Мир тщеславия и разочарований (гет)

Теперь почти всегда было темно, и приближение рассвета нельзя было угадать по небу — его можно было лишь ощутить. Ранним утром я открыла глаза, пробудившись от беспокойного и короткого сна. Стоило сердцу глухо удариться о ребра, как в очередной раз пришло осознание трагедии, случившейся в семье Сьюзен.

Куда-то идти и что-то делать казалось лишенным смысла, но безысходность ситуации заключалась в том, что нужно было собираться на уроки. Маршировать в строю маленьких, безвольных, заведенных солдатиков, за которыми, словно коршуны, наблюдают Кэрроу.

Покинув факультетскую гостиную, приютившую меня на ночь, я тихо вернулась в спальню. Прежде чем отворить дверь, я медлила в тени коридора, продрогшими пальцами касаясь холодной дверной ручки.

Войдя, я увидела, что Сьюзен лежит в постели, отвернувшись от всех. Едва ли она была в состоянии встать и отправиться на уроки. Возможно, соседки по комнате ждали, что я что-то сделаю, как-то помогу ей. Но видя, что я ничего не предпринимаю, девочки тихо посовещались и решили действовать сами. Одна из них сбегала за профессором Стебль.

— Сьюзен, милая, — ласково сказала профессор, помогая Сьюзен подняться. — Будет лучше, если первое время ты проведешь в Больничном крыле под присмотром мадам Помфри. Давай я помогу тебе встать…

Приобнимая Сьюзен за плечи, профессор увела ее из спальни, а я, застыв в сторонке, отрешенно смотрела им вслед.

Когда дверь закрылась, соседки по комнате сочувственно покачали головами.

— Сьюзен сейчас нужно быть дома с мамой, а не на уроках у Кэрроу! — всплеснула руками Меган Джонс. — Какой же Снейп бессердечный человек! Почему из его приказа нет исключений? Почему даже в такой ситуации ученик не имеет права побыть дома, а обязан находиться в школе?

Соглашаясь с Меган, девочки разошлись к своим кроватям и тумбочкам, чтобы закончить сборы перед тем, как отправиться на завтрак. Потом, когда сказать уже вроде бы было нечего, в воздухе повисла какая-то тяжелая, натянутая пауза. Молчали одноклассницы, искоса посматривая на меня. Молчала я, машинально складывая в сумку школьные принадлежности, при этом не различая, какие книги беру или сколько перьев уже положила. У меня не шла из головы картина: профессор только что увела Сьюзен, а я просто стояла и смотрела…

Стояла и смотрела.

И не смела даже следом пойти, чтобы проводить...

Я чувствовала, как волна вины всё дальше отбрасывает меня от берега, и уже было не добраться, не доплыть назад, туда, где на каменном побережье разлетались в клочья узы нашей со Сьюзен дружбы.

Я сама всё разрушила. Вчера я могла сказать Сьюзен, что она всегда была права насчет Теодора, но вместо этого практически умоляла простить его — человека, причастного к смерти ее отца. Разве после этого я была достойна зваться ее подругой? В глазах неприятно защипали сердитые слезы. Меня охватила беспомощная, горькая злость на саму себя и на судьбу, что обошлась со всеми нами так несправедливо.

— Ханна… — вдруг прозвучал за спиной осторожный голос Меган. — Можно с тобой поговорить?

Только не это… Я не хотела говорить, ведь было очевидно, что темой разговора станет Сьюзен.

— Мы с девочками с ночи думаем... — всё же продолжила Меган, несмотря на отсутствие ответа. — И никак не можем понять… Что же такого у вас со Сьюзен произошло, что она… не хочет тебя видеть?

— Пожалуйста, не надо… — закрыв глаза, умоляюще прошептала я, но Меган не замолчала.

— Сьюзен потеряла отца. Даже если вы с ней что-то не поделили, сейчас не время ругаться! — призвала она, всё так же стоя за моей спиной. — Вы же со Сьюзен всегда были лучшими подругами, Ханна! И ты не можешь вот так вот бросать ее, когда ей плохо, — договорила она с отчетливым укором, пока остальные поддакивали.

— Я же попросила: не надо! — развернувшись лицом к девочкам, в отчаянии воскликнула я. — Думаете, я без вас не знаю, что Сьюзен плохо? Зачем вы так?

Мои слова прозвенели, заставив девочек растерянно замолкнуть. Уже через мгновение я пожалела о том, что сорвалась. Девочки были ни при чем. Разве я могла осуждать их за то, что они сочли, будто я отвернулась от Сьюзен? Они ничего не знали о моих отношениях с Теодором Ноттом, не знали, что он причастен к гибели отца Сьюзен. Не знали, что любовь к нему делает меня предательницей.

Они видели лишь, что когда у Сьюзен случилось горе, я оставила ее, словно самая большая на свете эгоистка, и даже не предполагали, что Сьюзен моя поддержка теперь и даром не сдалась.

Оставаться в спальне и дальше было выше моих сил. Я подхватила сумку и выбежала вон, на ходу вытирая рукавом мантии глаза. Не разбирая дороги и задевая людей, я выскочила сначала в холл с мраморной лестницей, а оттуда — на крыльцо, ведущее во внутренний дворик школы. Там, под навесом я остановилась.

Где конец всему этому кошмару? Почему всё это просто не закончится? Меня душила боль, и вздохнуть хотя бы разок было немыслимой задачей.

Школьная мантия не спасала от уличного холода. Одинокий ветер, уставший от безлюдья, потянулся ко мне и обнял своими руками-клешнями. Он, наверное, тоже хотел тепла.

Забирай всё, что осталось. Оно не твое, но тот, кого я мечтала греть, никогда не хотел моего тепла. Поэтому забирай.

Я задрожала и в ту же самую секунду вдруг почувствовала чужое присутствие.

— Ханна... — голос, знакомый до боли, до срывающегося вниз сердца, заставил меня обернуться.

В метре от меня стоял Теодор. И небо свидетель — я не была к этому готова. С моего плеча съехал ремень, сумка упала, глухо шмякнувшись о камень крыльца.

Весь мир в одночасье стал фоном. Калейдоскоп из образов взорвался в сознании: разгромленная прихожая, открывающаяся дверь кладовки, серебряная маска в руке… Я покачнулась, делая шаг назад и натыкаясь спиной на перила.

Но уже через секунду дурнота стала проходить, уступая место утренней горечи и обиде. Я ощутила вдруг, как сильно хочу узнать, какие именно слова Теодор скажет мне.

Зачем он отыскал меня? Сказать, как он горд собой? Или как смехотворны всё это время были мои иллюзии?

А впрочем, неважно, что скажет он, главное то, что скажу ему я.

Мне захотелось, чтобы в моих глазах Теодор увидел, что это конец. Чтобы он посмотрел на меня и понял — я больше не верю в него и больше не буду цепляться за хорошее в нём…

— Ханна, я… — начал Теодор, неуверенно шагнув навстречу.

Его лицо было бледным. Тень от челки падала на глаза, но не могла скрыть странного, потухшего выражения в глубине зрачков, похожего на тоску…

— Я знаю, ты вряд ли хочешь меня видеть… — надсадно договорил Теодор, подойдя ближе.

Пораженная обреченностью в его интонации и взгляде, я оцепенела.

Это он заставил меня перегореть. Его холод, стальной и совершенный. Сколько раз я хотела, чтобы Теодор остался, а он уходил, подставив взгляду спину… Я пробивалась сквозь его броню и отстраненность, а он молчал, наблюдая, как я раню себя во имя любви. Я не верила в его жестокость, а он стал Пожирателем смерти…

Но отчего же сейчас он выглядит несчастным, будто грешник, презирающий сам себя?

Я ожидала увидеть его каким угодно, но только не таким. Он мог снова быть чужим и отстраненным, словно бы в груди его не сердце, а камень. Он мог сжигать меня насмешкой. Но нет.

Он был разбитым и уставшим, и от этого было в тысячу раз хуже...

— Как давно у тебя метка? — спросила я ослабшим голосом.

— С лета, — признался Теодор, даже не пытаясь увернуться от ответа.

Сегодня он почему-то решил быть честным до конца. Я наблюдала, как правой рукой он подтягивает левый рукав мантии, расстегивает пуговицу на манжете рубашки, оголяя предплечье, пока метка полностью не открылась глазам…

Черный череп со змеёй на бледной коже. Я так и знала... Просто не хотела верить.

— Теперь ты… ненавидишь меня? — горько сглотнув, спросил Теодор, всё еще удерживая на весу левую руку с меткой.

Слезы сжимали горло, и я задыхалась от ощущения пустоты, которой стало вдруг так много и вокруг, и внутри меня. Я тихо всхлипнула.

— Уходи… Прошу тебя… — зажатая с одной стороны перилами крыльца, с другой — Теодором, я попыталась развернуться, чтобы больше не видеть его, но не получилось.

Теодор вдруг привлек меня к себе.

— Пожалуйста, нет… — он уронил голову мне на плечо, отчего я тихо ахнула. — Только не прогоняй…

Он пах мятой и горьким дымом сигарет. Он дышал мне в шею. И я дрожала, замерев в его руках.

— Почему ты такой? — в бессилии простонала я. — Почему мне кажется, что тебе… плохо?

— Я так испугался за тебя… Ханна, ты хоть понимаешь, что могло случиться, если бы вас нашел не я?.. — шептал он, сжимая меня в объятиях. — Ты хоть понимаешь, что я мог потерять тебя навсегда?

Сердце словно разрывалось на части.

Потерять?.. Он боялся меня потерять?

Почему нужно было, чтобы произошло так много всего, чтобы он наконец признался, что я важна ему? Почему только теперь, когда простить его означает отвернуться от Сьюзен?

Почему только теперь, когда прощать ему нужно так много: его выбор в этой войне, его метку?

— Чего ты добиваешься, Теодор? — прошептала я, пока слезы катились по щекам. — Ты хочешь, чтобы я тебя пожалела? Чтобы снова тебе верила?

— Я лишь хочу попросить тебя об одном: пожалуйста, будь осторожна. Слышишь? — он настойчиво сжал мои плечи, заглядывая мне в лицо. — Я не смогу всё время быть рядом и защищать тебя…

Путь к прощению — хлипкий мост над пропастью. Чем больше нужно простить, тем длиннее и ненадежнее мост. Кто-то скажет, что раз так, то и не нужно прощать. Я же много раз в своей жизни без оглядки бежала по этому мосту, рискуя оступиться там, где нет дощечки.

Но не в этот раз. В этот раз нельзя.

Ради Сьюзен.

Ради друзей и семьи.

Нельзя любить Пожирателя смерти.

— Всё, что ты сделал… — глотая слезы, проговорила я. — Всё, что ты сделал, Теодор… Это стоит перед глазами. Я видела. Ты был там, когда убили отца Сьюзен...

Теодор как будто хотел что-то сказать, но не знал, что. И лишь измученно смотрел на меня. Потом губы его приоткрылись.

— Если я скажу, что мне жаль, ты поверишь мне? — спросил он глухо.

— Даже если тебе жаль, это не оживит мистера Боунса! Даже если тебе жаль, разве ты сможешь сказать мне прямо сейчас, что больше не будешь участвовать в нападениях? — голос сорвался, и я глубоко вздохнула. — Даже если тебе жаль, Теодор, разве это что-то меняет?

Он молчал, отведя взгляд в сторону. И только ветер трепал его волосы. Даже ветер знает, что молчание порою красноречивее слов.

— Вот именно, Тео, — горько договорила я. — Это ничего не меняет.

* * *

Когда она ушла, оставив его на крыльце одного, он почувствовал вдруг, как сильно замерз. Но не из-за ветра или холода вокруг, нет. Он замерз изнутри, и исцарапанная его душа просилась, чтобы ее отогрели.

Он безвольно упал на колени и опустил голову. Длинная челка свесилась ему на глаза.

Только Ханна могла его отогреть. Он так невыносимо, так отчаянно нуждался в ней. Он так сильно хотел ее увидеть и коснуться хотя бы кончиками пальцев. Единственный его свет в непроглядном мраке. Но разве мог он рассчитывать на то, что Ханна примет его и простит?..

Он хотел отыскать её еще вчера вечером, как только поезд привез их обратно в школу, но просто не знал, как показаться ей на глаза. Пока все его одноклассники сидели в Большом зале на ужине, он стоял посреди школьной спальни, отрешенно уставившись на собственные ладони — ему казалось, что у него на руках кровь. Заклятие, отнявшее жизнь у Боунса, вылетело не из его палочки, но Теодор всё равно считал себя убийцей.

Как он дошел до этого?.. В этом мире было темно и одиноко, и в этом мире ему отказали в праве на душу.

Полгода назад, летом перед седьмым курсом, он получил свою черную метку. Отец Теодора всегда мечтал оттянуть этот момент, но Темный Лорд, разгадав это желание, сделал ровно обратное, и на предплечье Теодора появилось клеймо в виде черепа со змеёй.

— Позволю потешить себя надеждой, что вдвоём от вас будет больше пользы, господа Нотты, — хрипло прошептал в тот вечер Темный Лорд.

Теодор собирался принять свою судьбу достойно — так, как будто выбрал её сам. Его долгом было помочь отцу вернуть назад расположение Темного Лорда.

С летних каникул Теодор вернулся еще более замкнутым, чем был всегда. Весь семестр он безмолвно выдерживал выразительные взгляды слизеринцев. Специально о метке он никому не рассказывал, но многие на факультете были отпрысками Пожирателей смерти, а значит, могли знать о ней. Наверное, многим из них представлялось, что Теодор страшно горд собой.

А его раздирали сомнения.

Чем была для него эта война? Сколько значили для него вековые идеалы Ноттов — чистокровность и влияние? На многое ли он был готов ради них? Как далеко придется зайти, чтобы помочь отцу, попавшему в немилость к Темному Лорду?

Как защитить Ханну? Такую храбрую, но такую хрупкую… Им нельзя было быть вместе. Теодор оставил Ханну ради ее же собственной безопасности, ибо она значила для него слишком много, а он был в ситуации, когда привязанности делали его уязвимым, когда за его ошибки могли наказать тех, кто ему дорог. Ханна по другую сторону баррикад. Смирится ли она с неизбежностью власти Темного Лорда? Или, быть может, продолжит бороться?

Теодор старался держаться от Ханны подальше, не давая ей шанса «верить в них», «верить в добро внутри него» и во все другие сказки. Но верить в сказки, кажется, было ее любимым занятием… Хогвартс окунулся в свою маленькую, местную войну. Ханна позволила недоумкам из кучки сопротивленцев, для пущей грозности звавшимся «Отрядом Дамблдора», втянуть себя в бессмысленную борьбу против школьного режима. И это по-настоящему бесило Теодора, потому что он был уверен — Ханне заморочили голову, внушили ей пустые надежды.

В обязанности Инспекционной дружины входило патрулирование коридоров после отбоя. Избегая компаний, Теодор шатался по ночному замку. Он никогда точно не знал, спит ли Ханна сейчас или вместо этого рисует какую-нибудь дурацкую надпись на стене. Каждый раз он боялся, что не успеет первым найти ее, и она попадется Кэрроу или кому-нибудь другому из дружины.

Он оберегал Ханну на расстоянии, но когда она рисковала собой, приходилось вмешиваться. Теодор требовал от Ханны не ввязываться в бунт против школьных порядков, а она говорила ему: ты запутался, ты не такой, всё может быть по-другому…

Манило заткнуть ее резким, грубым поцелуем, но еще сильнее хотелось продемонстрировать ей метку. Задрать рукав и — на, полюбуйся! Не ожидала? А ведь так и есть — ты любишь Пожирателя смерти!

Она любила его, а он хотел ее ненависти и презрения. Ему было бы в миллион раз проще изображать из себя мерзавца, и он, в конце концов, стал бы им.

Но честность всегда давалась Теодору с трудом. Он знал, что будет прятать от Ханны правду о метке так долго, как только сможет. Ханна была первым и единственным в его жизни человеком, перед которым он испытывал стыд, и она не заслуживала быть испачканной этой правдой.

Чем ближе были зимние каникулы, тем чаще Теодор приходил в безлюдное северное крыло замка. Он забирался на подоконник, вытягивал из пачки сигарету… За окнами целый мир, гнилой и жадный, безразлично смотрел ему в лицо. Теодор с горькой злостью смотрел в ответ.

Перед Рождеством сова принесла письмо от отца с сообщением, что на зимние каникулы Теодор обязательно должен вернуться в поместье.

Не было ни одного Пожирателя смерти, который бы не участвовал в нападениях и убийствах. Темный Лорд поручал такие задания всем, чтобы в конце концов все они одинаково замарали руки и уже не имели пути к отступлению. Теодор, являвшийся Пожирателем смерти пока еще лишь условно, со всей отчетливостью понял, что на каникулах ему придется переступить черту и доказать свою преданность Темному Лорду не только словом, но и делом.

Этим делом стало участие в убийстве Эркюля Боунса, одного из судей Визенгамота. Боунс сумел предупредить нескольких маглокровок о том, что их имена занесли в списки тех, кого будут судить по обвинению в краже магии, и помог им спрятаться. Так себе преступление — скорее благородство. Но в мире чистокровных за благородство по отношению к маглам и грязнокровкам наказывали.

— Держись около меня, — в беспокойстве напутствовал отец. — Понял?

Теодор не мог отделаться от отголосков внутреннего протеста. Ощущая себя марионеткой, он тупо повторял всё за отцом и другими Пожирателями смерти. Они вместе трансгрессировали к нужному дому, вместе ворвались внутрь. В Боунса полетели десятки заклятий. Теодор сжимал в руке волшебную палочку, но использовал ее лишь чтобы защитить себя самого от рикошетивших заклинаний…

Он помнил, как с трудом отвел взгляд от мертвых глаз убитого Боунса. Помнил, как стянул с себя маску, провел ладонью по лицу, будто в попытке стереть паутину реальности… Помнил, как побрел по темному коридору, совершенно не представляя, что будет делать, если где-нибудь наткнется на прячущихся маглокровок. Он машинально рванул на себя первую попавшуюся дверь, а за ней… За ней он увидел Ханну, и в первое мгновение не мог поверить своим глазам. Его прошиб ужас. Откуда она здесь? Почему? Потом он заметил рядом с Ханной ее подругу Сьюзен... Его окатило вдруг волной осознания. Он вспомнил, какая у Сьюзен фамилия, и понял, что убитый пять минут назад Эркюль Боунс был отцом лучшей подруги Ханны…

Он, кажется, так и стоял бы, глядя на Ханну, целую вечность, если бы не окрик отца. Ни за что бы, никогда он их не выдал бы.

Уже дома, будто в пьяном бреду, Теодор добрался до своей комнаты. Всё внутри него переворачивалось и тряслось при мысли, что Ханну мог найти не он. И этот её взгляд, полный страха и боли… Война задела самое любимое. Теодор наконец-то всё понял. Больше не было сомнений.

— Я не хочу быть убийцей, отец, — с клокотавшим в груди сердцем произнес Теодор, когда отец показался на пороге комнаты.

— Теодор, сын мой… — отец подошел, хватая Теодора за плечи. — Мы должны. Мы не можем больше ошибаться, сынок. Ты же понимаешь, что по-другому нельзя… — убеждал он, сжимая пальцы на плечах Теодора.

— Во что ты втянул нас? Зачем, скажи? — Теодор уже не мог сдерживать отчаянного, беспомощного негодования. — Чего тебе было мало, когда много лет назад ты пошел за Темным Лордом? Денег? Власти? У тебя же всё было! — взвыл он. — Удовлетворить тщеславие? Погляди, что из этого вышло! Теперь мы просто пешки, и вынуждены делать всё, иначе нас убьют! — Теодор отошел к кровати и сел, качая опущенной головой. — Я пытался, я так долго убеждал себя, что это мой долг, но нет… Я не могу…

— Теодор, мы должны сделать всё, чтобы помочь Темному Лорду. Если Поттер победит, подумай, что с нами будет? Все Пожиратели попадут в тюрьму! В прошлый раз Визенгамот поверил нам, но в этот раз всё иначе. Второй раз никто нам не поверит… У нас нет выбора…

Связанный обязательствами перед Темным Лордом по рукам и ногам, отец бормотал всё это, вызывая у Теодора едва ли не презрение. Отец был жалок.

— Знаешь, всё это время, я говорил себе, что человечность — это слабость. Я хотел заглушить в себе все чувства и думал, что так будет правильно. Но это не так. Какая была причина его убивать, отец? — спросил Теодор, глядя в несчастные глаза отца. Тот не ответил, и Теодор продолжил: — Какой вред нам с тобой причинил этот судья? Да ты хоть знаешь, что этот человек — отец девушки, которая учится со мной? Ты хоть представляешь, каково мне теперь будет смотреть на эту девушку?

Столько всего рвалось наружу. Теодор зарычал от безнадежности.

А хуже всего было то, что в устах отца гремела неизбежность, от которой безотчетно хотелось сбежать.

— Куда ты? — нервно позвал отец, но Теодор не стал его слушать.

Южный Йоркшир. В восточных окрестностях города Барнсли.

Однажды Ханна говорила, где живет.

На улице Теодор попытался трансгрессировать. Плевать, что это было безрассудством. Он не знал точного адреса, у него не осталось сил, но он пробовал снова и снова, злясь и раз за разом поднимаясь с колен, когда падал на снег, теряя равновесие.

Он хотел к Ханне. Так сильно хотел знать, что с ней всё хорошо.

Но трансгрессировать в ту ночь у него не вышло.

Спустя день Теодор стоял на платформе номер девять и три четверти и издали смотрел на семью Ханны. Родители обнимали ее, прежде чем посадить в поезд, готовый отвезти ее саму и ее братьев в школу, которая уже и не школа вовсе…

— Я помню эту девушку, — раздался за спиной голос отца. — Теодор, скажи, ты влюблен в нее?

— Я бросил ее. Тебе не о чем переживать, — жёстко ответил Теодор, не сумев скрыть в тоне упрека, будто отец один был виноват в их расставании.

— Она ведь не чистокровная, — утвердительно хмыкнул отец.

— И что с того? — повернувшись к отцу, с мрачным вызовом осведомился Теодор.

— У нее дурное происхождение. Забудь ее. Чувства к ней вынуждают тебя жалеть грязнокровок…

— Довольно, отец! — прервал его Теодор. — Если ты боишься, что я отступлю от клятвы Темному Лорду, то этого не будет. Я буду играть эту роль столько, сколько потребуется. Ради тебя. Ради всех наших предков, которые осудили бы меня, что я не ценю чистокровность. Мне некуда отступать, особенно после того, как я участвовал в убийстве. Но не жди, что я скажу тебе, будто согласен с тобой или Темным Лордом. Не думай, будто я делаю это ради спасения собственной шкуры, будто ради этого я готов превратиться в кого угодно! Может быть когда-нибудь я привыкну. Может быть когда-нибудь я вырву себе сердце из груди, чтобы не чувствовать неправильность того, что происходит!..

Потом он зашел в поезд. Колеса тяжело стучали о рельсы. Теодор стоял около двери в купе, в котором сидела Ханна и оба ее брата. Он хотел зайти, но так и не посмел.