Кто будет таким, как я? (джен)

Когда что-то происходит впервые, это всегда запоминается очень чётко: первые уроки, первое знакомство с однокурсниками, первые отработки... К слову, об отработках. Большинство отработок получаются каким-то совершенно нелепым образом, и вспоминая обстоятельства, при которых ты их получил, можно только удивляться и разводить руками — кажется, что сам додуматься до такого не в состоянии, вестимо, кто-то другой думал за тебя в те моменты. Но нет, проходит какое-то время, и ты снова выдаёшь что-нибудь эдакое. Как? Уму непостижимо.

Свою первую отработку я получил глупо. Мы с Сидом поспорили, кто первым сможет выучить произвольное заклятие из учебника чар для первого курса — всё равно ничего действительно опасного там находиться не могло. Так вышло, что я вообще с Сидом общался чаще и больше, нежели с остальными. Методом «тыка» было выбрано «инсендио» — поджигающее заклятье. Проигравший должен был писать и давать списывать свои конспекты по астрономии до конца месяца. Поскольку состязание было придумано спонтанно, то и начато было прямо на месте, то есть в пустом коридоре возле выхода на одну из лестниц. Действительно, кому из учителей или старост может взбрести в голову ходить в середине дня по таким местам? Так мы и пытались что-то сотворить, направляя палочки в пол, махая руками и выговаривая слова. Заклинание оказалось, однако, не самым простым в освоении, и нам пришлось потратить приличное количество времени, пока у нас не начало что-то получаться, к слову, практически одновременно. Выходило, правда, дракклы пойми что: то вылетали сплошные искры, то показывался маленький огонёк, как у зажигалки, то вылетал и потухал резкий язык пламени длиной от полуметра и более, то...

О том, что что-то пошло не так, нас оповестил дикий вопль откуда-то из-под ног. Мгновением позже к нему добавился запах чего-то палёного, а к следующему моменту мы увидели, что же произошло. От стенки к стенке с громкими криками носилось что-то мохнатое с пылающим хвостом, и этому нечто, видимо, не нравилось гореть — интересно, с чего бы? А дальше мы увидели, как может бежать на крейсерской скорости хромающий и ковыляющий пожилой человек — таковым оказался, конечно, мистер Филч.

— Что тут происходит?! Миссис Норрис! Нет!

— Агуаменти! — это донеслось уже с противоположной стороны, в то время как мы только начинали понимать, во что же вляпались. Автором заклятия оказался профессор Селвин.

Само заклинание исторгло струю воды, мигом погасившую пламя. Увидев обгоревшее и потерявшее по этой причине где-то половину шерсти животное, Филч разрывался между желанием утешить своего питомца и уничтожить нас, но поскольку нами уже занялись, то он все же решил заняться осмотром миссис Норрис. Селвин в это время методично допрашивал нас: что случилось, как случилось, и чем мы вообще занимались в коридоре перед самим инцидентом. В отличие от завхоза, он был совершенно спокоен, смотрел на нас взглядом всего лишь чуть суровее своего обычного, уничижающего, и оттого его совет не пытаться ничего приврать был ещё более убедителен. Выслушав наши сбивчивые пояснения насчёт того, как оно случилось, профессор вынес свой вердикт.

— Колдовать в коридорах запрещено, и если вы прослушали вступительную речь, полный список запретов висит на двери в кабинет мистера Филча. За это ваш факультет теряет по пять баллов с каждого. Ещё по... два балла я снимаю за порчу имущества, то есть школьной кошки, — на этом моменте Селвин начал было улыбаться, видимо, кошка ему не нравилась, раз он оценил ее сгоревшую шерсть в четыре балла, но сразу же себя одёрнул, — и за то, что вас на этом поймали, ещё по два. Заодно выдаю вам два дня отработок с мистером Филчем, начнёте прямо с сегодняшнего вечера. А теперь идите в свою гостиную. С мистером Филчем встретитесь сразу после ужина у дверей его кабинета.

Мы направились в гостиную и, удаляясь, слышали, как Селвин втолковывает что-то Филчу. Не знаю, что именно он говорил, но тогда казалось, что профессор убеждает завхоза не убивать нас за надругательство над животным. Сид, судя по всему, тоже думал о чём-то подобном.

— Никогда бы не подумал, что от неминуемой расправы нас спасёт Селвин...

— Ага, осталось теперь Макгонагалл собрать. Для коллекции.

— Главное, чтобы на нас вечером не отыгрались. Боязно что-то.

— Да не всё так страшно. Вряд ли Филч може реально чего-то сделать, — Сид явно переживал по этому поводу куда меньше меня. — И вообще, телесные наказания в Хогвартсе отменили ещё тогда, когда мои родители детьми были. Ты лучше представь себе, что произошло бы, если бы вместо миссис Норрис там оказалась Макгонагалл...

Представив себе горящую и носящуюся по коридору декана Гриффиндора, я не смог удержаться от смешка. Правда, боюсь, случись такое в действительности, неприятности были бы куда как больше.

— Кстати, я выиграл, — действительно, первым результат, сколько-то напоминающий то, что требовалось, получился у меня, — так что, если выживем, готовься давать списать свои конспекты. Нормальные, а не несколько строк, как это у тебя обычно бывает.

— Ладно-ладно. Спор, как и карточный долг — святое!

Вечером поджидавший нас у кабинета Филч выглядел очень, очень недовольным. Он смотрел на нас так, как будто собирался растерзать собственными руками или скормить диким зверям, или сварить заживо.

— Явились? Тряпки в руки и сегодня ночью вы будете протирать кубки и прочие знаки отличия в зале наград. Чего стоите?! — рявкнул завхоз совсем уже суровым голосом. — Никто за вас это не сделает. Жаль, что телесные наказания отменили: вот я бы вам показал, как правила нарушать и над смотрителем издеваться! У меня в подсобке такая коллекция есть... Ничего, я верю, что их однажды вернут, и тогда вы у меня ещё попляшете!

Филч бормотал про себя всё то, что хотел бы с нами сотворить, всю дорогу до Зала трофеев, и мы успели много раз благословить тот день, когда к учениками запретили применять телесные наказания. Интересно, кто вообще набирает в Хогвартс персонал с настолько ярко выраженными садистскими наклонностями? Или просто больше никто не соглашался на подобную работу?

Полирование тряпками разного рода полочек, значков, кубков и витрин — занятие скучное, ничего особенного из себя не представляющее. Вернее, для меня такая работа была в порядке вещей — сидишь себе, трёшь, что нужно, и о чем-то своем думаешь. Сиду-то, выросшему в нормальной магической семье, приходилось сложнее, и он нашей отработкой был явно недоволен. Тем более, палочки у нас на всякий случай отобрали, и всю работу приходилось делать руками. Да и они нам вряд ли помогли бы, только если в недавно разученной Вингардиум Левиосе попрактиковаться и покидаться тряпками в полки.

Я же во время работы заинтересовался всеми наградами, которые находились в пределах моей досягаемости: кубками, медалями, грамотами — чего там только не было. Хорошо хоть, что награды там хранились не со времён основателей, а за последние лет сто, не больше.

Удача улыбнулась мне, когда я вдруг увидел имя Тома Риддла на награде «За особые заслуги перед школой», датированный 1943-м годом. Наконец-то нашлось новое упоминание о Нём, том человеке, который преследовал меня в моих собственных мыслях. Это выглядело, как настоящий знак свыше. Значит, он оставил упоминания о себе в Ховартсе, и надо только хорошо их искать, если хочешь получить информацию. Это мотивировало на дальнейший поиск упоминаний, по которым, возможно стало бы понятно, в каком направлении двигаться по жизни.

Вскоре завхозу надоело всё время наблюдать за нами — или у него просто обнаружилась недоделанная работа — и он временно нас покинул, напоследок сказав, что через некоторое время придёт проверить, как мы справляемся, и лучше бы нам к этому моменту закончить работу, причем сделать все качественно. Когда он, наконец, ушёл, захотелось отдохнуть, лечь на стол и просто ничего не делать, но угроза держать нас здесь, пока всё не будет вычищено до блеска, возымела действие и, тихо переговариваясь, мы продолжили заниматься своей работой. Вскоре оказалось, что наличие в зале наград будущего ужаса всея Магической Британии не является единственным сюрпризом за этот вечер.

— Гарри, говоришь, ты ничего не знаешь о своих родителях? — задумчиво произнес Сид, глядя на одну из полок, где стояли спортивные кубки.

— Нет. Вообще ничего, кроме того, что их убил Сам-знаешь-кто или его слуги. А что такое?

— Да тут вот есть квиддичные кубки середины семидесятых, их Гриффиндор получал. И там в списках команды в качестве ловца вписан Джеймс Поттер. Это твой отец?

— Не знаю, но скорее всего да. Надо будет уточнить. Дай я тоже гляну!

— Да я-то что. Смотри, мне не жалко.

Вот так я впервые узнал что-то о своих родителях, а точнее, об отце. Он действительно оказался игроком гриффиндорской команды по квиддичу, ловцом. В этот же вечер Сид просвещал меня по поводу самой игры — до этого у меня не было особых поводов интересоваться. Правила, в целом, довольно просты, но при этом сама игра, если рассматривать её с маггловской точки зрения, довольно странная. Играют в квиддич командами на мётлах, по семь человек в каждой. На противоположных концах стадиона находятся кольца — всего по три кольца с каждой стороны — и в эти кольца забрасывается квоффл, достаточно большой кожаный мяч, зачарованный на замедленное падение. Забрасыванием и отбиранием квоффла друг у друга занимаются по трое человек из каждой команды — охотники. Кольца команды защищает вратарь — функция у него такая же, как и у вратарей в маггловских играх с мячом. Помимо квоффла по полю летают два мяча поменьше, зачарованные на удар по ближайшему игроку — бладжеры. По ним бьют битами два человека из каждой команды, пытаясь попасть по противнику, и такие игроки зовутся загонщиками. Но это ещё не всё: существует ещё один маленький и плохо заметный мячик, снитч, летающий на больших скоростях. Его поимкой занимается ловец. Как только снитч пойман, игра прекращается, а команда, чей ловец поймал снитч, получает сто пятьдесят очков. Для сравнения, за каждый закинутый квоффл дают по десять очков. Поэтому чаще всего выигрывает команда, чей ловец поймал снитч, то есть по сути один игрок значит немногим меньше, сколько остальные члены команды, вместе взятые. Магглы посчитали бы подобное дикостью, появись что-то такое в их играх, но волшебники не жаловались, и квиддич был самой популярной игрой.

Так вот, отец мой, оказывается, занимал в гриффиндорской команде ключевую роль, начиная, кажется, с третьего курса — и всё это время кубок оказывался у его факультета. Да, таким достижением действительно можно гордиться! Если я что-то и понимаю в жизни, то девчонок у него должно было быть немерено. Тогда я, правда, думал не о девчонках, а о том, что он, наверняка, был очень известным в школе человеком. Забавно вышло: отец мой был школьной знаменитостью, владелец палочки с такой же начинкой, как у меня, стал печально известен далеко за пределами Магической Британии, а обучаясь в Хогвартсе, получил высшую из возможных наград. А я, что я могу сказать про себя — даже если сравнивать меня с отцом, а не с Томом Риддлом? Сейчас я, конечно, понимаю, что глупо сравнивать себя-первокурсника с кем-либо, но тогда хотелось успеть все сразу, и думалось, что времени впереди то слишком мало, то целая жизнь.

Остаток отработки, как и следующий вечер, прошли без эксцессов. Оказалось, что у моего отца была ещё пара медалек, помимо имени в списках команды Гриффиндора, да и Риддл получил за время учёбы не только "особыми заслугами перед школой", но и имел несколько наград помельче. Впрочем, после увиденного, такое уже не впечатляло, а скорее было в порядке вещей. Ради интереса поискали награды и нынешних учителей, и что интересно — нашли. Например, профессор Бартемиус Крауч, оказывается, получал медаль «За безупречную учёбу». Когда мы попытались представить себе Крауча, тогда ещё совсем юного, принимающего награду из рук директора, с обычным выражением «морда кирпичом», нас с Сидом пробрал смех, и не вовремя вошедший мистер Филч был крайне недоволен нашим хорошим настроением.

Следующую отработку я получил куда более банально, но всё равно глупо. Зазевался на зельях и не обратил внимание на слова профессора, что перед добавлением последнего ингредиента в гербицидное зелье (то есть слизи флоббер-червя) надо обязательно дать зелью постоять на среднем огне. В результате жидкость внутри котла запузырилась и вверх поднялся столб пены фиолетово-зелёного оттенка, осевший на стол вокруг и запачкавший мне руки и мантию.

— Ну что, оттенок правильный. Так что мистер Макмиллан, — обратился профессор к моему соседу с легкой иронией в голосе, — получает «удовлетворительно», забирает котёл и убирается с глаз моих, пока я не снял с него баллы. В следующий раз советую вам контролировать деятельность своего напарника, и возможно, у вас получится что-то более приемлемое. А вот мистер Поттер за свою невнимательность получает минус балл в копилку Хаффлпаффа и отработку сегодня же вечером, у меня, — Селвин смерил меня взглядом, от которого хотелось провалиться сквозь землю. — И сейчас без помощи магии очищает все, что испачкал. Тряпки в дальнем шкафу. И настоятельно рекомендую вам управиться до конца урока.

На отработку в тот день помимо меня пришёл ещё один первокурсник — гриффиндорец Невилл Лонгботтом, слегка полноватый и довольно скромно выглядящий мальчик с соломенными волосами. По его внешнему виду сложно было сказать, что происходит он из старинной магической семьи, но дело, тем не менее, обстояло именно так. Сид, по моей просьбе просветивший меня немного в первый месяц учёбы по поводу наиболее известных магических семей, также упоминал, что родители его занимают относительно высокие посты в министерстве.

Сама отработка заключалась в том, что мы, придя в кабинет зельеварения со своими котлами, занимались изготовлением тех зелий, что были нами испорчены, время от времени отвечая на вопросы профессора Селвина и объясняя, почему мы совершаем те или иные действия. Если наши ответы его не устраивали, тогда он пояснял нам, что и как на самом деле происходит, и зачем то или иное действие нужно. Правда, если отвечать на его вопросы плохо, можно было схлопотать очередные снятия баллов с факультета. Как профессор умудрялся общаясь с нами, параллельно проверять чьи-то эссе, я не знаю — видимо, у преподавателей имеется суперспособность делать множество дел сразу, не иначе.

Когда мы закончили варку гербицида и нас, наконец, отпустили, Невилл собрался и ушёл почти сразу, а я немного замешкался. Произошло данное событие менее чем через месяц после натирания кубков под надзором Филча, и стремление выяснить информацию о своих родителях было на волне случившегося очень даже сильным, а Селвин, насколько я мог заметить, учился в Хогвартсе примерно в то же время, плюс-минус несколько лет. При этом спрашивать его самого было, наверное, ещё более боязно, чем задавать подобные вопросы профессору Макгонагалл. Селвин, тем временем, заметил мое замешательство.

— Что случилось, мистер Поттер? Вас здесь что-то задерживает? Вы что-то хотели что-то узнать? Так спрашивайте, не нужно тратить свое, и тем более, мое драгоценное время.

— Э-э-э... а-а-а... видите ли... я слышал, вы учились в одно время с моими родителями... я ничего о них не знаю — я сирота. Я подумал, что вы, возможно, сможете что-то рассказать. Я слышал, что Поттеры были известной семьёй, и вы можете что-то о них знать, — примерно так, сбивчиво и запинаясь, я рассказал, что именно меня интересует. К концу моей речи в глазах преподавателя блеснул огонёк, как я надеялся — интереса. Или недоумения. Или чего-то еще, я так и не понял.

Но, тем не менее, профессор Селвин акуратно и, как будто нарочито медленно отодвинул от себя эссе, которое проверял в тот момент, и внимательно посмотрел на меня, будто решая, стоит ли тратить на меня свое время.

— Знаете, нет ничего постыдного в желании узнать больше о родителях и семье, которой вы лишились, — начал Селвин, слегка склонив голову на бок, продолжая на меня смотреть. — Вызывает презрение, скорее, нежелание этого делать. Лично я о вашей матери ничего не знаю вообще, даже имени. Об отце, Джеймсе Поттере, тоже могу сказать очень мало, — на этом моменте профессор ненадолго задумался, сделав паузу. — Что я про него помню? Учился он на Гриффиндоре, на три курса младше меня, дружил с Сириусом Блэком — не самая приятная компания, скажу я вам. Его потом изгнали из рода. Блэки, конечно, строгие в этом плане, но определённые выводы из этого факта сделать можно. Кто-то ещё в их компанию входил, но про них я не могу ничего вспомнить. Самого вашего отца с Блэком я, будучи старостой, несколько раз ловил за нарушением правил, они такое практиковали, — он внимательно посмотрел на меня. — Лучше вам подобного не повторять. Играл в квиддич, учился вроде бы хорошо, но точно сказать не могу. Рекомендую спросить профессора Макгонагалл или Крауча, они должны знать больше. Минерва, правда, больше скажет про его учёбу и квиддич, а мистер Крауч сможет рассказать, как они выглядели со стороны учеников другого факультета, Райвенкло. Спрашивать на эту тему в подходящий момент их не бойтесь — они прекрасно поймут ваше желание, как его понял бы любой приличный волшебник. Я вам всё пояснил, или осталось что-то непонятное?

— А Блэк, который Сириус... вы что-нибудь знаете про него?

— Погиб в самом конце войны. Подробностей не знаю.

— Спасибо. Я тогда пойду? Спокойной ночи, профессор Селвин.

Так образ моего отца начинал формироваться немного более чётко, обрастать хоть какими-то деталями. Теперь он представлялся мне эдаким смелым парнем, которому всё по плечу. Наверняка популярный, весельчак, превосходно летал на метле и не боялся нарушать правила. Неужели из всего этого меня с ним объединяет только любовь к полётам, или есть ещё что-то?

Памятуя о своём успехе с профессором Селвином, Крауча я спросил не во время отработок — на отработки по ЗОТИ я вообще на первом курсе не попадал, — а просто после очередного занятия под его руководством.

— Значит, вы хотите узнать, что мне известно о твоих родителях? Лили Эванс и Джеймс Поттер, да? — мистер Крауч ненадолго задумался, и кивнул на стул рядом со своим столом. Лицо его, по прежнему, не выражало никаких эмоций, и понять, хочет он об этом говорить или нет — было невозможно, — Садись, что стоишь-то, я тебе не выговор читать буду. Только сразу вопрос: ты хочешь узнать, какими они были в действительности, или нарисовать в голове образ тех людей, которых ты мог бы любить?

Я задумался, и даже не сразу понял, о чем это Крауч говорит. Но все же сказал, что хотел бы узнать, какими они были на самом деле.

— Что тебе о них уже известно? — профессор посмотрел мне в глаза, как всегда безразлично. Наверное, в светской беседе о погоде он будет смотреть в глаза собеседнику точно так же. В то время от этого было не посебе, ведь я спросил о родителях и это было важным для меня, а Крауч, казалось, ничего важного в этом не нашел. Еще одно объяснение, как и на уроках. Не более того.

Я изложил все скудные сведения, которые только смог обнаружить к этому моменту, после чего Крауч поведал мне то, что знает сам.

— Лили Эванс... магглорождённая, хорошо училась, насколько мне известно. Была дисциплинированной, очень любила справедливость, и ее раздражало, когда кто-то нарушал правила. До какого-то момента дружила со слизеринцем, Северусом Снейпом, — он говорил ровным тоном, как будто читал с листка. — Это запомнилось потому, что встречается такая ситуация весьма редко. Как ты мог заметить, факультеты Гриффиндор и Слизерин находятся в перманентном противостоянии, а прошлая война такое положение вещей усугубила ее больше. Что здесь творилось ближе к её концу, тебе лучше не знать, но со вступлением в должность профессора Селвина и исчезновением Сам-знаешь-кого всё более-менее успокоилось.

Говорил он, действительно, довольно долго, время от времени прерываясь на вставки о событиях, не относящихся к жизни моих родителей напрямую, но косвенно на неё повлиявших. Так, например, я узнал, что Северус Снейп впоследствии стал Пожирателем смерти — так называли себя слуги Волдеморта. После исчезновения Волдеморта и оправдания на процессе, он уехал из Британии, кажется, в маленькую магическую деревню на Фолклендские острова и живёт теперь там, периодически заявляя о себе в научных кругах. Сам Барти неплохо знал слизеринцев, по его словам, потому, что довольно много общался и дружил с младшим братом Сириуса Блэка, Регулусом.

Про маму и папу своих я узнал немало, больше, конечно, про отца. Если сократить ту информацию, которую мне рассказали, то получается примерно такая картина. Джеймс Поттер действительно был из числа людей, которые считают, что им по плечу всё или почти всё — и что интересно, у него действительно практически всё получалось. Возможно, это было даже не к лучшему. Лучший квиддичный ловец, симпатичный и неплохо сложенный, учащийся по большинству предметов на «превосходно», при этом весёлый и наплевательски относящийся к правилам — неудивительно, что он был самой популярной персоной в Хогвартсе, особенно, на старших курсах. При этом, правда, развилась самовлюблённость и самоуверенность, как заметил Крауч, — но большинство поклонников и поклонниц не замечали этого или не обращали внимания. Джеймс привык, что ему можно всё. В его компанию входило всего четыре подростка — все с одного курса Гриффиндора — они называли себя мародёрами. Довольно неприятное название, если вдуматься. Помимо Поттера и Блэка, которые были лидерами компании, туда входили Ремус Люпин и Питер Петтигрю. Ремус на старших курсах был старостой, а что стало с ним после выпуска, Крауч не знал. Петтигрю, по его словам, работал где-то в министерстве, но точной должности профессор назвать не мог.

Мародёры в школьные годы больше всего любили развлекаться и быть в центре внимания — по крайней мере, это было верно для Джеймса и Сириуса, а остальные им потворствовали. В перечень их развлечений входили, в том числе, и шутки над окружающими, далеко не всегда безобидные. С тем же Снейпом они всегда были чуть ли не на ножах, а потому слизеринцу перепадало особенно часто. Примеров мне приводить не стали, просто упомянув о том, что случалось... разное. В общем, картина, на мой взгляд, выходила не самой приятной: отец был кем-то вроде Дадли, но с мозгами. Или наоборот, приятной. Все таки лучше быть клевым «плохим» парнем, чем незаметным идиотом, каким я видел себя.

Про маму всем было известно гораздо меньше. Видимо потому, что она была магглорожденной, но не такой занудой, как Гермиона, чтобы ее запоминали. На пятом курсе она, как и Ремус, стала старостой. Примерно в то же время они разругались со Снейпом. Училась она почти по всем предметам на «превосходно», ещё лучше отца. Учителя её очень любили и нередко ставили в пример даже юному Барти, что не сказывалось положительно на его самолюбии. Моего отца учителя тоже в основном хвалили за успеваемость, но в меньшей степени, если не считать Макгонагалл, которая в нём души не чаяла и нередко могла спустить с рук не слишком серьёзные шалости. В школьные годы Лили постоянно воевала с мародерами, шутки которых казались ей не то жестокими, не то просто глупыми. Тем удивительнее, что к концу обучения родители нашли друг друга и, как слышал Крауч, поженились вскоре после окончания школы, но к тому моменту и Джеймс стал более... сдержанным. Вроде бы это все, что я тога смог узнать.

После рассказа Крауча я понял, что мой отец не был идеальным, зато образ его стал мне гораздо ближе и гораздо более объёмным. Он как-будто стал для меня, в некотором смысле живым, ведь, наверняка, если бы отец был жив, он бы мне тоже рассказывал свои школьные истории. Но я сразу посчитал, что с отцом мы совершенно разные люди. Зато теперь я знал, что они точно не алкоголики и наркоманы, как о них рассказывала тётя Петуния, и этот факт радовал непередаваемо. И волшебниками они, скорее всего, были выдающимися, раз так хорошо проявляли себя во время учёбы — и мне хотелось хоть в этом, по возможности, соответствовать, как им, так и Волдеморту.

По поводу Снейпа, наверное, стоит сказать, что его справочник, состоящий из четырёх томов, больших и толстых (и напечатанных мелким шрифтом), изданный в 1988-м году при поддержке Люциуса Малфоя — отца белобрысой слизеринской моли, не иначе, входил в перечень рекомендуемой дополнительной литературы от профессора Селвина, который назвал его наиболее полным и грамотно составленным справочником по данному предмету, который он когда-либо видел.

К Макгонагалл я подойти всё же побоялся — сам затрудняюсь объяснить, почему. Тем не менее наш с ней разговор на эту тему состоялся, хоть и значительно позже, ближе к весне.

На одном из уроков по полётам, когда я летал в своё удовольствие и отрабатывал различного рода приёмы, декан Гриффиндора просто проходила мимо и сделала мне комплимент, сказав, что летаю я так же хорошо, как мой отец, после чего я выровнял метлу, спрыгнул перед профессором, и задал все же свой вопрос.

— Извините, а можно попросить вас рассказать о нём? Дело в том, что я очень мало знаю о своих родителях...

— Да, конечно, — казалось, МакГонагалл даже немного растерялась, правда, не знаю отчего, — Как же я могла забыть, что тебя воспитывали магглы, которые ничего не знали о школьных годах родителей?! Такие замечательные волшебники! Гарри, приходи сегодня после урока ко мне в кабинет, и я расскажу тебе немного о них.

— Спасибо, профессор Макгонагалл, я обязательно приду, — выпалил я и на радостях понёсся покорять новые вершины в управлении метлой.

Сама информация, полученная от Макгонагалл, не оказалась по-настоящему ценной, после того, что я уже успел узнать: что-то мне рассказывали до неё, что-то я смог додумать сам. Тем не менее, к портретам моих родителей после разговора с профессором трансфигурации добавилось не так уж и мало интересных штрихов. Но больше всего поход к Макгонагалл запомнился мне, конечно, не этим. Когда я подошёл к кабинету, меня встретили, поправили на мне мантию, чтобы я «соответствовал облику приличного молодого волшебника», усадили за стол и напоили чаем с печеньем. Это само по себе было довольно-таки удивительным, но когда такое исходит от Макгонагалл... было ощущение, что ветер высушил море, в пустыне полил ливень и где-то в далёкой Антарктиде выросла дубрава. До этого дня профессор представлялась мне главным поборником правил в Хогвартсе, вечно строгой, редко кого-либо хвалящей или просто улыбающейся. А теперь она угостила меня чаем с печеньем, принесла альбом с колдографиями и нахваливала моих родителей (хоть и признавала, что Джеймс с Сириусом были теми ещё сорванцами) .Чем не разрыв шаблона. Наверное, только после этого вечера я стал относиться к ней сколько-то тепло — раньше всё больше боялся заслужить её немилость.

Сейчас, конечно, все это кажется ерундой. Ну, естественно, все учителя — такие же люди, со своими тараканами в голове, интересами, любимыми блюдами, а то и выпивкой. В одиннадцать лет воспринимаешь их иначе. Они — не люди, а образы.

Из новой полученной информации стоит упомянуть, что родители мои сражались после окончания школы, как и многие достойные волшебники, против Сами-знаете-кого, но когда я попросил рассказать об этом подробнее, профессор стушевалась и объяснила мне, что об этом стоит поговорить, когда я подрасту — сейчас слишком рано. Ещё она, хоть ничего и не знала о судьбе Ремуса Люпина в послевоенное время, пообещала напомнить обо мне Питеру Петтигрю. Наконец, перед тем, как мы расстались, она отдала некоторые колдографии родителей мне, и когда я уже собирался уходить, тихо спросила.

— Ты сам выбрал Хаффлпафф? Я думала, что ты будешь учиться на моем факультете.

— Да, сам, — я оглянулся, и посмотрел на МакГонагалл. Вопрос мне показался странным: неужели ей не все равно?

— Почему?

— Я... я так хотел, — довольно твердо ответил я, сам от себя не ожидал.

— Хорошо, — профессор улыбнусь, — ступай.

Я вышел из кабинета, прижимая к себе самое ценное — фотографии. Потом, когда мне будет грустно, одиноко, когда будет требоваться поддержка или нужно принять решение — я всегда буду смотреть на колдографии родителей, вечно молодых и счастливых, из тех времён, когда всё было замечательно, мир прекрасен и наверняка понятен, а я существовал разве что в планах. И знаете, это помогает. Такое ощущение вечности...