

— Какой красивый!

— А это что такое? Статуэтка?

— Слушай, Сириус, если бы я знала, что…

Восторженные женские голоса окружили Сириуса со всех сторон. Даже Эмили одарила пару баснословно дорогих безделушек скупым взглядом. Лили и вовсе — прыгала от одной безделице к другой, щебеча про какие-то барокко, рококо, импрессионизм и прочие давно забытые Сириусом глупости.

Джеймс кривился, строил рожи, морщился и всем видом выражал дерзкое снисходительное веселье.

— Сириус? — чистый мелодичный голос разнесся по огромной прихожей, разом заставив утихнуть всех вошедших.

Сириус обернулся, полыхнул глазами и сам не понял, как губы его растянулись в улыбке.

— Меда? Ты все еще здесь?

— Нам пришлось оста…

— Мама, мама! У тети смешная обувь! — Нимфадора Тонкс с оранжевыми вихрами выскочила вперед, подскочила к Беате и задорно хохоча указала перстом прямо на заляпанные весенней землей гриндера.

— Что это? — настороженно осведомилась Беата, опустив голову вниз и щурясь словно на ярком солнце.

— Это ребенок, — эхом отозвалась Эмили, расстегивая пальто и отдавая его Ремусу.

— Ребенок?

— Это что-то вроде человека, только очень маленького и недоразвитого. У вас больше общего, чем ты думаешь.

Андромеда приподняла тонкие брови в вежливом удивлении, потом что-то прикинула в уме и сделала одной ей известные выводы.

— Хэй! Как тебя зовут, принцесса? — Джеймс проехал последний метр мраморного пола на коленях и легко подхватил Дору на руки. — Меня зовут Джеймс и я чертовски рад тебя видеть!

— Дора и я ненавижу свое имя!

Они деловито и очень важно пожали друг другу руки и тут же начали строить гримасы, общаясь совершенно безмолвно.

— У Джеймса, очевидно, с детьми гораздо больше общего, чем у тебя, — фыркнула Эмили.

— Я не знала, что в таком возрасте они могут разговаривать, — Беата недоверчиво смотрела, как Нимфадора дергает за ухо Джеймса. — И ходить. И думать.

— Может, тебе рассказать, откуда они берутся? — вкрадчиво уточнил Блэк, склонившись к самому уху Беаты.

Та заорала от неожиданности и машинально замахнулась на него близстоящей вазой. Завязалась потасовка, в ходе которой был безнадежно испорчен ковер и неприлично поднято настроение у всех присутствующих.

— Я заварю чаю, — вздохнула Андромеда, бросив на Сириуса взгляд, полный упрека.

Когда все наконец-то расселись в круглой индийской гостиной — Дора теперь восседала на коленях у Лили — Андромеда утащила брата на кухню и устроила разнос.

— Ты с ума сошел?! По Англии гуляют самые настоящие убийцы, а вы болтаетесь туда-сюда без защиты. Без сопровождения!

Через проем было отлично видно, как Дора пытается заплести сидящей рядом Беате французскую косичку, а та уворачивается и ворчит, словно разбуженный по осени медведь-шатун.

— Среди «сопровождающих» могут быть предатели. И куда я пойду? Куда все они пойдут? — Сириус рвано махнул рукой. — Родители Лили, Марлин — ты их прячешь от девчонок, не я!

— А Ремус? Он же оборотень! — голос Меды дрогнул, но она тут же гордо вздернула нос, как делают все девчонки отчаянно пытаясь казаться храбрыми.

— Тем более! Ему как никому нужна защита от Фенрира и подходящее убежище. Ты предлагаешь мне выставить его за дверь собственного поместья? Вот уж нет! — При упоминании «собственного поместья» Андромеда несколько сникла. — Пожалуйста, Меда, не сердись, — лицо Сириуса стало притворно жалостливым, так что Андромеда не выдержала и, фыркнув, легонько щелкнула его по носу.

— С чем ты хочешь чай? — ласково спросила она.

— С малиной, лимоном и имбирем.

— Извращенец, — хмыкнула Меда.

Сириус только пожал плечами и оглянулся на друзей. Как оказалось, очень вовремя.

— Эй-эй-эй! Эта подушка вышита вручную, она не для ног, Спринклс!

— Вы друг другу подходите, — пробормотала Меда себе под нос.

— Что-что?

— Сделай вид, что ничего не слышал, а я сделаю вид, что ничего не говорила, — она улыбнулась уголком губ.

— Так-то лучше. Беата, чтоб Мерлин забрал твои подштанники! Положи хрустальный кувшин на место!

— Я не ношу подштанники, придурок!

* * *

Гроза прогрохотала над Блэкширом, разразилась молниями и густым ливнем, побушевала и двинулась дальше. Закат смазался тяжелыми рыхлыми тучами, так что ранние сумерки были едва отличимы от поздней ночи.

— Красиво? — Ремус подступил к Эмили совсем близко и осторожно положил руку ей на плечо.

Из индийской гостиной они поспешно сбежали, оставив шумную компанию посреди разноцветных подушек с кисточками, вышитых ковров и золоченных статуэток. Андромеда без труда подыскала им отдельную комнату, оказавшуюся на поверку в два раз больше привычной общей спальни. Меж двух стеклянных дверей, ведущих на длинный балкон, распростерлась, в прямом смысле, огромная кровать. Квадратная, укрытая белоснежным пуховым одеялом, с россыпью лиловых и голубых подушек. Трюмо с изогнутыми ножками стояло сбоку, рядом с резным сундучком из белого дерева. Еще одна дверь на противоположной стороне комнаты вела в гардеробную сопоставимых размеров, а вторая в купальню — большой каменный бассейн, как в ванной старост.

— Здесь красиво, — наконец сказала Эмили, вдыхая густой еловый запах. — Я думала, это будет большой мрачный дом из дерева, камня и со скучными гобеленами. Но он… разноцветный. Каждая комната — новый мир.

— Никогда не бывал здесь. В этой комнате, я имею в виду. В прошлый раз я видел бордовую спальню — она вся будто пропитана кровью и нездоровой страстью. В ней спит Блэк. Еще мы ночевали в желтой гостевой комнате — там круглые трехъярусные кровати и сияющие рыжим стеклянные шары вместо ламп.

— Джеймс?

— Да, — Ремус усмехнулся. — Это его вотчина. А Питер любит чердак, ты не видела чердак Блэкшира? — Эмили отрицательно помотала головой. — О… Это шедевр, каждый должен побывать там. Вместо обоев — колдографии Парижа, Венеции, Барселоны, Лондона, Нью-Йорка, Рима… И множество бесформенных подушек, на которых можно сидеть и думать, будто ты оказался в центре всех дорог. Еще стеллажи с винами…

— Это конечно главное, — фыркнула Эмили.

— …и коллекция колдографов. Каждый из своей страны.

— Альфард Блэк был малость чокнутым.

— Сириус любил его.

— Почему тогда Альфард не сумел объяснить племяннику, как нужно себя вести, чтобы не стать изгоем в собственной семье? Он ведь... он сумел остаться собой и при этом не рассориться с семьей в пух и прах.

Ремус только пожал плечами.

— Альфард был началом. Он один из первых в семье почувствовал лживость и несостоятельность чистокровной философии, но он поступил на Слизерин, и его выходки терпели. И потом, ни его мать, ни отец никогда не сравнятся с Вальбургой. Она пыталась сломать Сириуса и сделала только хуже. Он сорвался с цепи. Хотя они могли бы помириться, будь она хоть каплю мягче.

— Сейчас уже поздно об этом говорить.

Эмили помолчала, плотнее прижимаясь к Ремусу спиной и рассеянно размышляя о том, как долго продлится их счастье.

— Орден Феникса, — наконец тихо спросила она. — Расскажи мне про него.

Ремус дернулся, вздохнул, продолжая смотреть на медленно уползающие вдаль тучи, и сказал:

— Просто партизанская организация для борьбы с Лордом.

— Почему этим занимаетесь вы? — Эмили попыталась развернуться и требовательно заглянуть ему в глаза, но он крепко обхватил ее руками, прижав ее спиной к себе.

— Потому что кто-то должен. Если все будут сидеть в своих скорлупках и с ожиданием смотреть на Министерство, ничего не изменится. Каждый, кто не согласен с действиями Пожирателей, должен сделать хотя бы что-то. Потому что надеяться друг на друга — все равно, что распахнуть перед Волдемортом ворота своего дома и пригласить его войти.

Ремус как-то неожиданно оказался выше и сильнее, и его дыхание щекотало Эмили кожу. Она совсем не могла сосредоточиться на его словах, все сильнее обмякая в объятиях.

— Ты же не можешь представить, чтобы Джеймс или Сириус решили отсиживаться за чьми-то спинами, да? — вопрос был риторическим, и Ремус не ждал ответа. — Вы с Беатой и сами полезли обследовать тело той… той девочки, несмотря на риск. А Дамблдор просто не может остаться в стороне. Будь на его месте, я бы сошел с ума от той вины, что он должно быть испытывает. Том Реддл учился под его началом, а он просмотрел.

— Он не мог знать всего и не мог предугадать.

— Я читал хроники Хогвартса, — руки Ремуса опасно заползли Эмили под водолазку и обустроились на ее животе. Они были шершавыми, теплыми и вели себя совершенно безнаказанно. — Говорят, во времена учебы Реддла в школе, была открыта Тайная Комната. Том был одним из косвенных подозреваемых, но никто не пожелал внять фактам и обвинить столь блестящего ученика, ведь он был старостой школы. Дамблдор видел это, должен был понять, насколько тот опасен, но понадеялся на лучшее.

Солнце закатилось за горизонт, осветив напоследок мир сочащимися алым лучами, и тут же по всему Блэкширу распустились желтые огоньки фонарей. Это было упоительно красиво, словно множество огромных светляков заполонили ночь, разгоняя мрак и холод.

— Я не осуждаю Дамблдора, — лениво произнесла Эмили, не понимая, почему они вообще разговаривают о Дамблдоре в такой момент. — Просто не хочу оставаться в стороне. Хочу вступить в Орден.

Руки Ремуса пришли в движение, и Эмили твердо уверилась в том, что они совершают вредительскую акцию по уничтожению ее самоконтроля.

— Нет, — очень тихо и как-то до неприличия жарко прошептал ей Ремус в ухо.

— Ты меня не отго… гово… ришь, — получилось совсем неубедительно, и последняя линия обороны рассыпалась в пыль.

— Мы с тобой не обсуждали то, что случилось тогда, — голос Ремуса на секунду стал виноватым, но всего лишь на секунду. В нем опять зазвучали завораживающие Эмили звериные нотки. Эмили нравилось, когда он говорил так, и она отказывалась признаваться себе, что ей нравится ощущать себя слабой рядом с ним.

— Не обсуждали, — покорно кивнула она.

— Это было неправильно. Не так, как я хотел. Не так, как я себе представлял. Мне надоело быть в центре дурацкого розыгрыша, и я не был уверен, что…

— Ты такой глупый, Ремус, — вырвалось у Эмили помимо воли.

Ремус замер, пытаясь понять, что она имел в виду, потом мотнул головой и легко оттолкнул ее от себя. Чтобы потом развернуть к себе лицом. Эмили машинально зажмурилась, не желая ни при каких обстоятельствах смотреть в глаза этому, новому Ремусу, который появлялся так редко, но всегда вызывал в ней бурю эмоций.

— Пойдем, — в его голосе слышалась улыбка и легкая усмешка. Он потянул ее за руку, и она вслепую пошла за ним, чуть не споткнувшись о маленький порожек.

В спальне было темно, и только мебель проступала бесформенными белыми пятнами. Тонкие занавески колыхались, и за окном стояла свежая весенняя ночь. Черно-желтая, пахнущая акациями и хвоей. Эмили чувствовала себя как в пьяном бреду, ведомая непонятным ей шестым чувством, которое благополучно довело ее до кровати, осторожно стянуло с нее узкую водолазку, черную школьную юбку и шерстяные гетры. У чувства было знакомое лицо, пахнущие родным запахом руки и внимательные голубые глаза.

— Ты красивый, — задумчиво сказала Эмили, вновь оказавшись сверху и с упоением водя пальцами по обнаженной груди, выступающим ключицам и подрагивающими от прикосновений животу.

Ремус молчал, глядя на нее снизу вверх взглядом, какой бывает у тщательно сдерживаемого желания, вот-вот готового сорваться с цепи. Его лицо чернело среди белоснежных подушек, и только глаза по-звериному блестели, словно он и не волком был вовсе, а диким лесным котом.

Эмили наклонилась к нему, мазнула по щеке свесившимися волосами и начала с методичной жестокостью покусывать его за шею. Ремус думал, что сойдет с ума, а еще думал, что это мучение он готов терпеть вечность, потому что предвкушение того, что должно было последовать после, ему нравилось едва ли не больше.

Коротко то ли вздохнув, то ли рыкнув, он одним движением перевернулся, теперь уже нависая над Эмили, с жадностью разглядывая ее бледное лицо с широко распахнутыми удивленным глазами.

Ничто не удивляло Эмили Паркер больше, чем моменты, когда кто-то внезапно захватывал над ней власть.

— Боишься меня? — хрипло спросил Ремус. Он не волновался, ему просто было интересно.

Эмили помотала головой, ее взгляд снова похолодел, будто она вспомнила про свою ущемленную гордость.

— А зря, — совершенно дико прошептал Ремус, и его рука неумолимо двинулась вниз.

Он с каким-то почти садистским наслаждением наблюдал, как она пытается удержать контроль, сдавая позиции одну за одной, совершенно неспособная что-либо с собой поделать. Эмили почти не стонала, превращая готовые вырваться стоны в прерывистое хриплое дыхание, и зверь внутри Ремуса окончательно сошел с ума.

Потому что обладать своей жертвой — недостаточно. Зверю необходимо видеть, как жертва подчиняется ему с каждой секундой все больше и больше, переступая через собственную гордость и убеждения.

Ремус знал, что ей это нравится.

Эмили знала, что это нравится ему.

И если бы Сириус или Джеймс знали, как на самом деле выглядят эти странные отношения двух оборотней в овечьих шкурах, они бы очень удивились.

* * *

Лили Эванс восседала на огромной оранжевой подушке, обняв обеими руками свою любимую игрушку — плюшевого осьминога. Она притащила его из Хогвартса, водрузила во главе кровати и сказала, что теперь Диего будет сидеть здесь. На вопрос Джеймса, где же они с Лили будут спать, девушка только неопределенно пожала плечами и перебралась поближе к камину.

Вокруг летали наколдованные пушистые одуванчики, отчего все время хотелось чихать, но Лили ни за чтобы не променяла эту наполненную летом комнату на порядком опостылевшую гриффиндорскую спальню.

— МакГонагалл говорила с тобой о происходящем? — спросила она, ненароком любуясь Джейсом, который в тот момент как раз снимал рубашку.

Будь это чья-то чужая рубашка, Лили бы непременно поморщилась от запаха и тонко намекнула на необходимость принять ванну. Но в Джеймсе все было родным. Джеймс оказался тем, кого Лили хотела видеть рядом, и неясные образы и силуэты таинственного возлюбленного в ее девичьих снах приобрели знакомые черты.

— Я не хочу об этом говорить, — отрезал Джеймс. — Я летел под дождем на чертовой метле добрых три часа, я не мылся и не спал, и последнее, чего мне не хватает — это разговор о Дамблдоре и его тараканах.

Лили коротко вздохнула, улыбнулась самой солнечной из своих улыбок и протянула руки навстречу Джеймсу. В его большом красном свитере с вышитым оленем (подарок Молли) и торчащими из-под него голыми коленками она выглядела ужасно мило, так что Джеймс даже на секунду оторопел.

— Ну раз ты приглашаешь, — туповато ухмыльнулся он.

А потом медленно и как-то неуверенно пошел к Лили, опустился рядом и обнял своими большими руками, уткнувшись носом ей в рыжую макушку. Лили чувствовала себя так, будто ее накрыло огромное мягкое одеяло, и ощущение, что просто так из-под него ей не выбраться, дарило тепло и умиротворенность.

Из-за своего роста и комплекции Джеймс мог казаться слишком большим и неуклюжим, но это в нем и нравилось Лили больше всего. Его большие руки и большое сердце, которое так гулко и упрямо билось у него в груди. Этот мерный стук казался ей красивым, и она могла слушать его часами, запуская пальцы в жесткие волосы и почесывая Джеймса за ухом, как толстого мурлыкающего кота.

Джеймс замер, прикрыв глаза и не шевелясь, совершенно разомлевший от ее ласки, и изредка вздыхал. Одуванчики пролетали мимо, время от времени совершая посадку на его голове, а потом вновь воспаряли в воздух и светились, пропитанные мягким оранжевым светом.

Лили завозилась, пытаясь поудобнее устроиться и распрямить затекшие ноги, и Джеймс тут же очнулся.

— Мы здесь одни, — негромко проговорил он ей куда-то в плечо, скользнув губами по щеке и шее. Лили вздрогнула и тут же запунцовела от его тона. — Никаких Блэков, врывающихся в комнату, Ремусов, тоскливо сопящих на соседней кровати, и Питеров, читающих нотации.

Лили улыбнулась снова, еще более хитро, и, прижав Джеймса, увлекла его за собой.