Цветы валерианы (гет)

...Акромантул приближался слишком быстро. Как минимум в два раза быстрее, чем можно было ожидать, исходя из дедушкиных книг. "Моргана тебя подери, Рольф, — мысленно обратился он к себе. — Права была Минерва, называя тебя теоретиком. И предупреждая, что поплатишься. Кто же знал, что так быстро"...

За шесть месяцев до этого, Хогвартс, кабинет Минервы МакГонагалл.

-...Мистер Саламандер, у вас впечатляющий набор научных степеней и монографий, — начала Минерва МакГонагалл, внимательно изучая свиток с его резюме. В общем, на этом можно было завершить разговор и с распростёртыми объятиями принять бывшего ученика Хогвартса Рольфа Саламандера в штат преподавателей. Кто лучше внука Ньюта Саламандера, доктора наук, почётного научного сотрудника и тому подобное, сможет преподать Уход за Магическими существами? Директриса должна была быть счастлива, что столь квалифицированный специалист вообще согласился на должность простого учителя старших классов!

Но что-то не давало Минерве покоя... Возможно, сама личность Рольфа Саламандера, смотревшего на неё любопытными, полными энтузиазма и какими-то шальными глазами, на дне которых плескалась странная смесь оптимизма, готовности к авантюрам и парадоксальной наивности. Рольф напоминал большого светло-золотистого пса — ретривера, например, — который смотрел на хозяина, выпрашивая разрешения погонять в парке голубей. Или... или придушить соседскую кошку — от собственных мыслей Минерва поёжилась — причём вовсе не со зла, а просто ради забавы. На ум пришла характеристика, данная его бывшей начальницей, директрисой Шармбаттона мадам Максим: "...мистер Саламандер не то, что бы аморален или низок, нет... он просто вне-морален, как стихийное бедствие или охотящаяся мантикора". Эта загадочная фраза, однако, совсем не проливала свет на причины того, почему руководство Шармбаттона решило не продлять с ним контракт. А отказывать в месте прекрасному специалисту из-за своих подозрений и непроверенных слухов было не в привычках ректора МакГонагалл.

— ...Но...? — полувопросительно продолжил за неё Рольф, не отводя глаз, наполненных добродушным исследовательским любопытством сытого волкодава. Если МакГонагалл и смутило, что он догадался о ходе её размышлений, то она этого не показала. Только строго взглянула на него из-за толстых очков в черепаховой оправе: в последнее время мелкий почерк директриса разбирала с большим трудом.

— Но, могу я спросить вас, что заставляет перспективного учёного с востребованной специальностью претендовать на место простого школьного учителя? — в ответ на вопрос директрисы Рольф часто закивал и с огромным энтузиазмом заулыбался, словно давно ждал этого вопроса. Это несколько обескураживало, но Минерва продолжала: — Мы оба знаем, что Шармбаттон связан договором с Сорбонским Университетом Гуманитарных Магических дисциплин, что почти все преподаватели Шармбаттона читают лекции в этом университете, а в школе только подрабатывают. Это другое положение, другие ставки, в конце концов...

Рольф улыбнулся так, как будто всегда мечтал жить на учительскую зарплату. Выждав паузу, он послал директрисе ещё одну ослепительную улыбку, показав при этом белоснежные, крепкие зубы со слегка выдающимися, "хищными" клыками, и произнёс, словно сообщая огромную тайну:

— Ностальгия, госпожа МакГонагалл... Вот уже двадцать пять лет я живу за пределами Англии. Пришло время возвращаться к корням.

Самоконтроль никогда не был коньком Рольфа Саламандера, и сейчас он ощущал привычное раздражение: на весь мир и каждую его частичку в отдельности. Его злили вопросы МакГонагалл, её неуловимо-осуждающий взгляд, июньская жара, шмель, жужжавший прямо за окном, ткань сюртука, коловшая шею невидимыми ворсинками. Приводила в ярость Клер, ученица выпускного класса, из-за отношений с которой его и выгнали из Шармбаттона. Его бесила мадам Максим, которая, даже не выслушав, подписала приказ на увольнение, будто бы не зная, насколько часто подобного рода отношения завязывались в стенах французской школы магии. Наконец, раздражала сама МакГонагалл.

В свою бытность учеником, он очень уважал её, тогда ещё декана, хотя и таил обиду на Шляпу, давшую ему на выбор три факультета — но только не Гриффиндор. Уважал и восхищался. Поэтому его так бесило внезапное осознание того, насколько стойкая шотландка постарела. "Прошло двадцать пять лет", — твердила ему её бледная, сухая как пергамент кожа, еле заметно дрожавшие руки, эти черепаховые очки, смешные и нелепые окуляры, недостойные "железной кошки"... Минерва казалась ему олицетворением стабильности, хогвартской константой и сейчас, глядя на неё, Рольф ощущал себя врасплох застигнутым правдой — время идёт, и ему самому уже за сорок. Иными словами, в глазах тех, кого Рольф учил, он медленно, но верно переходил в универсальную для определения возраста взрослых категорию "столько не живут". Затянувшаяся игра в вечного "молодого специалиста", пружинистая походка, переезды с места на место раз в несколько лет. Никаких привязанностей, никаких обязательств. Как сказал бы его отец, "давно пора остепениться", но отца Рольф не слушал уже давно: с тех пор, как тот женился второй раз и лишил сына наследства.

Раздражение клокотало, ища выхода, пенясь на перекатах вязкой жгучей лавой, пуская фонтаны огня в районе солнечного сплетения. Лучащееся дружелюбие тонкой, как кожица персика, плёнкой, покрывала кипящее море ярости. Одно неосторожное движение — и она порвётся, выпуская наружу огненного дракона. Но Рольф улыбался. Он должен был получить эту должность. Потому что никогда не копил "на дождливый денёк", а ничего, кроме чтения лекций, отпрыск профессорской семьи никогда делать не умел. По его безупречному костюму и щёгольской летней мантии нельзя было этого заподозрить, но финансовый крах подошёл к Саламандеру вплотную. Он почти мог ощутить его сырое, как воздух в долговой яме, дыхание на своём лице.

— Вы ведь когда-то учились в Хогвартсе, мистер Саламандер, не так ли? — продолжала МакГонагалл, отпивая микроскопический глоток чая из стоявшей рядом чашки. — Не напомните мне, почему вас перевели?

"Проклятье!" Рольф даже стиснул зубы, чтобы не выругаться вслух. Зачем ей понадобилось ворошить прошлое? Какая разница? Может быть, она уже заранее настроена против него? Но он сделал над собой усилие и с мнимой ленцой кивнул. После чего добавил самым светским тоном, на который только был способен:

— Конечно, профессор МакГонагалл... Я подрался с учеником со Слизерина.

"Подрался" было огромным приуменьшением... Даже сейчас перед мысленным взором Рольфа сразу предстал жаркий день, пахнувший нагретым камнем и железом: кровью, быстро высыхавшей, вязкой кровью, лившейся из носа обидчика...

За двадцать пять лет до этого, Хогвартс, Астрономическая башня.

— Рольф, хватит, перестань, ты его убьёшь! — если этими словами Коралина Мендес собиралась привести его в чувство, то она серьёзно ошиблась. Рольф продолжал раз за разом наносить удары. Его глаза застилала красная пелена, в голове шумело, а кулаки, словно совсем без усилий, впечатывались в ненавистное, но уже почти неразличимое за кровоподтёками лицо. Противник давно устал сопротивляться и лежал, погребённый под Рольфом, как полупустой мешок муки.

Тонкие пальцы Коралины впивались в его плечи, силясь оттащить прочь. Потом он обнаружит длинные полоски синяков на руках, плечах и шее — там, где в него вцеплялась рыжеволосая слизеринка. Но тогда он не чувствовал её рук. Единственное, что для него существовало — это соперник. Закончив бить, Рольф начал его душить. Вопль "ты его убьёшь" только заставил Саламандера хищно улыбнуться и сомкнуть руки крепче.

— ...Вы помните его имя? — голос директрисы просочился в воспоминания, заставляя оторваться от картины, наполнявшей всё его сознание.

— Нет, — немного рассеяно ответил Рольф. — Я не запоминаю имён всех, с кем дерусь...

Коралина сделала то, что не позволил бы себе ни один другой человек, хотя бы раз видевший Рольфа Саламандера в состоянии ярости. Она зашла с другой стороны, наклонилась над почти бездыханным телом своего однокурсника и, перегнувшись через него, схватила Рольфа за плечи, заставляя смотреть на себя. Встала между волком и его законной добычей. Он поднял на неё затуманенные яростью глаза и встретился с ясным, агрессивно-золотистым, как у гиппогрифа, взглядом слизеринки, в котором не было ни капли страха.

— Нет, — сказала она, и её голос, твёрдый, как стальной клинок, ясно прозвучал в ушах, хотя остальные звуки доносились негромко, словно сквозь воду. — Нет, Рольф Саламандер, ты этого не сделаешь. Я верю в тебя. Я знаю тебя. Ты не такой. Ты не убийца. Я не хочу, чтобы ты пострадал из-за него. Ты достоин лучшего. Не разочаровывай меня, Рольф.

Неожиданно это подействовало. Волна ярости чуть помедлила и схлынула, оставляя после себя дымящиеся обломки и шум крови в висках.

— Хорошо, Коралина, я отпущу его, — хрипло, выплёвывая каждое слово, прошептал он. Рольф поднялся на ноги и легонько пнул своего противника носком сапога. Тот еле слышно застонал. — Скажи спасибо своей однокурснице. Она хочет, чтобы ты жил.

— На самом деле, я хочу, чтобы ты умер в страшных мучениях, — перевела на поверженного однокурсника взгляд слизеринка. — Но ты не стоишь того, чтобы у Рольфа были из-за тебя проблемы. Семья священна, Майкл. Изволь это запомнить. В следующий раз судьба может не быть к тебе так добра.

Она отвела Рольфа в больничное крыло, и он безропотно позволил ей и мадам Помфри перевязать свои раны. Об однокурснике она даже и не вспомнила — его принесли в соседнюю палату его приятели. Слизеринец выжил, и даже не заработал ни единого шрама, но скандал был огромным. Отец принял решение перевести Рольфа в Дурмстранг. Они с Коралиной условились регулярно посылать друг другу сов, и держали это слово. Три месяца. А потом она заразилась драконьей оспой и умерла. Рольф порывался поехать на её похороны, но отец запретил ему: в Британии было неспокойно, Министерство пыталось замять скандал после Турнира Трёх Волшебников, но все говорили о возвращении Волдеморта и новой войне. У него ничего не осталось на память о Коралине. Даже малюсенькой колдографии, даже засушенного цветка. Только несколько писем, начинавшихся со слов: «Привет, бешенный хаффлпаффский барсук! Надеюсь, на этой неделе ты ещё никого не покусал...» Она стала очередной потерей в длинном списке утрат Рольфа Саламандера.

Двадцать пять лет спустя, Хогвартс, кабинет Минервы МакГонагалл.

— И что же, вы даже не помните, почему произошла драка? — тоном вежливого прокурора Визенгамота спрашивала его МакГонагалл.

— Отчего же, помню, — теперь в улыбке Рольфа оскал угадывался безошибочно. «Зря вы это спросили, профессор, зря, — думал он. — Я ведь могу ответить вам больше, чем вы хотите знать». — Он плохо отозвался о моей семье. О моей матери, если быть точным.

Сорок два — двадцать четыре года назад, поместье Саламандеров.

"У жизни женское лицо — прекрасней не найдёшь,

У жизни женское лицо, но в этом тлен и ложь.

И помни: если веришь ей и сердце отдаёшь —

У смерти женское лицо, точь-в-точь... Не узнаёшь?"

Эту песню ему пела мама. Раскачивая колыбель. А потом сидя у постели, когда он стал слишком большим для люльки. Мрачную, исландскую колыбельную своей далёкой родины, одну из тех, от которых по легенде воют собаки и плачут дети... Если они не исландцы, конечно. Маленький Рольф не плакал. Только удивлялся иногда словам. Мама ведь тоже женщина. Как же тогда все эти ужасы могут быть правдой?

А потом она пропала. О маме стало вдруг неприлично говорить. Отец сердился, тётки отворачивались, а незнакомые волшебницы начинали качать головой и приговаривать "бедный малютка". Он думал, что мать похитило чудовище. Или она надышалась ядовитыми травами (мама любила сама собирать травы и экспериментировать с составом зелий) и теперь приходит в себя в святом Мунго. Или... Она могла погибнуть. В книгах герои иногда погибают. Не часто, но такое случалось. Вдруг и мама тоже незаметно отправилась совершить что-то героическое и... У Рольфа замирало сердце и невыносимой тоской сжимало горло, мешая дышать. Мамочка...

Но почему тогда она не пришла к нему попрощаться в виде призрака? Она бы сумела, он точно знает... И почему так сердится папа? Однажды он узнал, подслушал разговор с бабушкой Перпентиной: оказалось, мать сбежала с каким-то ликвидатором заклятий обратно в Исландию, не взяв сына с собой, даже не оставив прощального письма.

...У жизни женское лицо, но в этом тлен и ложь...

В ту ночь, рыдая в подушку, он поклялся себе самой страшной клятвой, что никогда не простит её. В горле стоял ком, как тогда, когда он на спор съел картонную обложку от книжки-расскраски. Но тогда его переполняло торжество, а выигранный сикль приятно холодил ладонь. Сейчас же душу жгла хинная горечь, куда сильнее, чем от маминых микстур. Мама... Он знал, что должен был её ненавидеть и честно, всей душой пытался, но перед глазами стояла одна единственная картина: хрупкая белокурая женщина со светло-голубыми, словно бы вылинявшими, и очень грустными глазами, неподвижно смотрела куда-то вдаль и пела, раскачивая колыбель:

"...У жизни женское лицо — прекрасней не найдёшь..."

И в душе разливалось какое-то странное, щемящее чувство, словно мечта о чём-то безвозвратно потерянном, о зачарованном острове счастья, скрывшемся за туманами времени. Словно сон, от которого просыпаешься с ощущением потери и твёрдым намерением отыскать, ухватить ускользающее, воздушное мгновение, лёгкое, как дуновение ветра или чьё-то мимолётное дыхание.

Рольф рос, окружённый женщинами. От щебечущей на кухне прислуги до чопорных барышень, бравших у отца частные уроки. Они шушукались, хихикали, вели какие-то свои тайные разговоры, сплетали паутину недоговоренности. Иногда они казались почти понятными, как девчонки-сорванцы, жившие по соседству. Одетые в бесформенные штаны, лазавшие по деревьям, обдиравшие в кровь коленки — они почти не отличались от мальчишек. Но даже в этих девочках внезапно проглядывало что-то совсем чужое, русалочье, пугающее и влекущее. И тогда время замедляло ход, каждый жест преисполнялся особого смысла, проступающего, словно штрихи симпатических чернил за обычным текстом. В такие мгновения Рольфу казалось, что он вот-вот приблизиться к разгадке величайшей тайны, вечного секрета.

Это стало его навязчивой идеей, незаметно выступившей из тумана детских воспоминаний. Разгадать. Вернуть себе утраченный секрет счастья. Стать достойным его. Не совершить ещё раз этой роковой ошибки, не оказаться в стороне... Ведь должен был быть секрет, который бы позволил не разочаровать их, как он когда-то разочаровал мать, пожелавшую избавиться от него так же, как избавилась от отца. Мечтательный, задумчивый и молчаливый, худощавый почти до хрупкости Рольф вовсе не походил на отца с его громким голосом и тяжёлой рукой, но вдруг... Вдруг... Ловя себя на мимолётных жестах или манере говорить, как у отца, Рольф ненавидел себя, его кровь в своих венах. И отец платил ему взаимностью: после ухода матери он не удостоил его ни единым ласковым взглядом, ни единой похвалой. Мальчик ходил по дому, словно тень, стараясь не попадаться отцу на глаза. «С мамой всё было бы по-другому», — думал он и с новой надеждой вглядывался в прозрачные, русалочьи женские глаза. Любой из его друзей сказал бы, что Рольф счастливчик: женщины его любили и опекали, от ровесниц до старух, от богатых наследниц старинных магических родов до магловских цветочниц на улицах Эдинбурга. Но только Рольф знал, какую постоянную, гнетущую тревогу пробуждали в нём эти воздушные создания: что если слова колыбельной правда, и никакой причины никогда и не было?

Рольфу в шутку завидовали, но никогда не задирали. Повода не было. Всё изменилось в одночасье, когда отец объявил ему, что женится. У мачехи было французское имя — Соланж, испанский акцент и испанская же внешность: медлительные, словно бы бархатистые движения, лоснящиеся чёрные волосы, глаза с чёрной, словно нефть, радужкой. Маленькая и почти плотная, с проворными смуглыми пальцами и вечной манерой смотреть на мир из-под ресниц Соланж была полной противоположностью матери. И первой женщиной, которую Рольф смог возненавидеть. Он сказал ей что-то резкое, она пожаловалась отцу... И тот, не сомневаясь ни секунды, отказал своему сыну от дома. И от наследства. Назначил только маленькую пенсию, чтобы тот смог окончить школу. И Рольф, не приученный зарабатывать своими силами, вынужден был проглотить свою гордость и согласиться. Вчерашние приятели смотрели на него с пренебрежением, а ученики с других факультетов напрашивались на драку при любом удобном случае. И однажды он не выдержал... Пламя саламандры, дремавшее в его крови, прорвало корку исландского льда. Если бы не Коралина, он вполне мог на много лет отправиться в тюрьму.

Двадцать пять лет спустя, Хогвартс, кабинет Минервы МакГонагалл.

Он раскинулся в кресле, с мнимой задумчивостью проводя рукой по волосам. Его глаза из-под полуопущенных век горели такой ненавистью, что Минерва почувствовала неприятный холодок, словно сквозь неё прошёл один из хогвартских призраков. Она не была бы истинной шотландкой, если бы испугалась. Вместо этого в её душе вновь зазмеилось сомнение: а стоило ли допускать этого человека, пусть и блестяще образованного, в её школу? Пауза затягивалась, и она не могла решиться её прервать: что ещё она могла спросить? Как отреагировать? Рольф же перестал разыгрывать незаинтересованность и поднял взгляд на неё. Ярость из его глаз никуда не ушла, но подёрнулась сверху тонким ледком агрессивного любопытства, почти вызова: он заметил её замешательство и теперь почти наслаждался этим. Если бы... если бы не примесь странной грусти, почти разочарования. Словно он надеялся, что МакГонагалл удастся его понять. А теперь он понял бесполезность этой надежды.

— Вам кажется, что это чрезмерная реакция, — он не задавал вопроса, просто констатировал. — Но... — Рольф встал из кожаного кресла и подошёл к камину. Минерва с тревогой проследила за ним взглядом, а он всё держал и держал паузу, словно стоял на сцене театра. Его светло-золотистая голова слегка склонилась: казалось, он глубоко задумался. Наконец, не поворачиваясь, он тихо произнёс: — я об этом не жалею. Вы знали о моём прошлом. Теперь вы знаете, как я отношусь к этому сейчас. Выбор за вами, только за вами, директор МакГонагалл.

Он обернулся и впился взглядом в её лицо, знакомое и незнакомое, как его английское прошлое. Почти забытое, занесённое временем, погребённое под ним. Но сейчас только это прошлое могло дать ему шанс. Или не дать.

Между ними словно протянулась невидимая тлеющая нить. Или коромысло весов. Да или нет? Да или нет? Наконец, спустя несколько очень длинных секунд Минерва чуть заметно кивнула, склоняя баланс в сторону Рольфа Саламандера.

— Я думаю, мы можем принять вас в Хогвартс, мистер Саламандер. Но какое впечатление вы оставите о себе — это уже ваш выбор.

— Спасибо, спасибо вам! — Рольф поцеловал хрупкую, как лапка птицы, руку Минервы, а та едва подавила в себе желание погладить его по непослушным золотистым волосам. Что заставило её согласиться? Ведь её тревога так и не прошла. Но теперь, когда она могла думать об этом спокойно, МакГонагалл чувствовала, что от Рольфа тянет отчаянием и — парадоксально — детской беззащитностью, не вязавшейся со смутным ощущением опасности, исходившим от него. «Если он опасен, то только для себя, — почему-то подумала она. — Что случается с этими детьми, когда они покидают стены Хогвартса? И почему они всё равно сюда возвращаются?»