Тёмная вода (джен)

— Проклятый овощ, что же ты не чистишься-то?

Бормотание откуда-то неподалеку звучало очень злобно и нетерпеливо. Открыв глаза, Гермиона увидела Хэйвуда сидящим на стуле. Возле него стояла миска с мытым картофелем и мусорное ведро. Процесс очистки кожуры ему явно не давался.

— Доброе утро, — зевая, произнесла она, но секунду спустя пожалела о своих словах: Хэйвуд от души порезал себе ладонь и выронил нож.

Совершенно забыв о ноге, Гермиона хотела было встать, но вместо этого запуталась в одеяле и упала на пол, вероятно, выглядя как уродливая гусеница. Боль дала о себе знать, расплываясь от колена и выше, но вместо того, чтобы застонать, она громко рассмеялась. Звонко, не напрягаясь, хотя в обтянутом материале даже пальцем пошевелить было трудновато.

— Такое утро вряд ли назовешь добрым, — раздался над головой голос Хэйвуда, руки которого высвободили её из плена одеяла и усадили обратно на кровать.

— Извините меня. Из-за моих воплей вы поранились, — ей и правда было очень стыдно. И откуда только в ней была эта ненужная активность?

— Это, — указывая на обмотанную окровавленным бинтом ладонь, — следствие моего неумения. Как я и говорил, повар из меня никудышный.

— Давайте сюда вашу утварь, — тоном, не терпящим возражений, заявила Гермиона.

— Вам нельзя вставать.

— А я и не буду. Мне нужны две миски и нож.

— Вы уверены? — с недоверием спросил Хэйвуд.

— Я хоть и калека временная, но бытовые дела вершить в состоянии, — фыркнула она, не без усердия сев поудобнее.

Быстро управившись с дюжиной картофелин, она почувствовала прилив сил и бодрости, ощущение полезности делу. Ей это нравилось.

— Могу я кое-что у вас спросить? — Гермиона отдала Хэйвуду миски.

— Попробуйте.

— Почему вы все время в капюшоне ходите? Аллергия на свет?

— Можно и так сказать, — буркнул он и поставил кастрюлю с водой на газовую плиту.

Гермиона прикусила язык от досады. Ну сколько можно совать нос в чужие дела? Как бы он вообще не выкинул её в открытый океан за назойливость и занудство, но, видимо, ему было настолько одиноко, что он все каверзные вопросы терпел стойко. Решив с этой минуты ни о чем больше не спрашивать, Гермиона нарушила это правило мгновенно:

— А где вы провизию берёте?

— На материке. Делаю кое-какую работёнку, и мне едой платят. Денег сейчас ни у кого нет.

— А что происходит на большой земле? — Гермиона ощутила тоску, представив, что, возможно, где-то там родные разыскивают её, ждут обратно домой, переживают.

— Война. И кто одержит в ней победу — неизвестно. — Добавив щепотку соли, Хэйвуд стал забрасывать картофелины в воду и зашипел от попавших на кожу горячих капель. — Мир сильно изменился, хоть вы его и не помните. Власть и жажда править — ослепляют. Отсюда и упадок, голод, смерть.

Он замолк, и Гермионе от этого молчания стало не по себе. Почему каждый раз своими нелепыми вопросами она точно задевала его за живое? И ведь не специально же, а просто из-за неуёмного любопытства.

— Как погода сегодня? — начала она новый виток разговора.

— Довольно тепло. Снова куча птиц налетела. Терпеть их не могу, — буркнул Хэйвуд, откладывая ложку.

— Какие птицы тут водятся?

— Я в них не разбираюсь, честно говоря. Чёрно-белые с красным клювом, серые и маленькие с полоской на крыльях, а ещё большие и вечно орущие, у них морда тупая и в воду они с разбега ныряют.

— Надеюсь, совсем скоро я их сама увижу.

— Увидите. Мазь у меня хорошая.

Гермиона улыбнулась от этих слов. Они хоть и звучали небрежно, по-мужски, но воодушевляли. Почесав затылок в размышлениях, она с ужасом пришла к выводу, что волосы были далеки от чистоты, и скривилась от этой мысли.

— Вставать вам сейчас нельзя, — Хэйвуд, очевидно, заметил её гримасу отвращения, — а помыть вас... явно неудачная идея. Могу принести пару влажных полотенец. Но только будьте аккуратны.

— Без помощи мне всё равно не обойтись, — с досадой призналась Гермиона.

— Я сейчас вернусь.

Как выяснилось, в комнате была ещё одна дверь, которая вела в ванную. Гермиону не покидало чувство, что перед глазами какой-то морок, а окружающая обстановка совсем не то, чем кажется. Либо вместе с памятью она потеряла и внимательность. С грохотом что-то уронив и произнеся странные для уха ругательства, из которых Гермиона поняла только что-то про бороду, Хэйвуд вынес таз с водой и два полотенца.

Увидев свои стопы без носков, Гермионе захотелось взвыть. Ногти отросли, почернели и выглядели так, словно не чувствовали мыло минимум пару недель. И хотя она и преувеличила всю плачевность состояния своих ног, было ужасно неловко. Хэйвуд обтирал их настойчиво, но бережно, не глядя на и без того сгорающую от стыда Гермиону. Вынув из кармана небольшие ножницы, он остриг предмет её личного позора. Неумело и криво, но за это Гермиона была благодарна ему от всей души. На ней было свободное трико, но штанина больной ноги была распорота почти до бедра, чтобы не липла к ране. Задрав левую часть до колена, Хэйвуд осторожно вытер обе ноги и выпрямился.

— Сейчас я намочу полотенце снова, и вы омоете остальное.

Гермиона не знала, зачем он комментировал свои действия, но если его целью было успокоить, то удавалось ему хорошо. Сделав всё так, как и сказал, Хэйвуд повернулся спиной, пока она вытирала живот, грудь и шею.

— Я закончила, — одёрнув футболку и вязаную кофту, Гермиона отдала ему полотенце.

— Лучше?

— Да, намного. Спасибо вам большое. За это и за...

— Спасение — понятие безвозмездное.

Интонация показалась Гермионе настолько знакомой, что она еле сдержала порыв сорвать с его головы капюшон и внимательно рассмотреть лицо.

Плита зашипела — кипящая вода выливалась из-под крышки. Хэйвуд снова забормотал что-то про чью-то бороду и кинулся перекрывать газ.

* * *

Наверное, ещё никогда горячий картофель (слегка недосоленный), пара кусков хлеба и молоко не были такими вкусными, как сейчас. Что бы Хэйвуд не говорил о том, что благодарность лишняя, Гермиона пыталась придумать хоть один способ, как воздать ему должное, но, как назло, на ум ничего не приходило.

— Я хотела спросить, — быстро утерев губы от молочных усов, произнесла она, — нет ли у вас каких-нибудь книг? Для сна время раннее, ходить мне нельзя, а от скуки умираю просто.

Хэйвуд кинул на неё продолжительный и наверняка тяжёлый взгляд (в тени капюшона видно не было), а потом резко встал из-за стола, схватил шубу и вышел из дома. Гермиона запаниковала: а не вывела ли она из себя своего спасителя? То помыться ей понадобилось, то теперь развлечение придумать. Она стала обыгрывать вслух возможные варианты извинений, за чем её и застал быстро вернувшийся Хэйвуд, замерев на пороге комнаты с двумя книгами в руках.

— Нашлась только инструкция по эксплуатации маяка и Виктор Гюго. Полагаю, вторая будет куда интереснее.

Она не знала, удалость ли ей спрятать смущение и не раскраснеться, но при виде толстого фолианта в кожаном переплёте Гермиона забыла обо всём. Как гласила надпись на авантитуле, издание было 1899 года. Почти сто лет. С тоской оглядев пожелтевшие от старости страницы и обшарпанный корешок, она крепко прижала книгу к груди и носом вдохнула её запах: солёная вода и бумага.

«А ещё считается, что она пахнет для каждого по-разному, что кого привлекает, и я чувствую запах скошенной травы, нового пергамента и...»

От боли в висках мир словно почернел.

— Гермиона! — сжал её плечи возникший рядом Хэйвуд. — С вами всё в порядке?

— Наверное воспоминания возвращаются, — она с трудом открыла глаза — череп будто вскрыли тупым ножом. — Так странно, я видела то ли подвал, то ли подземелье какое-то, мужчину в странном плаще и кучу склянок и котлов.

— Может, вы задремали?

— Сомневаюсь, — твёрдо ответила Гермиона.

— В любом случае, я бы не советовал вам копаться в этом воспоминании. Память должна возвращаться сама, без вашего принудительного вмешательства.

— Вы так говорите, словно у меня голова откручивается и существует отдельно!

— Сделайте так, чтобы существовала, — впервые за время их короткого знакомства она услышала в его голосе плохо скрываемое раздражение.

Гермиона предпочла ничего не отвечать. И только когда пальцы Хэйвуда разжались на её плечах, а сам он резко отодвинулся и встал, она поняла, что всё время их небольшого спора он её держал. Очень крепко.

— Я вернусь через пару часов. Молоко и хлеб оставлю на тумбочке, если вдруг проголодаетесь.

И снова это описание действий. Если в первые секунды их знакомства он показался страшным, то теперь он стал чудным и окончательно непонятным.

«Угукнув» на прощание, взгляда от книги она не подняла. Громкий хлопок за дверью Гермиона списала на ударивший по дощатым стенам ветер.