When the Levee Breaks (гет)

Когда Тонкс загоралась какой-то идеей, ее было практически невозможно остановить.

Она не успокоилась, пока не вытрясла из Сириуса все подробности о том утре, когда они с Джилл Маллиган убегали из дома на площади Гриммо, оставляя за спиной разъярённую Вальбургу Блэк. Она заставила его вспомнить все до мельчайших подробностей: где кто стоял, в какой позе и что сжимал в какой руке. Они даже попытались разыграть то утро по ролям, чтобы более ярко представить себе все события. Бутылка бренди пустела, ночь утекала сквозь пальцы, а Тонкс и Сириус все не могли остановиться, снова и снова повторяя уже не раз озвученные теории.

— Теперь ты точно знаешь, что она существовала! — у Тонкс горели глаза, и Сириус помимо воли и сам заражался ее энтузиазмом и оптимизмом. Теперь у него был союзник, у него был человек, который верил и готов был помочь. А еще у него был выцветший нитяной браслет, крепко зажатый в ладони, и от этого на душе становилось тепло и радостно. Джилл Маллиган и вправду была в этом доме двадцать лет тому назад. И все эти годы не смогли стереть из памяти ее улыбку и задорный блеск карих глаз.

Тонкс сидела на полу, отхлёбывала бренди уже прямо из горла, как лимонад и строила планы. Надежда полыхала внутри у Сириуса, и племянница не давала этому огню угаснуть. Уже когда небо за окном стало сереть, указывая на близость рассвета, они завалились спать, не раздеваясь, на кровать Бродяги. Мертвецкий пьяный сон сморил их, как только головы коснулись подушки.

Именно такими их и увидел Ремус. Уставший и вымотанный после тяжелой бессонной ночи, он остановился возле распахнутых дверей в комнату лучшего друга, удивленно рассматривая картину маслом: пустая бутылка из-под бренди на полу, перевернутый стул, Сириус, занимающий почти всю кровать и сжимающий что-то в кулаке, и маленькая, такая хрупкая во сне Тонкс, что свернулась калачиком на самом краю и улыбалась во сне. Лунатик стоял и смотрел на них, двоих самых дорогих ему на этой планете людей, и все больше хмурился. Совершенно сбитый с толку, он, наконец, заставил себя перестать пялиться на спящих, закрыл дверь и отправился к себе — поспать по-настоящему. Собственно, ничего удивительного в том, что мужчина и женщина, опорожнив бутылку бренди, оказались в одной постели. Поморщившись, Ремус помотал головой, словно выбрасывая из неё ревность и гадкие мысли — вспомни, дурак ты этакий, они же родственники!

Для Сириуса дни потекли быстрее. Тонкс теперь приходила несколько раз в неделю и древние фолианты библиотеки Блэков они разбирали уже вдвоем. Строили теории, пробовали рисовать схемы временных петель, все больше и больше склонялись к тому, что таинственное появление Джилл Маллиган в 1976 году — результат эксперимента с перемещением во времени. Именно поэтому Джинни не помнила ничего о нем — сейчас, в октябре 1995 года, она еще просто не успела отправиться в прошлое и познакомиться с ним шестнадцатилетним. Тем летом Джилл Маллиган исполнилось пятнадцать, значит, перемещение должно было состояться не позже будущего лета. Оставалось только задаваться вопросами — зачем девчонке понадобилось отправляться в столь рискованное путешествие? Как ей это удалось? В этой истории все еще оставалось слишком много белых пятен.

Гарри присылал сов каждую неделю, и Сириус все больше хмурился, вчитываясь в строчки, торопливо написанные кривым, с трудом читаемым почерком. В Хогвартсе творилась какая-то чертовщина. Ставленница Министерства, назначенная в этом году на пост преподавателя Защиты от темных искусств, твердила о том, что Темный Лорд мертв, детям нечего бояться и настаивала на исключительно теоретическом изучении предмета. Учитывая политику Министерства, все это не стало такой уж большой неожиданностью, но Сириус всё же не думал, что параноик Фадж станет так перегибать палку. А еще Гарри снились сны, и их содержание Сириусу категорически не нравилось.

В середине октября они с Тонкс поставили на огонь Оборотное зелье. Племянница настаивала на посещении Годриковой лощины, да Бродяге и самому не терпелось вырваться из дома и обыскать хорошенько развалины старого особняка Поттеров. Но вспоминая выговор, который устроил Дамблдор Сириусу после полетов на Клювокрыле над Лондоном, нужно было подготовить хоть какое-то алиби. За ним теперь наблюдали в оба, и скорее всего директор все равно обо всем догадается, но был шанс, что не так быстро, и не успеет перехватить Бродягу по дороге в Годрикову лощину. Оборотное зелье должно готовиться и настаиваться почти два месяца, а до того оставалось только ждать и периодически помешивать темно-бурое варево против часовой стрелки.

— Обыщешь там все основательно в виде собаки. Конечно, шанс найти еще какое-либо доказательство действительно мал, но он есть, а значит, его нужно использовать!

— Обещаю быть предельно внимательным, — улыбнулся Сириус, взмахивая палочкой над котлом, устанавливая чары вечного огня, чтобы пламя не угасло, и заодно противопожарную защиту. Они решили оборудовать мини-лабораторию в просторном шкафу дальней гостиной на втором этаже — в эту комнату уже давно никто не заглядывал, так что шанс быть замеченными здесь был практически равен нулю. Установив все необходимые чары, Сириус закрыл шкаф — ровно до того момента, когда нужно будет добавить в котел пиявок и спорыш.

— Дядюшка, а ты не думал... — начала Тонкс и вдруг запнулась на полуслове. Блэк вопросительно посмотрел на нее, и Нимфадора несмело продолжила: — Ты же собираешься в Годрикову лощину. Там ты провел лучшие дни в своей жизни, но ведь еще там были убиты твои лучшие друзья. Не боишься, что...

— Боюсь, — выдохнул Сириус, закрыв глаза. Он думал об этом почти каждую ночь: каково будет ступить на порог полуразрушенного дома, в котором погибли Джеймс и Лили, в котором Гарри остался в живых только чудом? Он собирался по собственной воле вскрыть старые раны, и кто знает, под силу ли ему выдержать эту боль снова. — Еще как боюсь, племянница. Последний раз я был там в ту ночь, когда... погибли Джеймс и Лили. Вынес на руках из дома Гарри на своих руках, передал малыша Хагриду, одолжил ему свой мотоцикл. Я был... не в себе. Почти ничего не видел за слезами. Даже за двенадцать лет в Азкабане ни разу не был так близок к безумию, как в тот момент. И от одной мысли, что придется снова прийти туда, мне жутко не по себе.

Тонкс смотрела на него с сочувствием и пониманием. Сириус вздохнул и заставил себя улыбнуться:

— Но знаешь, это все равно нужно когда-нибудь сделать. Отпустить их. Тем более, если я найду там хоть маленький, почти незаметный и стертый временем след моей Джилл... Мне кажется, это место воскресит во мне и другие воспоминания. Ведь когда-то я был там самым счастливым человеком на свете.

Тонкс улыбнулась тепло, сделала несколько шагов навстречу, поднялась на цыпочки и обняла Сириуса за шею. Ее нежно-розовые сейчас волосы щекотали ему нос.

— Все будет хорошо. Я точно это знаю. Я уверена, что в Годриковой лощине ты найдешь то самое окончательное доказательство и поверишь, что чудеса случаются.

— Что это вы тут делаете? — прозвучал голос Лунатика, и Тонкс отпрыгнула от Сириуса, словно ошпарившись. Ремус стоял в дверях и хмурился, переводя взгляд с одного на другого. Бродяга почему-то почувствовал себя так, словно ему снова двенадцать лет, и его застукала МакГонагалл во время вылазки на кухню Хогвартса.

— Ничего, — хором ответили они с Тонкс, и Люпин нахмурился еще сильнее.

— Мы просто осматривали комнаты — вдруг тут ещё что-то почистить надо, ну, знаешь, корнуэльские пикси — такие паразиты, их очень сложно вытравить за один раз... — затараторила Нимфадора, отчаянно краснея и не замечая, как цвет волос меняется на ярко-фиолетовый.

— С каких это пор ты начала интересоваться уборкой? — скептически поинтересовался Ремус, но не стал дожидаться ответа: — Впрочем, это не мое дело. Если понадоблюсь — я внизу.

Он вышел из комнаты, и Тонкс ошарашено посмотрела на дядюшку:

— Что это было?

И тут Сириус рассмеялся — так легко и заразительно, что девушка тоже несмело улыбнулась, хотя еще не до конца понимала причину такого внезапного веселья.

— Да он же ревнует, Тонкс! — выдавил из себя Бродяга сквозь смех. На глаза ему навернулись слезы, и он вытер их тыльной стороной ладони, все еще продолжая хохотать. — Рем ревнует, как пятнадцатилетний мальчишка!

Дора округлила от удивления глаза, лицо ее вытянулось от потрясения, и она только и смогла, что вымолвить:

— Он что, думает, между нами что-то есть? Но мы же... мы — родственники!

— Блэки часто женили даже двоюродных братьев и сестер, а уж наше с тобой родство и вовсе не считается близким, — Сириус все еще хихикал, весело поглядывая на племянницу. — Беги вниз, успокаивай своего параноика. Похуже Грюма, честное слово! Это же надо такое выдумать!

Тонкс кивнула и понеслась вниз, сбив по дороге какую-то чашу. Та упала на пол, жалобно звякнув, но не разбилась, и Сириус поднял ее и поставил на место. Оборотное зелье едва слышно булькало в шкафу.

Лунатик почти прекратил проводить время в «своей» стае — то ли и вправду дела там обстояли хуже некуда, то ли, как подозревал Сириус, Дамблдор попросил его приглядывать за непутевым другом, который должен сидеть под замком. Впрочем, постоянное присутствие Ремуса на Гриммо только радовало, вот только их исследования с Тонкс теперь приходилось проводить тайком. Но тут очень помогал дом. Старик всегда умудрялся как-то спрятать или предупредить заговорщиков. Люпин то и дело спотыкался о пороги, которых раньше и в помине не было, путал одну дверь с другой или натыкался на потайную ступеньку-ловушку. И пока он доходил до библиотеки, Сириус и Тонкс успевали спрятать все свои схемы и фолианты и сидели с невозмутимыми лицами, беседуя о дрянной осенней погоде. Но с каждым днем все сложнее и сложнее было прятаться — ревнивая паранойя Лунатика набирала обороты.

— Знаешь, — как-то сказал Сириус, разливая свежезаваренный чай. Было уже далеко за полночь, Ремус мучился на чердаке рядом с Клювокрылом, пережидая очередное полнолуние, а они с Тонкс вновь засиделись допоздна, разбирая очередную схему временной петли и пытаясь рассчитать дату отправления в прошлое. — Знаешь, после того, как Джилл исчезла, у меня состоялся довольно странный разговор с Дамблдором. Тогда я не придал ему значения, но теперь...

Тонкс устало потерла лицо ладонями, откинувшись на спинку высокого кресла, и заинтересованно глянула на Сириуса.

— И что же странного было в том разговоре?

— Понимаешь, когда мне было шестнадцать, я считал, что Дамблдор немного... с приветом. Он, бесспорно, был гениальным, добрым и справедливым, но с приветом. Знаешь, он вообще часто говорил странные вещи, но чаще всего делал это в Большом Зале во время обеда или ужина. Очень немногие удостаивались его личной аудиенции, но мне в тот вечер повезло.

Сириус смотрел, не отрываясь, на огонь в камине и говорил как бы сам с собой, пытаясь сформулировать в голове какую-то мысль, озвучить ее, сделать логичной и правильной.

— Это было в тот вечер, когда исчезла Джилл. Я вернулся в Хогвартс, используя каминную сеть, как мы и договаривались с директором. Я был спокоен, ведь думал, что не сегодня-завтра Джилл пришлет мне сову... Мерлин, какой же я был дурак! Она пыталась сказать мне! Пыталась намекнуть! А я думал, что ее «вернуться домой» значит всего лишь перенестись в другую страну, максимум — на другой континент. Почему-то был на сто процентов уверен, что она попала в беду из-за Волдеморта, который тогда еще только-только начал проявлять себя. Для меня все было тогда так... просто.

Бродяга снова погрузился в воспоминания, и Тонкс не стала его дергать — за последний месяц она привыкла к таким резким перепадам в настроении. Обхватив свою кружку чая обеими руками, она сделала большой глоток, ожидая окончания истории. Сириус перевел на нее взгляд и продолжил:

— Я вышел из камина в кабинете директора, профессор Дамблдор сидел за своим столом и попросил меня присесть напротив. Он спросил, удачно ли прошел ритуал, я ответил, что да, Джилл отправилась домой и обещала писать. И тут Дамблдор начал свой странный монолог. Он говорил долго, всех подробностей я не могу вспомнить, но говорил директор о памяти. О том, что память человека — чрезвычайно интересный феномен, о том, что есть вещи, которые мы не в силах забыть, как бы этого не хотели. Говорил о том, что невозможно забыть что-то по-настоящему важное, а то, что вылетело у нас из головы, видимо, важным не является. Он говорил и говорил — и все время поглаживал свою палочку.

— Ты хочешь сказать, он хотел... — начала было Тонкс, но Сириус перебил ее:

— Ничего я не хочу сказать. Просто он вел себя странно. А потом выдал свою любимую фразу о том, что любовь нельзя сфабриковать и что это самая мощная сила. И отправил меня спать. Напоследок я спросил его, сказать ли ему, когда напишет Джилл. Он посмотрел на меня как-то ласково и снисходительно и ответил: «Вы, наверное, переутомились, мистер Блэк. Отдыхайте, у вас был сложный день».

Тонкс нахмурилась и закусила губу.

— Обливиэйт объясняет все. Если на Джеймса и Лили Поттеров наложили Чары Забвения, для них совершенно естественным было считать Джилл Маллиган плодом твоей бурной фантазии.

— Интересно другое. Почему он не наложил Обливиэйт и на меня?

— Это же элементарно, дядюшка, — улыбнулась Тонкс ласково и снисходительно, совсем как Дамблдор в тот вечер. — Он сам сказал. Любовь — самое мощное оружие, и никакой Обливиэйт не сможет тягаться с ней в силе. Для Лили и Джеймса Джилл была просто знакомой — обычной девчонкой, с которой можно весело проводить время, так что и забыли они её легко и просто. Для тебя же она стала самым дорогим человеком, поэтому действие Обливиэйта было бы неполным. Ты бы забыл ее, конечно, забыл бы. Но только на время. Такой сильный маг, как Дамблдор, смог бы, безусловно, заставить тебя забыть ее на несколько лет. Но рано или поздно она все равно бы снова всплыла в памяти... Да и, кроме того, я думаю, что он просто решил дать тебе шанс.

Сириус улыбнулся. Все становилось на свои места, складывалось в целостную картину, не хватало всего лишь нескольких кусочков паззла. Сердце спокойно и размеренно билось в груди: осталось совсем недолго, нужно было просто набраться терпения и подождать. А ждать Сириус Блэк умел.

Когда Оборотное зелье было, наконец, готово, на улице уже вовсю хозяйничала зима. Вылазка в Годрикову лощину была назначена на пятнадцатое декабря, и с каждым днем в Сириусе нарастало нетерпение. Так хотелось скорее вырваться на волю, вдохнуть полной грудью морозный воздух, пробежаться по улицам... Путешествие туда было для него долгожданным избавлением от сковывающих цепей, и дело тут было не только в домашнем аресте.

Когда Сириус увидел, что из дверей гостиной на втором этаже выходит он же собственной персоной, ему стало немного не по себе.

— Ну, как выгляжу? — спросил второй Сириус у первого, и тот вздрогнул, услышав ещё и собственный голос. Картина становилась слишком уж сюрреалистичной.

— На меня похожа, — через силу улыбнулся Блэк, подмигнув немного растерянной Тонкс. — Так похожа, что двоим Сириусам здесь не место. Так что я пошел. Лунатик придет примерно в шесть вечера. Если не будешь знать, о чем с ним говорить, спроси о его последних исследованиях боггартов. Поверь, тогда его просто не заткнуть.

— Не беспокойся, дядюшка, у меня есть о чем с ним поговорить, — второй Сириус улыбнулся как-то слишком коварно, но тут же выражение его лица стало обеспокоенным. Наблюдать проявление чужих эмоций на своем же лице было уже откровенно жутко, и Бродяга невольно поежился, потом вздохнул поглубже и обернулся. Все-таки глазами собаки этот мир казался намного проще.

Тонкс заперла за ним дверь, и путешествие началось. Он бежал трусцой оживленными лондонскими улочками, и не мог подавить в себе чувство эйфории. Город готовился к Рождеству. Везде мерцали разноцветные гирлянды, с каждой витрины улыбался белобородый Санта, люди сновали в поисках подарков. Бродяга растворялся в этом безумном океане предпраздничной суеты, он чувствовал себя свободным, вновь ощутив, что ничего нет слаще этого.

Пробежавшись по Лондону, он нашел наконец-то какой-то безлюдный закоулок, спрятался за мусорными баками и обернулся, предварительно проверив, не забежит ли сюда какой-нибудь случайный гуляка или заблудившийся подросток. Но переулок был пуст и тих, так что Сириус, сосредоточившись, аппарировал.

В Годриковой лощине шел небольшой снежок. Показываться на улице в облике собаки было все же безопасней, и Бродяга снова обернулся. Вдохнул морозный воздух, несущий для острого собачьего нюха запахи тихого городка. Он аппарировал за две улицы от дома Поттеров — мало ли, а вдруг за домом следят? — и теперь решительно направился туда. Сердце колотилось в груди обезумевшей птицей, глаза жадно вглядывались в такие знакомые улочки. Здесь мало что изменилось за годы, что его не было. Казалось, в этом маленьком городке время уснуло, прекратило свой бег.

Сириус завернул за угол и замер. Он стоял прямо возле ржавой калитки, открывавшей проход к полуразрушенному зданию. Впившись взглядом в руины, Сириус не мог заставить себя сделать даже шаг, его словно парализовало — перед глазами стоял, как наяву, тот чистый и аккуратный дом, увитый виноградом до самой крыши. Дом, в котором он когда-то жил, любил, дружил, где пережил столько ярких и счастливых моментов, что их невозможно сосчитать. Память говорила одно, но глаза открывали правду: этот дом стоял сейчас полуразрушенный, выбитые глаза-окна слепо таращились в пустоту, дверь была сорвана с петель. От развалин веяло горечью, запустением и болью. Бродяга несмело сделал шаг вперед и тронул лапой жалобно заскрипевшую калитку, пытаясь пройти внутрь, и тут его ждала еще одна неожиданность. Прямо из воздуха появилась вывеска, на которой золотыми буквами выведены слова: «Здесь в ночь на 31 октября 1981 года были убиты Лили и Джеймс Поттер. Их сын Гарри стал единственным волшебником в мире, пережившим Убивающее проклятие. Этот дом, невидимый для магглов, был оставлен в неприкосновенности как памятник Поттерам и в напоминание о злой силе, разбившей их семью».

Они сделали из дома Джеймса и Лили мемориал! Они сделали из крохотного, уютного, интимного мирка место для паломничества туристов! Сириусу казалось — он задыхается. Сюда, в место, которое было для него домом, теперь приходили маги — просто так, поглазеть, сделать колдографию на память или накарябать кривым почерком несколько слов на вывеске с золотыми буквами. Они сделали из дома Поттеров зал славы, а из Гарри делают посмешище, печатая в каждом выпуске Пророка все более циничные и глупые выдумки!

Если бы случайный прохожий прошел в этот час пустынной улочкой Годриковой лощины, он увидел бы огромного черного пса, похожего на Грима, замершего, как каменное изваяние, у калитки какого-то полуразрушенного дома. Пес не двигался с места, казалось, даже не мигал, просто напряженно пялился на что-то, видимое только ему. И вдруг резко вскинул голову и завыл, завыл так пронзительно и остро, что прохожий замер бы от неожиданности. Вой раздавался в холодном воздухе, заполняя, казалось, всю улицу, весь город, и слышалось в этом вое совершенно человеческое, черное, бездонное горе.

Бродяга выл, задрав голову к небу. Он оплакивал друзей, за которых так и не отомстил до сих пор. «Это же я виноват, я и только я! Простите, простите, родные, какой же я дурак... Не уберег! Не спас! Не успел...» Вой понемногу стихал, превращался в тихий скулеж, а Бродяга все никак не мог заставить себя сдвинуться с места. Он шел сюда, как на кладбище, как к самому святому и дорогому месту, а нашел вывеску с золотыми буквами, кощунственную и пошлую. Он шел сюда за надеждой, а вместо этого нашел еще больше боли, еще больше горечи, еще больше...

Он не найдет здесь следа Джилл. За эти годы здесь побывало столько магов, что надеяться на то, будто в доме осталось хоть что-то — бессмысленно. Каждый ведь хочет сувенир на память... Сириус стиснул зубы, развернулся и побежал прочь, подальше от этого разбитого, неизлечимо больного дома. Он бежал все быстрее и быстрее, мчался, не разбирая дороги, дальше, дальше, лишь бы не видеть больше этих развалин никогда... Горечь и боль заполняли в его сердце, и вот от этого было некуда бежать. Разве можно убежать от самого себя?

Он остановился на берегу реки, в которой когда-то давно, в другой жизни, устраивал с Джилл Маллиган заплывы наперегонки. Вода не замерзла, морозы пока стояли слишком слабые, но весь берег был усыпан снегом. Бродяга прошел вдоль воды и остановился у старой ивы. Они когда-то любили здесь сидеть, прятаться под сенью зеленых ветвей, что спадали до самой земли и надежно скрывали все секреты. Он лег прямо на снег, положив голову на лапы, и смотрел на воду. Обращаться в человека не хотелось. Впрочем, ставшие привычными в его жизни горечь и боль всегда проще переживать в облике собаки — этому Сириус успел научиться. Снег все падал и падал, превращая мир вокруг в одно сплошное белое безумие. На землю опускались сумерки, где-то там, за спиной, зажигались тёплым светом окна домов, а Бродяга все лежал, не двигаясь, словно пребывая в каком-то трансе. Он очнулся, когда вокруг уже стояла глубокая ночь. Метель прекратилась, ветер разогнал тучи и на небо взошла луна, да сверкали высоко-высоко тысячи далеких равнодушных звезд. Сириус обернулся человеком и смахнул снег с теплой мантии. Бросил прощальный взгляд на пустынный берег, быструю широкую речку, всё бегущую куда-то, на старую верную иву, которая так преданно берегла его секреты, и думал уже аппарировать в Лондон, как вдруг взгляд наткнулся на что-то, заставившее сердце пропустить удар. На уровне груди на коре старого дерева была выжжена надпись. «1. 09. 1996 года». Сириус смотрел на эту дату, не отрывая взгляда, вглядывался пристально и внимательно и, кажется, даже забыл, как дышать. Теоретически, это могло значить что угодно, любой прохожий мог выжечь на коре дерева эти цифры, эту туманную дату из будущего, вот только слишком уж аккуратными были символы, слишком уж точно надпись передавала почерк. Эту запись могла сделать только волшебная палочка.

Джилл ведь знала, что он будет ее искать! Знала, что не сможет забыть ее! Она не могла не оставить для него хотя бы знака или намека! Первое сентября 1996 года... Что же ты хотела мне этим сказать? Ведь это может быть дата ее возвращения, дата отправления в прошлое... Нужно немедля возвращаться на Гриммо и попробовать подставить эту дату в формулу для временной петли, и тогда...

Что именно «тогда» Сириус не успел додумать, потому что прямо возле него приземлился мягко сияющий кролик, заговоривший голосом племянницы:

— Где носит твою задницу, Сириус Блэк?! Срочно возвращайся на Гриммо! Артур Уизли ранен во время дежурства в Министерстве Магии! Скоро в твой дом будут доставлены его дети и Гарри! Если тебя не будет дома через пять минут, я с тебя шкуру спущу, дядюшка!

Патронус растаял в воздухе, а Сириус замер от неожиданности. Артур ранен в Министерстве? Как? Кем? Резко крутнувшись на месте, он аппарировал прямо в свою комнату на Гриммо.

События той ночи слились в один бушующий поток, вспоминаясь потом какими-то кусками. Испуганная Тонкс, напутавшая, похоже, с ингредиентами в Оборотном зелье и в итоге до сих пор не вернувшая себе собственный облик, пряталась на чердаке вместе с Клювокрылом, бледный напряженный Лунатик сразу же аппарировал в больницу Святого Мунго — узнать, насколько серьезны раны Артура, и дети — напуганные до полусмерти, в пижамах и халатах, серьезные и сосредоточенные. Они просидели в подвальной кухне всю ночь, и за это время никто из них не проронил и слова. Они ждали новостей и вздрагивали от каждого лишнего шороха и скрипа. Где-то там, в больнице, истекал кровью их отец, а они ничем не могли ему помочь. Оставалось только ждать, и ждал вместе с ними Сириус, ждал Гарри, почему-то забившийся куда-то в угол, не поднимая глаз.

Джинни свернулась калачиком в большом мягком кресле и смотрела, не отрываясь, на игру пламени в камине. Она была очень бледной, на белой коже выделялись ярко веснушки, ее руки едва заметно дрожали, но глаза оставались сухими. Сириус глядел на нее и не мог отделаться от ощущения, что когда-то в Годриковой долине она так же всматривалась в огонь, полностью погрузившись в свои мысли. Вот только тогда ее тоску и боль можно было унять, прижав крепко к себе, поглаживая нежно длинные волосы, согрев своим теплом, а теперь...

Первое сентября 1996 года. Громко тикал механизм, ползли стрелки в больших настенных часах, горела на столе одинокая свеча, отсчитывая время. Медленно убегала ночь, полная тревоги, страха и напряжения. Первое сентября 1996 года. Сириус думал, что до этого дня осталось еще восемь с половиной месяцев. Джилл Маллиган обещала вернуться, и она вернется, нужно только запастись терпением.

Когда небо за окном начало сереть, в дом на площади Гриммо зашел усталый Ремус Люпин, опустился тяжело в кресло и сказал, что все худшее уже позади и угрозы жизни Артура Уизли нет.

По гостиной прокатился дружный облегченный вздох.