Мир тщеславия и разочарований (гет)

Над Хогвартсом закружился декабрь, распростер над замком мутно-белые крылья из липкого снега и дымчатого тумана.

Наши с Теодором встречи были редкими. Мы потихоньку избавлялись от неловкости, больше беседовали друг о друге.

Иногда Тео улыбался хитро и дерзко, и в такие минуты мне хотелось прыгнуть на него, вцепиться и никогда не отпускать. Я думала только о нем, просыпалась и засыпала с его именем на губах. Тео, Тео, Тео… Любить его было чем-то немыслимым, прекрасным до боли, изматывающим, восхитительным.

На людях он ходил мимо меня с безразличным видом. Но теперь я не обижалась на него за это. Теперь я знала, что это равнодушие было лишь напускной видимостью, за которой скрывался другой Тео — такой, каким он позволил мне себя узнать.

Тео попросил держать наши отношения в тайне и никому не рассказывать о них. И я не рассказывала. Я опасалась осуждения друзей, ослепленных предвзятостью к слизеринцам, а чего опасался Тео, понимала не до конца, но осыпать его вопросами не решалась. Я просто соглашалась с ним и послушно притворялась, что он мне неинтересен, когда мы пересекались на виду у других. Я ощущала что-то неуловимое, что-то неумолимо-тягостное — то, что лучше всего можно было охарактеризовать фразой «Так надо».

И это «Так надо» вполне устраивало меня. Тео был со мной, и этого было достаточно.

От внешнего мира нас по-прежнему отгораживали трибуны школьного стадиона. Тео всегда знал, когда поле свободно от тренировок, и всегда находил способ сообщить мне о следующем свидании. Он завел привычку задерживаться после наших общих уроков, чтобы его приятели-слизеринцы уходили, не дождавшись его, а я и так постоянно копалась дольше всех. Когда в кабинете почти никого не оставалось, Тео улыбался мне кончиками губ. Плавившись от его взгляда, я шла к выходу и на секунду замирала в дверях, а он подходил ко мне и, останавливаясь за спиной, шептал на ухо: «Завтра на нашем месте».

Мы часто молчали, сидя рядом. В воздухе летали крупинки снежной пыли. Ветер теребил волосы. Тео задумчиво вглядывался в туманную даль, а я смотрела на него, и отчего-то у меня щемило сердце. Тео не был до конца искренен со мной, он мало говорил о себе, больше любил слушать глупости про меня. Я краснела, сбивалась, плела несуразности о своем детстве, а он улыбался. Иногда смеялся, но потом всегда обнимал меня и тихонько целовал в висок.

Мне хотелось срастись с ним. Просто прилипнуть к нему. Я растворялась от его мимолетных прикосновений, когда он вдруг дотрагивался до меня, закрывала глаза, вдыхала его запах — морозной мяты. Он и сам был как морозная мята. Меня всегда трясло рядом с ним.

Было непостижимым, что мое чувство вдруг оказалось взаимным. Как так вышло, какие звезды сошлись на небе, что он — совершенно потрясающий Тео — влюбился в обычную меня?

Из-за того, что нам приходилось скрываться, наших встреч было мало. Мне не хватало их. И вместе с тем Теодора стало так много в моей жизни, что мне делалось невыносимо страшно при мысли, что же будет, если вся эта сказка вдруг прекратится?.. Трепетный страх забирался внутрь и щекотал мне позвоночник, словно играя мелодию на натянутой струне. Хрустальную музыку усыпанной инеем мечты.

— Останешься в замке на рождественских каникулах? — спросил Тео. Он сидел, перекинув одну ногу через лавку, и смотрел на меня, склонив голову набок.

— Пока не решила. До них же еще больше недели, — отозвалась я. — А ты? — спросила с робкой надеждой. Если уж оставаться, так вместе.

— А я — как ты, — усмехнулся он.

— Поедешь ко мне домой, если я захочу? — слегка удивилась я.

— Тогда уж лучше не к тебе, а ко мне в поместье. Твой злобный отчим выгонит меня без разговоров.

Он шутил, а мне казалось, что я пошла бы за ним на край света.

— Тогда я тоже уйду, — ответила почти шепотом, утопая в его глазах.

— Маленькая, смелая пуффендуйка… — лукаво проворковал Нотт.

Он всколыхнул во мне воспоминания. Начало года. Коридор, полный учеников. Мальчишка, у которого отобрали сумку. И Тео, стоящий так близко. Так близко, что я могу разглядеть цвет его глаз…

— Или просто очень глупая пуффендуйка… — повторила я плывущую в памяти фразу Тео. — Я помню каждое твое слово…

Он один был перед глазами. Я мечтала дотронуться до него губами. Меня влекло к нему с такой силой, что заволакивало сознание, немело тело. Он не отрываясь смотрел на меня. Долгие, тягучие секунды.

— Это всё неправильно, — хрипло проговорил он.

Эмоции душили, обреченность его интонаций печалила меня.

— Что неправильно? — тонким голосом спросила я.

— Что мы вместе. Но по-другому я не могу, — и его губы коснулись моих.

Мир плавился, исчезал в огненной лаве. Я снова неудержимо дрожала, пока Тео дарил мне свой поцелуй. Всю жизнь, казалось, до этого дня я мерзла, и только теперь наконец согревалась. Вся моя жизнь до этих мгновений была сплошной ледяной пустотой — и лишь сейчас его горячее дыхание заполняло эту пустоту. Да, Тео был теплым, а его прохладный, мятный запах окутывал меня ласковым ветром.

* * *

— Мы почти перестали видеться, болтать, сплетничать. Тебя почти никогда нет рядом. Где ты пропадаешь, Ханна? — вздыхала и жаловалась Сьюзен за завтраком.

Да, я пропадаю. Я с головой пропадаю в нем.

— Ты какая-то всё время отстраненная, постоянно где-то в своих мыслях. Ты вообще слышишь меня?

— Что? — рассеянно переспросила я.

Сьюзен уставилась на меня, поджав губы. Её взгляд бегал по моему лицу, словно она силилась что-то прочитать на нем, разглядеть ответ на важный вопрос.

— Ханна, я начинаю подозревать кое-что очень… — она осеклась, и в глазах её явственно промелькнула паника.

— Что подозревать? — сглотнула я, похолодев. — Я ничего такого не делаю, чтобы меня подозревать…

— Ты с ним, да? — резко перебила Сьюзен.

В её голосе переливалась сталь. Она не уточнила, с кем. Но и так всё было понятно.

— Нет, — соврала я слабым, дрогнувшим голосом. Глядя в глаза подруги, я вдруг ощутила на себе всю тяжесть этого мира. Как никогда сильно меня угнетало то, что мы с Тео вынуждены были прятаться. С самого начала всё было как-то не так. Словно мы шли наперекор судьбе…

— Ладно. Хорошо, — отчаянно закивала Сьюзен. — Ты просто не забывай… Не забывай, кто его отец.

Она встала из-за стола, отшвырнув вилку. Прибор надрывно звякнул, столкнувшись с тарелкой, в которой осталась так и недоеденная подругой овсянка.

* * *

Как Сьюзен догадалась? Я задавалась этим вопросом и приходила к единственному выводу: она слишком хорошо меня знала. Она была тем самым человеком, который мог заметить любые, даже трудноуловимые, изменения во мне. А я была человеком, который очень плохо умеет врать, и в тот раз за завтраком своей неубедительной попыткой солгать я лишь подтвердила предположения подруги.

Сьюзен волновалась за меня, и её тревога по-настоящему мучила. Мне хотелось думать, что для беспокойства нет никаких оснований. Сын — не отец. Сын не обязательно во всем похож на своего отца.

Разве сможет Теодор, мой Тео, разве он сможет пытать кого-то, шантажировать или… убивать?

…По телу бежали мурашки, а сердце жалобно стискивалось. Внизу, у подножия высоких трибун, простирался припорошенный снегом стадион. Вокруг со свистом носился ветер, нагоняя на меня чувство необъяснимой тоски.

— Тео, расскажи мне про свою семью... — тихо попросила я.

Он посмотрел на меня, болезненно поморщившись, и это его выражение почему-то царапнуло мою душу безнадежностью…

— Думаю, это ни к чему, — после некоторой паузы приглушенно ответил он и отвернулся.

— Пожалуйста, — прошептала я.

Теодор тяжело вздохнул, то ли сдерживая недовольство, то ли просто от усталости.

— Что ты хочешь узнать? Про маму я тебе рассказывал, а отец… — он прикрыл веки на несколько мгновений, как если бы что-то грызло его изнутри. — Это всё очень сложно.

— У тебя с ним… плохие отношения? — осторожно спросила я, в нехорошем предчувствии затаив дыхание и наблюдая его напряженность.

— У меня с ним стены Азкабана, — неожиданно жестко хмыкнул Теодор. — Вот и все наши отношения.

От его внезапной резкости я задрожала. Меня словно отбросило назад, в те бесконечно бессмысленные дни, когда Теодор был чужим и жестоким со мной.

— Но… он же Пожиратель... — слабо проговорила я.

— Про Пожирателей смерти поговорим? — Теодор скорчил подобие улыбки и вопросительно приподнял бровь.

— Просто ты... как будто не осуждаешь его… — непонимающе ответила я.

— А что должен? — прищурился Теодор. — За что мне его осуждать? За то, что из-за геройского Поттера он сидит в Азкабане? Скорее, я сочувствую своему отцу.

— Что ты такое говоришь, Тео?.. — упавшим голосом спросила я, чувствуя, как слабость растекается по телу.

Он смотрел на меня долго и пристально. А у меня внутри всё обрывалось и скатывалось в пропасть.

— Ханна, мы не сможем с тобой нормально общаться, если ты ни чем не будешь отличаться от той толпы недоумков и грязнокровок, которые шепчут за моей спиной «Пожиратель», будто это… какое-то ругательство, — раздраженно выплюнул он.

Что ты такое говоришь, Тео? Как же так?

— Это не ругательство. Так называют… убийц, — к глазам моим подступали слезы, но я отчаянно старалась сдержаться.

Его губы дернула неприятная усмешка, лицо стало непроницаемым, а взгляд — холодным и отчужденным:

— Что же. Занятное мнение. Только ты ни черта не понимаешь в этой жизни, Ханна Аббот.

Я не заметила, когда начала плакать: до того, как Тео встал и ушел, или уже после. Просто в какой-то момент вдруг поняла, что уже очень долго сижу на пустой трибуне и не могу остановить слезы.

* * *

Иногда в жизни наступает такой момент, когда всё внутри тебя будто заходится в рыданиях. Иногда ты чувствуешь себя настолько истонченным страданиями, что давит даже воздух. И никак не вздохнуть. Кислород не проходит, не проталкивается в сжатые легкие, потому что там — внутри каждой клеточки — сплошное отчаяние. Сердце пережёвывает боль, по венам бежит обида. А сознание жалят острые осколки разочарования и несправедливости.

Впервые в жизни меня душил такой губительный страх. Мысль о том, что Теодор может разделять убеждения Пожирателей смерти, вселяла в меня ядовитый ужас.

Он не может. Он не может и не разделяет. Это просто злость. У него нет матери, а теперь ещё и отца. Он просто разозлен. Но это пройдет. Это обязательно пройдет.

Я практически ненавидела Сьюзен за то, что она натолкнула меня на тот злосчастный разговор. Если бы я только могла повернуть время вспять! Я бы никогда, никогда больше не заговорила с Теодором о его отце.

Весь следующий день после ссоры с Ноттом я провела как в бреду. Уроки, чьи-то лица, чьи-то голоса — всё сливалось, проходило посторонним фоном, налипшим кошмаром, который невозможно было с себя стряхнуть. Меня била внутренняя истерика, грозившая вот-вот вырваться наружу.

Я мечтала, чтобы Тео вдруг появился рядом и просто обнял меня, нашептывая бархатное: «Это просто плохой сон, глупенькая».

Но когда мы со Сьюзен стояли у дверей кабинета истории магии, и мимо проходил Теодор, я поспешила спрятаться подруге за спину.

— Да что с тобой такое? — встревоженно спросила она.

— Пожалуйста, просто стой и не двигайся, ладно? — проскулила я в ответ, до боли сжимая веки, чтобы ненароком не натолкнуться на взгляд Теодора, в котором боялась увидеть отстраненность и равнодушие.

А уже поздно вечером я брела по пустынным коридорам, слушая эхо своих каблуков. У нас с Эрни Макмилланом было дежурство. Его тихий и восторженный бубнёж об уроках зельеварения с профессором Слизнортом странным образом не давал мне разреветься, и я мысленно благодарила Макмиллана за его невероятное самолюбие. Эрни был человеком, который обожал увлеченно рассказывать о себе и никогда не лез в душу к другим.

Меня катастрофически пугала перспектива еще одной бессонной и изматывающей ночи. Я страшилась той минуты, когда снова окажусь в своей постели, наедине с собственными мыслями. Но дежурство, к сожалению, не могло длиться вечно.

Шаг. Ещё один шаг. Каждый из них отдавался в груди толчком сдавленного сердца. Каждый из них приближал меня к краю засасывающей бездны.

Скоро я провалюсь во мрак бесконечной, убивающей бессонницы...

Коридор, ведущий ко входу в кухни, чуть дальше — натюрморт и крышки встроенных в стену огромных бочек. И надо только постучать в правильном ритме по одной из крышек, и вход в гостиную Пуффендуя откроется, чтобы проводить её обитателей в их спальни… И, может быть, кто-то найдет покой среди желтых пологов, но я встречу там лишь сквозняк, что будет продувать дыру, зияющую в моей груди.

От бессилия кружилась голова, тусклый в свете редких факелов коридор терял четкость очертаний, а впереди, около входа в гостиную, маячила расплывчатая фигура в темной мантии.

Теодор Нотт.

Я вижу тебя. Но ты мираж — результат сильнейшего желания увидеть тебя.

Ведь мираж же?

Я моргнула, но Теодор не растворился. А потом я и Эрни поравнялись с ним.

— Что ты тут делаешь, Нотт? — осведомился сбитый с толку Эрни. — Уже был отбой.

Теодор проигнорировал вопрос Макмиллана и обратился ко мне:

— Нам надо поговорить.

— Что значит поговорить? — непонимающе переспросил Эрни. — Уже отбой был!

— Можно тебя попросить убраться в свою гостиную, Макмиллан? — с еле сдерживаемой яростью процедил Теодор. Казалось, что если Макмиллан начнет спорить, то Теодор припечатает его к стене и просто-напросто придушит.

— Ханна? — Эрни растерянно посмотрел на меня.

— Да, иди в гостиную. Всё нормально, — тихо проговорила я.

Смерив Нотта подозрительным взглядом, Эрни направился к бочкам. Продолжая недовольно коситься на Нотта, он постучал по одной из деревянных крышек в нужном ритме, та со скрипом открылась, и Эрни ушел в общую гостиную Пуффендуя.

Теодор дождался тишины и только потом спросил:

— Теперь ты меня избегаешь, да? — это было словно утверждение, произнесенное с деланным спокойствием, почти с упреком.

— Нет… — с трудом разлепив губы, ответила я.

Просто обними. Пожалуйста. Просто обними. И пускай всё это закончится.

— Ага, — жестко хмыкнул Теодор. — А мне вот так не показалось, когда ты сегодня пряталась за спину своей подружки.

— Ты пришел поругаться? — подняв на него глаза, устало спросила я.

— Просто не хочу, чтобы ты рыдала из-за меня! — раздраженно выпалил он.

Он стоял передо мной, взвинченный и в то же время непостижимо хладнокровный. Казалось, протяни руку — и вот он. Но я не тянула к нему руки, я боялась нащупать безответность.

— Я не рыдаю, — произнесла жалким, дрожащим голосом.

А Теодор терял терпение, расставался с коронной слизеринской выдержкой:

— Ой, да брось! А чего ты ожидала? Ты прекрасно знала, кто мой отец. Ты всегда знала мою фамилию, ею можно пугать грязнокровных детишек, — мрачно хохотнул он. — И все равно бегала за мной. Не надо теперь делать меня виноватым!

— Я за тобой не бегала. И хватит на меня кричать! — слезы, горькие и неудержимые, заструились по моим щекам. Сердце в груди разрывалось, сгорало, словно задетое раскаленным железом. В пору было осесть на пол и рассыпаться в бесцветный пепел. Под его взглядом, в котором нет надежды…

За что же ты так со мной? В чем ты меня обвиняешь? Я бы простила тебе всё, что угодно, а ты не хочешь простить мне моего страха? Это всё неправильно, да? Так ты однажды говорил? И ты никогда не верил, что у нас получится, и всегда ждал конца?

Всегда. Ждал. Конца.

Он внезапно шагнул ко мне, пытаясь сомкнуть пальцы на моем плече, но я отшатнулась от него.

— Вот как? — холодно вымолвил он. — Очень доходчиво.

Как же часто я смотрела в его удаляющуюся спину. Ровную, вытянутую в струну. Он уходил прочь так много раз.

Как же часто я смотрела на свое заплаканное отражение в зеркале. Много, много раз. И вот опять.

Ледяная вода хлестала из крана, мои руки дрожали. Я сползла на кафельный пол ванной и впилась зубами в кулак.