Другая жизнь (Un'altra vita) (гет)

*не отредактировано*

— Люциус тоже будет: получил специальное разрешение. Разумеется, в сопровождении аврора и без палочки, но он сможет присутствовать на празднике.

Я не отвечаю — не знаю, что сказать. Я всё ещё очень зла на мужа. Как бы то ни было, мне хотелось бы снова его увидеть и понять, остались ли у меня к нему какие-то чувства. Да и были ли они вообще, или это только плод моего воображения. Я абсолютно уверена, что наши отношения никоим образом нельзя сравнивать с тем, что происходит между Драко и его женой.

А даже если и можно, и наши чувства и были такими же сильными, никто никогда не стал бы выражать их подобным образом. Сил моих больше нет на всё это смотреть!

Она совершенно невоспитанна и не имеет ни малейшего понятия о правилах приличия. Меня поражает, что Драко, который — я точно знаю — способен к железной самодисциплине, ведёт себя даже хуже. Её хотя бы оправдывает отсутствие подобающего воспитания.

Они невозможны!

Разве это необходимо — постоянно касаться друг друга? Не могут они ограничить территорию любовных игр стенами собственной спальни? Почему, куда бы я ни направилась, я должна натыкаться на эту парочку: и на диванах, и в саду, и везде? Эльфы от них шарахаются, рабочие над ними смеются, они заставляют краснеть от стыда портреты предков и постоянно ставят меня в неловкое положение.

А ещё они ссорятся! И не ограничиваются серьёзными разговорами, нет, а дерутся, как дети, хватаются за палочки, кричат, гоняются друг за другом.

Стоит ли упоминать, чем это всегда заканчивается?

Думаю, прежде стены замка не видели ничего подобного.

Это утомляет.

Я могла бы спрятаться в одной из дальних комнат, находящихся в стороне от всего этого бедлама, но не хочу так поступать — не услышу, как смеётся Драко. Несмотря на их отвратительное поведение, которое я не одобряю, каждый раз, когда я слышу смех сына, мне становится лучше. Я так редко слышала его, пока была жива!

Сейчас он смеётся каждый день. Смеётся глупым шуткам и самым нелепым вещам: угуканью Элтанин, гримасам, которые корчит его жена, и дурацким ситуациям, в которые они попадают где-то между очередной ссорой и неизбежной чередой поцелуев. Да-да, поцелуев.

Мерлин, как подростки.

Я не хочу упускать той лёгкости, с которой Драко бросает мне приветствие, проходя мимо портрета. Хочу быть рядом, когда он укачивает Элтанин, и видеть выражение его лица. И уж точно я не хочу отдаляться от этой чудесной ведьмочки, которая, я почти уверена, унаследовала от бабушки Певерелл способности Видящей.

Нужно будет сказать Драко.

* * *

— Что значит «красный»?

— Помпейский красный*. Грейнджер нравится.

— То есть, ты говоришь мне, что позволил выкрасить в красный цвет стены моего бального зала?

— Смерть не идёт тебе на пользу, мама. Прежде мне не приходилось повторять что-то по нескольку раз!

— Да я не могу в это поверить! Деревянная обшивка...

— Была слишком ветхой.

— Но... Красный!

— Будут декоративные элементы медно-зелёного цвета**.

— Тоже мне утешение. Если ты продолжишь в том же духе, потакая гря...

— Мама!

— Да, извини. Я просто боюсь, что ещё чуть-чуть, и Мэнор станет похож на паб, знаешь, одно из тех мест, куда магглы ходят напиваться.

— Когда мы закончим, я отнесу туда портрет, чтобы ты посмотрела. Думаю, тебе понравится, — сказал Драко, отсмеявшись.

— О, не утруждайся!

Я сама прекрасно справлюсь. Пойду и посмотрю. Сейчас же.

Зал не узнать — так он пуст и бел. Голые окна. Свет ослепляет. В воздухе витает пыль. Пол завален досками и строительным мусором. Несколько человек работают в тишине. Двое вверху, у потолка, чистят деревянный барельеф. Дерево, которое было тёмным столько, сколько я себя помню, оказывается светлым с незатейливыми красно-зелёными узорами. Какая-то ведьма занята начертанием над выходом в сад овала высотой до самого потолка.

* * *

Мне больше нет нужды оставаться снаружи. Почти стемнело. Все ушли.

Драко даже и не думал жить в фамильной резиденции. Он лишь реставрирует некоторые комнаты к празднику, на котором Элтанин будет представлена обществу. Почти каждый вечер все они уходят ночевать «домой» — так говорит Драко.

Почему его дом не здесь?

* * *

— В полоску? Ты хочешь повесить шторы в полоску?

— Почему бы и нет?

— Грейнджер, ты себя вообще слушаешь, когда говоришь? Надеюсь, Элтанин не унаследует твой эстетический вкус.

— Малфой, ты же знаешь: я в этом ничего не понимаю! Что ты донимаешь меня всей этой чепухой?

— Ну, использовать красную охру было хорошей идеей.

— Ах, вот как! А тот факт, что, заставив меня сотню раз выбирать то, до чего мне дела нет, ты согласился со мной только однажды, ни о чём тебе не говорит?

— Да не сделай я этого, был бы сущий кошмар! Ты понимаешь, что я представлял себе зал строгим и холодным, сейчас же обстановку можно назвать уютной и изысканной одновременно. А шторы... Шёлк цвета слоновой кости?

— Да, Хорёк. Так гораздо лучше, — отворачивается она и громко фыркает.

— Уверен, тебе понравится.

— Я тоже.

— Я заслужил поцелуй?

— Нет. Но я великодушна...

Опять! Мерлин, дай мне сил!

В конце концов и история с помпейским красным закончилась хорошо. Его заключили в большие прямоугольные настенные панели, окаймлённые цветом медной зелени. А сверху, вокруг овала, также выкрашенного в этот неяркий красный, обвились две зелёные змеи: распахнутые пасти, голова к голове, хвосты задраны вверх.

Драко умён, и вкус его безупречен. Он осчастливил жену, сохранил изысканную атмосферу и не забыл о традиционных семейных символах. Зал великолепен.

* * *

Я всё больше времени провожу, склонившись над колыбелью. Из малышки выйдет замечательная ведьма. Стихийные магические выбросы происходят постоянно, и взрослые не всегда их замечают. Сейчас я абсолютно уверена — она меня видит.

Я всё ещё считаю, что было бы лучше нанять кормилицу. Каждый раз, когда, не считаясь с присутствием посторонних, грязнокровка обнажает грудь, чтобы покормить ребенка, во мне поднимается желчь.

И всё же я понимаю. Я не настолько слепа, чтобы не замечать счастья в глазах этих двоих, когда они держат малышку на руках, и не настолько мертва, чтобы не распознать любовь и заботу в их стремлении удовлетворить каждую, самую малую её потребность. Драко настаивает на своём присутствии во время кормления, что кажется мне несколько глупым. Обняв жену, он смотрит на то, как дочка ест, словно на восьмое чудо света. Он сам её купает, даже сам меняет вонючие подгузники, уж простите за вульгарные подробности.

Я перестала судить.

Но они насколько счастливы, что это сбивает меня с толку. Когда-то я точно знала, что хорошо, а что плохо. Наше поведение подчинялось строгим правилам, которые мой сын и его жена откровенно игнорируют. Нет, им, разумеется, хорошо. Я никогда не видела Драко таким спокойным, и это не оставляет моё сердце равнодушным... Но меня пугает цена, которую ему придётся заплатить за маленькие радости. Возьмут ли его на карандаш? Утратит ли он — или уже утратил — своё положение в обществе? Сколько вреда причинит выбор, который он сделал?

Он организует бал. Это всегда было своеобразным испытанием: успех или провал праздника указывает на место, занимаемое семьёй в магическом мире. Я не видела списка приглашённых, и мне остаётся только надеяться...

* * *

Сегодня у меня перед глазами нет привычного дивана, журнального столика в восточном стиле и китайского ковра. Взгляд блуждает по прекрасно обставленному Красному залу: диваны цвета аворио, подушки — шампанского, шёлковые шторы — те самые; море цветов, минимум мебели. Безупречно.

Да, я довольна. Слышны раздражённые мужские голоса. Что происходит?

— Глупец! Да как тебе вообще в голову пришло всё поменять? То, что устраивало восемь поколений Малфоев, для одной маглокровки оказалось недостаточно? Вот, что я скажу: рядом с этой женщиной ты тупеешь. И думать не хочу, во что превратились спальни! — Этого стоило ожидать. Люциус нисколько не изменился.

Я будто задыхаюсь. Переживаю? Волнуюсь?

— Они остались прежними.

— Я удивлён. Значит, праздновать она желает непременно в красном зале, а как спать под зелёным балдахином — так сколько угодно?

— А она не спит.

— Как это «не спит»? Заставила тебя поменять комнату или больше не даёт?

— Что?

Да как может этот... Мой муж обговаривать столь личные вопросы в присутствии посторонних? Человек за его плечом — должно быть, тот самый аврор, о котором говорил Драко.

— Выскажусь яснее: жена лишила доступа к телу? Выкинула из своей постели?

Драко смеётся. Мне тоже смешно. Если бы Люц их видел!

— Мы занимаемся сексом не для того, чтобы зачать наследника. Возможно, тебе это покажется странным, но нам нравится. Очень. О том, чтобы спать отдельно, не может быть и речи.

— Ну и где же, Мерлина ради, вы спите?

— В Лондоне, в доме рядом с Кингс-Кросс.

— В Лондоне? Ты хочешь сказать, вы не живёте в поместье?

— Именно так.

— Эта ведьма лишила тебя последних мозгов! Это твой дом, он был им для всех Малфоев до тебя и будет для тех, кто останется после! Конечно, если твоя жена соблаговолит произвести на свет сына!

— Мне нет дела ни до поместья, ни до наследника! У нас есть дочь, которую мы обожаем, но если вдруг у нас будут другие дети, мы будем любить их также, кто бы это ни был — мальчик или девочка. И мы будем жить там, где нам больше нравится. Тема закрыта. У тебя больше нет права голоса, когда дело касается моих решений.

— Драко Малфой, где ты раньше прятал свои яйца?

Ой! — прикрываю рот ладонью — Как могла я выразиться так вульгарно? В присутствии Люциуса. И Драко. И незнакомого человека. Мерлин! Слишком много времени провела с этой взбалмошной парочкой. С кем поведёшься...

Люциус впервые смотрит на меня. Я ошиблась — он изменился. На его лице появились морщины, раньше их не было. Но он по-прежнему красив и элегантен, а его улыбка очаровательна. Мы не виделись почти два года. Прислушиваюсь к собственным ощущениям.

Я ничего не чувствую.

Я им любуюсь, мне интересно, чем он сейчас занимается, мне всё ещё хотелось бы быть рядом с ним на предстоящем празднике. Больше ничего. Ни волнения, ни желания. Возможно, потому что у меня больше нет тела? Или потому, что Большая любовь была не такой уж большой? Боюсь, мне никогда этого не понять.

Он кажется растроганным. Ах! Растроганный Люциус Малфой! Абсурд!

— Цисси, дорогая, не думал, что смогу тебя увидеть... Если я за что и благодарен нашему непутёвому сыну, так это за возможность вновь поговорить с тобой. — Неужели его глаза повлажнели?

— Я тоже рада тебя видеть. Ты хорошо выглядишь, совсем не похоже, чтобы ты только что вышел из тюрьмы.

И о чём я беспокоилась? Хорошие манеры вернулись ко мне сами собой, скрывая негативные эмоции, разочарование, злость, задетую гордость.

— О, это долгая история. На самом деле я не нахожусь в тюрьме, я в ссылке, уже около года... У нас ещё будет возможность поговорить об этом.

Вот как? Он втянул семью в худшую из возможных авантюр, убивал, пытал, проиграл войну и выкрутился? Живёт в ссылке, и, глядя на него, нельзя сказать, что он вынужден просить милостыню, или что его мучает ностальгия.

— Нам было бы гораздо проще общаться, если бы не твой amigo.

— Кого ты имеешь ввиду?

— Амикуса Кэрроу, ясное дело. Он был так любезен, что вывел меня из игры прежде чем оставить этот дом. И не аккуратной Avada, нет, Sectumsempra! Он в буквальном смысле меня разорвал!

— Но Амикус был в Хогвартсе, зачем было ему...

— О, он часто здесь появлялся. Думаю, у него кто-то был — любовница или любовник. «Попрощаться» со мной он пришёл в компании своей сестры, Алекто.

Люциус прячет лицо в ладонях.

— Он много раз был так близко, я мог бы убить его собственными руками... Если бы я только знал!

— Разве это имеет значение?

— Цисси, ты имеешь для меня значение. Ты — единственная, кого я когда-либо любил. Ты — мать моего ребёнка. Ты — та, на чьих руках я хотел бы умереть.

— О, глупости! Ты забывал об этом всякий раз, когда нужно было принимать решения, касающиеся всей семьи. Будь это действительно так, возможно, сейчас у тебя на хвосте не сидел бы аврор — извините, сэр — а я не говорила бы с тобой, глядя сверху вниз. Поверь, это сомнительное удовольствие.

— Цисси, признаю, я ошибался. Знай, я свято верил, что действую в твоих интересах, в интересах Драко. Я был уверен, что Риддл победит.

— И если бы это произошло, мы имели бы честь стать его слугами. Ты задумывался когда-нибудь, каким стал бы мир при Волан-де-Морте? Он, не колеблясь, пытал и убивал своих сторонников из-за пустяков, рядом с ним никто не мог чувствовать себя неприкосновенным. Ты в самом деле хотел для нас такого будущего?

— Цисси...

— Кстати, ты мог бы звать меня Нарцисса. «Цисси» мне никогда не нравилось.

— В самом деле?

— Люциус!

— Что? Я удивлён. Я звал тебя так всю жизнь, не могла ты раньше об этом сказать?

— Может и могла. Ты думаешь, что многое обо мне знаешь, а я никогда тебя не поправляла, то ли из вежливости, то ли лени. Мне не нравилось ссориться с тобой.

— А теперь? — Он дурак или издевается?

— Я больше не вижу необходимости быть вежливой, и не обязана ругаться с тобой, если не хочу. Не знаю, понял ли ты, но мы больше не женаты! Помнишь, “Пока смерть нас не разлучит”? Вот, разлучила. Ты лишь мой вдовец, не думаю, что что-то ещё должна тебе. — Даже дай я ему пощёчину, на его лице не отразилось бы столько обиды и удивления.

— Я любил тебя, Ци... Нарцисса.

— И я любила тебя, Люциус. Но ты никогда не знал меня настоящую.

— А ты меня знала. — Это не вопрос.

Его взгляд грустен и задумчив. Нет в нём ни отчаяния, ни боли. В любом случае я мертва, мы не можем быть вместе. Но, должно быть, ему нужно время, чтобы свыкнуться с тем, что я называю вещи своими именами. Я больше не укутываю реальность в сверкающие метафоры, избегая ненароком оскорбить слух сиятельных лордов.

— Тебе стоит прогуляться, в это время года сад великолепен.

— Спасибо, я так и сделаю.

Так вот как всё заканчивается? Я ничего не чувствую. По-прежнему ничего — ни грусти, ни облегчения.

______________________________

*Rosso pompeniano

* Verde ramina