Сумасшествие вдвоем (часть I) (гет)

Много лет с тех давних пор уже промчалось,

Жизнь менялась и ломалась, как во сне,

Было больно, но легко, пока казалось,

Словно ты, как лань, бегом бежишь ко мне.

М. Куршин

Пока воевали с Волдемортом, у меня было целых две мечты — отоспаться и повеситься. Всё это я планировал со вкусом осуществить сразу после победы, но я не Поттер, и везение не моя стезя. Почему не удалось первое, я объясню в следующем предложении; почему не удалось второе, расскажу во всех остальных. Удовольствия от сна я был лишён благодаря колдомедикам святого Мунго — к моменту, когда я окончательно вынырнул из чёрных бездн небытия и крепких объятий Живой Смерти, последнее, чего мне хотелось — это прилечь и вздремнуть ещё пару часов. Колдомедики считали по-другому, я устроил скандал, меня выписали. Шея дико болела, но для верёвки уже годилась. Почему именно верёвка? Потому что я должен, конечно же, отравиться. Или порубить себя Сектумсемпрой. Или — самое сладкое — прыгнуть с Астрономической башни. Поэтому я не буду этого делать.

Никогда. Больше. Я. Не буду. Делать. То. Что. Должен.

У меня не депрессия, оговорюсь сразу. С чего бы? Мне не хуже, чем всегда, даже лучше. Намного. Шрамы — ерунда, они могли бы даже зарасти со временем. Я — герой магического мира, и меня оправдали десять заседаний Визенгамота, ни на одном из которых я не присутствовал. Десять! Рекорд побил только Реддл. По поводу его прегрешений в Визенгамоте заседают до сих пор, переводя непомерное количество бумаги на то, чтоб справедливо распределить заработанное Лордом между всеми наследниками. Получается немало на каждого, наиболее счастливым — от пятидесяти до ста лет заключения. Особенно примечательны пожизненные сроки с пометкой «прежде, чем хоронить труп, убедиться, что он мёртв». Это не шутка, это выдержка из сто двадцать восьмого пункта брошюры, которую я нашёл на своей тумбочке в Мунго вместе с вежливым приглашением всё-таки забежать, если будет время, в Визенгамот — дать показания.

Я прислушался к себе, почувствовал, что Долг обязывает меня это сделать, и устроил маленький пожар на тумбочке. Меня не стали ругать — решили, что мозг пострадал от яда, но попросили отдать волшебную палочку. Я сказал, что не видел её с тех пор, как на меня напал Волдеморт. От меня отстали. Наконец-то и эти! Наконец-то все от меня отстали. И вы тоже можете отстать — я не обижусь. Я отлично понимаю, что от меня ждут другого, и со стороны кажется, что я не в себе. Вопрос на сто галеонов — что вы все обо мне знаете?

Вопрос на тысячу галеонов — что я сам о себе знаю? Раздумывая над этим, я выбираюсь из поезда и бреду домой через маггловский Кокворт. Бреду — потому что пока не сошёл с ума, чтоб аппарировать без палочки — такое самоубийство просто позорно. Через маггловский — потому что здесь нет волшебных вокзалов, я даже сомневаюсь, чтоб тут жили какие-то волшебники, кроме меня. И тем лучше — некому меня доставать. Да, я знаю это слово, я вращался в очень дурных компаниях и выучил много слов. Это хотя бы печатное. Я могу изъясняться и как подобает профессору, но это не научный трактат по зельям.

Профессор! Нет, я никогда не хотел стать учителем. Мне выкрутил руки Дамблдор. А я мечтал стать Тёмным Лордом или его правой рукой, чтобы потом подсидеть, если получится. Но это ещё до того, как появились две последние мечты.

Зелья. Я нормально отношусь к Зельям, я люблю варить что-нибудь из ряда вон, но я никогда не хотел их преподавать. Я не люблю детей. Но это вы знаете. Я вообще не люблю людей. Да, и вас тоже, не обижайтесь. И я даже не начинаю от этого сильнее любить собак.

Продолжая размышлять, я прохожу через небольшой парк, разглядывая гуляющих с хозяевами собачек и машинально расцарапывая больную шею. Может, мне не вешаться? Может, облобызаться с Поттером, жениться на Тунье Эванс, наплодить десяток гаденьких снейпиков и повеситься уже после этого? А вдруг все только этого и ждут? Что я буду мучительно пытаться наладить личную жизнь, а потом не выдержу послевоенного синдрома? И, главное, Тунья замужем... Она, кажется, Дурсль и живёт где-то в Австралии. К чёрту Тунью.

Не стоит изменять мечте ради сиюминутного порыва приспособиться. Мой контракт с Дамблдором истёк, а я очень твёрдо себе обещал, что вот отомщу Волдеморту, и всё равно умру. Надо умирать — ничего не попишешь. Потому что я уже чувствую его. Послевоенный синдром. Всю эту потерю куража и отчуждённость от общества — я же им теперь не нужен. Только Хогвартс оторвёт меня с руками, там большая неукомплектованность преподавательского состава. Я нормально отношусь к Хогвартсу. Но я никогда не жаждал там работать, я этого даже не скрывал, так что могут не ждать. Хотя Хогвартс, пожалуй, единственный вариант, кроме частной практики полузаконных магических услуг. В Министерство меня принять побоятся — всё-таки, Метка и две судимости. Но я мог бы вытачивать волшебные палочки. Или ручки для мётел. Тоска, одним словом. Тоска, тоска... От неё я, собственно, и бегу. Как только выдаётся свободная минута, руки тянутся к верёвке. А свободных минут, как ни крути, станет больше, так зачем тянуть, раз я уже выспался?

Чтобы точно не захотеть спать, я заказываю кофе в уличном ресторанчике. Просто сесть и спокойно выпить чёрного-чёрного кофе. Погода хорошая, свободных мест мало, и я пристраиваюсь за столик напротив благообразной пожилой дамы. Дама поджимает губы, но терпит. Я ей улыбаюсь, и благообразная дама уходит, оставив нетронутое пирожное. Готов поспорить, она не профессор единственной в стране школы чародейства, не герой магической войны и даже не Правая Рука Тёмного Лорда. Вот за это я люблю мир магглов. Но не настолько, чтоб осесть в Паучьем тупике. Я не в состоянии впихнуть себя в Паучий тупик. Мне нравится быть волшебником, и я хотел бы им умереть. И потом, Паучий тупик — самое тоскливое место.

Я прихлёбываю кофе, потираю шею и раздумываю, что же осталось. Может, я забыл за что-нибудь зацепиться? Дело не в месте и не в мире. Дело во мне. Мне ничего не подходит, потому что меня просто не существует. Я искал этого себя от делать нечего, пока приходил в себя и уходил в себя, отлёживая бока в Мунго, и сделал вывод, что я себя не помню. Вне тех сфер, в которых я себе не принадлежал. То есть, у меня нет проблем с памятью. Разумеется, я как-то жил и до Метки. Но всё это было слишком давно и ухватиться там абсолютно не за что. Как в Паучьем тупике, где отовсюду сыплется штукатурка. Ничего такого, на что хотелось бы смотреть всю жизнь.

Я мог бы прожить лет сто, если не убьют раньше. Сто лет глядеть в это окно или другое, чтоб под конец тронуться умом, как Дамблдор, от постоянных мыслей о... Кофе закончился, и я отодвигаю чашку к пирожному щепетильной дамы. Вот — вся жизнь для меня, как это пирожное — что-то чужое, отгороженное незримой стеной. Для наглядности, я могу это пирожное украсть, но оно не перестанет быть чужим. Успокойтесь, я не собираюсь красть пирожные, этот этап давно миновал. Я не знаю, почему при виде меня люди давятся десертом — я ничего для этого не делаю. Наверное, виновата внешность.

Эта мысль неожиданно меня забавляет. Хоть что-то. Нет, самому себе я очень нравлюсь, особенно вот с этим шрамом на шее. Если шрамы украшают мужчину, то я первый красавец. И чёрный цвет удобный и не маркий. И никто не поймёт — ты так и завалился спать во вчерашней мантии или уже переоделся. Но когда человеку надоедает всё, ему надоедает всё. В конце концов, я больше не обязан сохранять образ, не вызывающий подозрений у Лорда. Я даже не обязан быть Ужасом Подземелий. Я больше не буду прятаться ни в каких подземельях. Меня теперь все будут любить и уважать. Если успеют.

Я перебираюсь в парикмахерскую на другой стороне улицы, и там девушка очень подозрительно спрашивает, как меня стричь. Мне хочется сказать — наголо, но я понимаю, что тогда меня посадят в Азкабан за одну причёску, потому что все подумают... В общем, вы уже поняли, что. Вы ведь тоже это подумали. Я, кстати, сильный волшебник — бойтесь, если сойду с ума. О Мерлин, почему я не сошёл с ума? Но я не сошёл, поэтому я скромно присаживаюсь в кресло, подвернув полы мантии, и сообщаю, что мне в принципе всё равно. Хочется сказать девушке, чтоб не так явно выражала лицом: «Это заметно». Но она рыженькая, и я решаю над ней сжалиться. Я отвечаю: «Решите сами, что мне пойдёт, а я доверюсь рукам мастера».

Руки мастера заметно дрожат, но она зря боится — укусы змей не заразны. Я ей так и объясняю, и глаза мастера расширяются. Результат, тем не менее, выходит вполне приличным, хотя длинные волосы хорошо прикрывали шею. И мешали бы затянуться верёвке. Я благодарно спрашиваю у девушки её имя, и расплачиваюсь золотым галеоном. Кстати, она Линдси. Похоже, но не то. Были бы два галеона. Но девушка и на один золотой смотрит круглыми, как монеты, глазами и молча убирает его в карман передника. Не буду улыбаться ей на прощание, она хорошая.

До родного Тупика я добираюсь без приключений. Любопытно, что бы стало для меня приключением? Дома всё, как всегда — полумрак и пыль, и пусть так всё и остаётся. Мне лень завещать библиотеку Хогвартсу, а личные письма Поттеру — сами растащат. Мне нужна только волшебная палочка — вы же не думали, что она была у меня одна? Волшебная палочка и около получаса, чтоб забрать свои вещи с бывшего места работы. Не Минерве же всё разгребать — вдруг напорется на что-нибудь небезопасное. Я, конечно, не сомневаюсь, что авроры всё перевернули у меня в кабинете. Я даже готов делать ставки, сколько всего они не нашли.

Аппарейт...

Вот я и дома. Хогвартс особенно замечателен перед первым сентября. Эльфы уже натёрли полы и подровняли газоны, а ученики пока не свели на нет их усилия. Школа без учеников — что может быть лучше? Просто мечта, а не замок! Очень понимаю покойного Лорда. Не очень понимаю, где тут теперь вход, да ещё в сумерках... А, вон. Я обхожу то, что осталось от газонов и сваленное в груду то, что осталось от полов, и проникаю в замок через боковую дверь — ту, что выходит в дворик для обучения полётам на мётлах. Проскользнуть мимо школьного смотрителя сложно, но можно. Однако я не хочу отказать себе в маленьком удовольствии. У меня так мало радостей! Я появляюсь из бокового коридора, и Аргус Филч, беспокойно озирающийся на нижней ступеньке парадной лестницы, в ужасе роняет фонарь на миссис Норрис. Кошка визжит, Филч шарахается, я взмахом палочки зажигаю факелы в холле, и Аргус, наконец, меня узнаёт. Но всё равно не сразу.

— П-профессор Снейп... — бормочет он неуверенно. — В-вы вернулись?

Нет, я твоя больная фантазия.

— Нет, и ты меня не видел.

Аргус беспокойно оглядывается, ища то ли ошпаренную кошку, то ли моих сообщников. Предупреждение его озадачивает, но он поспешно кивает и подхватывает ближайший факел, чтоб освещать дорогу. Прекрасно, а если я собираюсь ограбить директорский кабинет? Я, собственно, собираюсь.

— Что там за бардак на улице? — спрашиваю я, поднимаясь по ступенькам.

Это лучший способ оскорбить школьного смотрителя, и он оскорбляется. Но Аргус Филч не похож на хорошенькую рыжую девушку, и у меня не возникает желания дать ему галеон. У меня возникает желание дать ему по голове. Но я сдерживаюсь, конечно. Подобные желания возникают у меня так часто, что блокируются рефлекторно.

— Это... старый паркет, — бормочет смотритель, продолжая встревоженно озираться. Кого он всё высматривает — толпу Пожирателей?

— Я проверял, надёжно ли отгорожена повреждённая часть замка, — оправдывается Аргус. — К утру всё будет убрано. Я не знал, что вы прибудете раньше, профессор. Сигнальные чары не сработали...

Не хватало, чтобы они сработали на меня! Чёрт-те что! А война ведь только закончилась.

— Аргус, — спрашиваю я, — почему вы не в Азкабане? — и ещё раз с удовольствием слежу за переменой в его лице.

Он начинает бессмысленно открывать и закрывать рот, и я продолжаю:

— Двери не заперты, и у границ школы нет ни одного эльфа. В Хогвартс зайдёт Волдеморт, а вы и не заметите. И встретите его с распростёртыми объятиями.

— Но Тёмный Лорд мёртв, — хрипло бормочет Аргус.

Тёмный Лорд! Черкану пару слов Минерве, чтоб выгнала нашего славного сквиба к мерлиновой матери.

— Дальше я не заблужусь, — вот Филчу мне не жаль улыбнуться.

Аргус привык ко всему, но на секунду теряется.

— Вы ведь смотритель школы. Пока, — напоминаю я ему. — Вот и смотрите за школой.

Чёртов предатель!

Дорогу я нахожу без Люмоса, но в директорском кабинете всё-таки приходится зажечь свет, чтоб ничего не пропустить. В общем, тут всё прилично — понятно, завтра ж первое сентября! Надеюсь, Минерва купит нового феникса. Родные стены! И уж тут-то меня узнают сразу.

— Северус! — вскрикивает главный портрет, и остальные портреты отзываются ему свистящим перешёптыванием, которое, как эхо, поднимается к потолку.

— Здравствуйте, господин директор, — отвечаю я, слегка недоумевая, почему это он так рад меня видеть.

— Какое счастье! — объявляет Дамблдор, и я вздрагиваю.

Немногие так на меня действуют. Наверное, уже никто. С Альбусом что-то не так, но ладно. Нет, он слишком уж довольно поглаживает бороду и сверкает очками. Альбус, Альбус... И Филч всё время крутил головой, и эльфов у границ не было... Или я излишне подозрителен? Или нет? Или да? Или я всё-таки остановлю когда-нибудь этот дьявольский метроном в голове?

— Вы по мне соскучились? — спрашиваю я, потроша свои тайники. — Или беспокоились о самочувствии?

По-моему, он понимает, что и со мной что-то не так. Он всегда всё понимает, поэтому говорит самым умиротворяющим тоном:

— И то, и другое, Северус.

О, только не этот тон! У меня падают руки, но я снова их поднимаю и продолжаю спокойно паковаться. Склянки налево, амулеты направо, это лучше бы сжечь... Потом. Нет, прямо сейчас.

— Что ты делаешь? — обеспокоенно спрашивает портрет.

— Ухожу, — я стараюсь так пожать плечами, чтобы это не было похоже на тик. — Но не переживайте, мы скоро увидимся.

Несмотря на оптимизм в моём голосе, Дамблдор заметно бледнеет. Может, я плохо изображаю оптимизм. Прочие портреты начинают возбуждённо галдеть, Альбус досадливо морщится, бросает мне: «Подождите секунду», и перебирается на портрет к Финеасу Найджелусу. Я жду секунду. Если б он сказал — две секунды, я ждал бы две. Если три, то три. Я его ненавижу. И себя ненавижу. Я всех ненавижу. Спасите меня кто-нибудь от этого! Потом можете сразу убить, но спасите. Что ж я с утра не повесился! Если он всего лишь попросит не дурить и мирно работать учителем, пошлю его к чёрту.

Финеас Найджелус отправляется утихомиривать остальные портреты, а Альбус возвращается в свою парадную раму.

— Северус, ты не можешь уйти, ты должен быть в Хогвартсе первого сентября.

— Подите к чёрту.

— Я только что от него, и мы прекрасно сыграли в шахматы, — отмахивается Альбус.

Да уж, вас директор, сам чёрт не обыграет. Мы оба усмехаемся непроизнесённой шутке. Что ни говори, славный был старик — было, с кем поболтать. Очень жаль, что пришлось его убить. И всё же я с успокоением, почти с наслаждением ощущаю, как твёрдая рука ставит меня на привычные рельсы. Ошейник затягивается, и я машинально потираю шею, понимая, что до петли уже не допрыгнуть. Целый день свободы! Хорошо, что хоть кофе успел попить.

— А тридцать первого августа я не могу быть в Хогвартсе? — я продолжаю хорохориться — ритуал требует как минимум пяти отказов. Если б Альбус хотел объяснить нормально, он объяснил бы нормально. Но он начинает мудро улыбаться и протирать очки. Чёрт. Всё настолько плохо? Волдеморт воскрес? Поттер умер?

— Ты понимаешь, о чём я, — спокойно произносит бывший директор. — Ты должен остаться деканом Слизерина.

Должен. Деканом Слизерина. Даже не знаю, как я справлюсь. И кто, кроме меня, может справиться с такой архисложной задачей. Я жду пояснений, но портрет их не даёт. Чем менее он конкретен, тем хуже. Так. Деканом Слизерина... Пока пронзительно-голубые глаза убиенного мной наставника не пробуравили дыру в моём черепе, безнадёжно подчинив мозг, я один за другим выдвигаю ящики стола в поисках пергамента. Ах да, я волшебник! Наколдовываю себе подходящий листок, достаю перо из директорской чернильницы и сажусь писать. Портрет пытается заглянуть мне через плечо, но угол наклона не тот, и ему приходится спросить:

— Что за творческий порыв, Северус?

Его голос звучит очень устало, и я на миг перестаю писать. Но тут же спохватываюсь и продолжаю.

— Хочу официально уведомить Минерву о своём увольнении. Во избежание недоразумений. Но у вас есть пара строчек, чтоб убедить меня в моих преподавательских талантах.

Он не убеждает. Хотя я талантливый. Значит, дело не в сомнительной должности и вообще не в том, как я отлично налаживаю школьную работу. А я так надеялся! Рука начинает мелко дрожать, но с этим я умею справляться. А паузы до сих пор держу хуже.

— Так вы скажете, что случилось?

— Я собирался. Но меня тревожит твоё душевное состояние, — с отеческой заботой отвечает портрет. — Я боюсь, что ты сбежишь.

Он до сих пор боится, что я сбегу. И правильно. Когда-нибудь сбегу точно. Это привычка детства — сбегать из дома. Но мне не десять лет. И даже не двадцать, и даже не тридцать. Мне почти сорок, и призыв к порядку звучит смешно. Нет, мне не смешно. Я устал доказывать, что я не трус. Интересно, от чего я должен бежать, если не бегал от Волдеморта? Страх и интерес — мои краеугольные камни, но я о них помню и спокойно дописываю последнюю строку.

— Я думал, мы это уже обсуждали, Альбус... — я не понимаю, почему он тянет время и так пристально на меня смотрит. Я тоже смотрю на него. Пристально. Альбус отворачивается.

— Это было до того, как ты устроил пожар в больнице, скрылся оттуда и провалился сквозь землю, — говорит он со вздохом.

Теперь это так называется? Между прочим, я не проваливался, а уехал на поезде. И почему я не удивлён его осведомлённостью?

— Не думал, что мисс Скиттер уже на том свете, — усмехаюсь я, проставляя дату на документе. — Простите, Альбус, я бы не стал так ронять репутацию Хогвартса, если б знал, что ещё буду иметь к нему отношение. Но это поправимо.

Если б я хотел устроить пожар в Мунго, Волдеморт вывернул бы меня наизнанку за такую попытку. В буквальном смысле. Тревожный звонок: воспоминание о Лорде вызывает привычную, но пока что лёгкую оторопь. Мы с ним плохо расстались. И кто знает, мёртв он на самом деле или нет? Все говорят, что мёртв, но лично я никакого тела не видел. И не представляю, что могло его убить. Я — самое доверенное лицо Дамблдора, но я этого не представляю. Все мои боевые заслуги — игра вслепую. Потому что у Дамблдора нет доверенных лиц. У магов такого полёта их не бывает.

Метка уже начинает чесаться — надо бы глянуть, но при директоре неудобно. По-моему, пока это нервы. По-моему. Та же паранойя одолевала меня и в прошлый раз, а потом оказалось, что так и есть, и не надо говорить, что у меня паранойя. Паранойя у Альбуса. Он опять глядит на меня тем же испытующим взглядом. А я гляжу на него. А он на меня. Ему-то я чем не нравлюсь? Определённо, не нравлюсь. Он прямо расстроен.

— Репутации Хогвартса ничто не страшно с тех пор, как его с отличием окончил Том Реддл, — произносит Дамблдор. — Я хотел поговорить не об этом. Поверь, Северус, я действительно не знаю, как поступить. Я не раз убеждался, что ты не бежишь от испытаний, но это может оказаться тяжелее других.

Ещё тяжелее? Как прекрасна жизнь!

— Я так понимаю, у меня и не было шанса сбежать, — отмечаю я, обмакивая перо в чернильницу.

— Северус, я справлялся о тебе не для того, чтоб следить за тобой, — уверяет портрет, и я сразу безоговорочно ему верю. Настолько, что у меня вырывается нервный смешок.

— Я лишь опасался, что ты что-нибудь натворишь или что-нибудь с собой сделаешь, — признаётся Дамблдор.

— А вы предпочитаете сами что-нибудь со мной сделать, — киваю я понимающе. — Честное слово, Альбус, вы накрутили вдвое больше кругов, чем нужно. У меня уже чернила высохли на пере. Если вам есть, что сказать — говорите, если нет — я ставлю подпись. И ухожу. И, клянусь, вы до меня не дотянетесь.

В какую-то секунду мне кажется, что он всё-таки решится раз в жизни открыть карты, но он молчит. Я пожимаю плечами, подношу перо к пергаменту, и Альбус вздрагивает. Альбус — вздрагивает. Его выражение лица ясно говорит: «Что я натворил!», но я бессилен угадать, в чём он там просчитался. Такой маг, как Дамблдор, может натворить многого. На столь недостижимых уровнях я перестаю его понимать. Я впервые абсолютно его не понимаю.

— Ты не должен... — глухо начинает портрет, но я больше не могу это слушать и, наконец, соглашаюсь с ним.

— Я не должен. Вам ничего, Альбус. Я сдержал своё слово, вы своё не сдержали. Но Волдеморт мёртв, и наш договор исчерпан.

Найдёт себе другую марионетку — вон и Поттер подрос! Я вдруг ощущаю, до чего длинный был день, и до чего я устал. Я просто не могу больше. Я не могу всё это выносить, боже мой. Лили, я не могу! У меня болит шея, у меня болит всё тело, у меня душа болит, наконец. И что мне было не умереть в больнице! Так нет же, хотелось самому, а не от руки Лорда. Так и умереть самому не дают! Вот что я сделаю — я больше не буду отвечать этому заговоренному портрету.

Я ставлю подпись, и по лицу Альбуса начинают катиться слёзы. Господи. Я вскакиваю на ноги, роняя перо. Дамблдор вскакивает следом за мной, кричит «Нет!», и я автоматически замираю.

— Стой, где стоишь.

Я и так стою. Он убеждается в этом долгих пять тик-так метронома и с облегчением опирается на раму портрета. У него такой вид, будто я чуть не сровнял с землёй Хогвартс. Я, наверное, мало понимаю в магии, но, по-моему, в замке всё спокойно. И я не собирался ничего рушить. Я в бешенстве, но я не настолько плохо собой владею. Владел бы хуже, давно бы отмучился у менее разговорчивого Хозяина. Я так часто подозревал Дамблдора в безумии, что перестал это подозревать. Я снова пытаюсь понять его, но снова не понимаю. Старик продолжает плакать, опираясь на раму. Кажется, он вот-вот её вытолкнет и очутится в кабинете. Я бы не удивился. Но мёртвые не воскресают.

— Северус, умоляю, — произносит он, и меня пробирает оторопь. — Я умоляю тебя отложить свои... личные дела и сделать, как я прошу. Просто поверь мне. Сейчас. Поверь мне. Не исчезай. И не сходи с ума.

Мне кажется, последнее он сказал без переносного смысла. И кто из нас сумасшедший?

— Вы до такой степени хотите, чтоб я остался деканом? — уточняю я, всё ещё не в силах поверить.

В чём тогда испытание — Волдеморт проклял и эту должность? Но Альбус кивает, и я понимаю, что попусту трачу время, когда мог бы осуществить хоть одну мечту — выспаться. Мало ли, как там дальше пойдёт...

— Я хочу носок, Альбус, — говорю я, без его разрешения возвращаясь к столу. Я не спешу, я наслаждаюсь (в кои-то веки!) замешательством Дамблдора. — Большой, полосатый и тёплый.

Альбус замирает. Никак, он и впрямь поверил, что я тронулся! Как бы не так — даже ему затруднительно сорвать мои нервы, у меня их просто не осталось. Я огибаю стол и подхожу к портрету, упиваясь тем, что он начинает следить за мной с опаской, как за подползающей змеёй. Я сближаю наши лица, насколько это возможно, и продолжаю абсолютно серьёзно:

— Можно старый тапок. Ленточку для бороды. Любую часть вашего гардероба. Я возьму даже нижнее бельё.

Он, наконец, понимает, а я, наконец, испепеляю свой пергамент и направляюсь к двери. Кто бы сомневался!

— Куда ты? — с тревогой вскидывается Альбус.

Это уже слишком. Слишком даже для него, но я отчаиваюсь что-то понять. Кесарю кесарево.

— В Лондон, — бросаю я самым безобидным тоном. — Я должен проследить завтра утром за отправкой своих учеников.

— Лучше заночуй в замке, — Дамблдор так встревожен, что я начинаю верить — он боится, что мистер Филч и эльфы захватят без меня Хогвартс. — Завтра приедет Минерва, и все остальные... — успокаивает он меня.

Да я не нервничаю. Не настолько, чтоб не дотянуть до приезда Минервы.

— Главное, скажите, будет ли Поттер. Я выйду встречать его с цветами.

Как всегда при упоминании о Поттере, пенсне моего директора подёргивается печальной дымкой.

— Северус, поверь, Гарри тоже нелегко и будет ещё труднее, — сообщает он очередную сенсацию, но я только отмахиваюсь: когда было иначе?

— Я вам нужен первого, буду первого.

— Тебе не обязательно садиться в экспресс, — продолжает настаивать Дамблдор. — Вряд ли в Слизерине будет много студентов. Справятся без тебя.

Он мне не верит. Это так обидно.

— Тем более, — ему-то я могу улыбаться, сколько хочу. — Прослежу, чтоб их не побили все остальные студенты. Я как-никак... декан.

Декан факультета Слизерин. Видимо, на моём лице всё-таки проступает какая-то гамма чувств, и Дамблдор снова спрашивает, не лучше ли мне заночевать в Хогвартсе. Нет, мне не лучше. Мне всё хуже и хуже.

— Но завтра ты вернёшься, Северус? — переспрашивает он очень настойчиво. — Ты вернёшься?

— Уж поверьте моему слову, — отвечаю я, прежде чем выйти из кабинета.

Надеюсь, его это успокоило. Где найти второго идиота, который бы так держал слово, как я?