Boy Who Lived (гет)

Те времена, когда Гарри возвращался из Министерства домой измученным и разбитым, давно миновали. Хотя Хэллоуин по-прежнему был для него очень неприятным днем, как и — в большинстве случаев — дни солнцестояний, к этому времени в Отделе Тайн почти уже не надеялись вытянуть из него что-нибудь новое, поэтому в итоге его сделали кем-то вроде почетного Невыразимца.

Его здоровье больше не подвергалось опасности, и Меропа не уставала радоваться этому. С годами ее уверенность в себе, как и любовь к супругу, окрепли — о такой искренней любви она мечтала с детства. Как и у любой другой пары, в их отношениях с Гарри были свои подводные камни и сложности, но это было вполне естественно, и Меропа хорошо понимала, что о таком счастье, какое он принес ей, могла бы мечтать любая женщина. Она до сих пор иногда просыпалась, в глубине души ожидая обнаружить себя в отцовской хижине или в богадельне, и тогда легонько проводила пальцами по шелковым простыням и по плечу Гарри: бережно, как будто по отражению на мыльном пузыре, которое могло рассыпаться на мельчайшие капельки от неловкого движения. Просыпаясь, Гарри крепко целовал ее, и тогда она убеждалась, что все по-настоящему.

А иногда она сама пробуждалась от легкого прикосновения пальцев, перышками блуждающих по ее коже, и, открывая глаза, видела у Гарри на лице такое же выражение, какое, она думала, бывало и у нее самой: как будто она ему приснилась, и он боялся, что вот-вот проснется. Как будто боялся, что вдруг появится зияющая дыра, которая засосет его и выплюнет обратно в то время, из которого он пришел. Тогда она обнимала его и целовала, напоминая ему и себе, что все это — по-настоящему.

Сын был в ее глазах самым замечательным ребенком на свете. Временами при взгляде на мальчика ей бывало больно видеть лицо его отца, но она быстро справлялась с этим, ведь ее Томас был настолько лучше того человека — такой одаренный, добрый и внимательный, прекрасный во всем.

Невозможно описать, как она гордилась им в тот день, когда пришло письмо из Хогвартса, и Томас, с лицом, буквально светящимся от радости, торжественно читал его родителям. Не выдержав, Меропа с радостным визгом налетела на него и закружила по комнате, не останавливаясь. Мерлин знает сколько времени спустя Гарри, дождавшись наконец, когда они успокоятся, в свою очередь крепко обнял сына. В тот день они втроем отправились по каминной сети в Лондон, отпраздновать это событие в индийском ресторане, который Томас особенно любил.

Они давно уже стали завсегдатаями в Косом переулке, но было удивительное чувство новизны в том, чтобы ходить по нему, занимаясь покупками к Хогвартсу; они рассматривали лавочки и мостовые, и спешащую толпу, как будто в первый раз. Их библиотека вдруг сильно разрослась, и Гарри безжалостно поддразнивал Томаса, утверждая, что тот сделался даже большим книжным червем, чем его давняя подруга Гермиона Грейнджер. Том так отчаянно краснел, смущенный и польщенный одновременно, что было немного странно видеть, что у него из ушей не идет пар.

Последние две недели августа прошли в ярком водовороте впечатлений, наполненные кипучей деятельностью. Пройдя, наконец, сквозь колонну между платформами «9» и «10», Том с Меропой ахнули в изумлении при виде Хогвартс-экспресса. Гарри лишь усмехнулся на это, помогая погрузить сундук мальчика в вагон. Меропе стоило большого труда не заплакать; хоть она и готовилась к этому моменту, готовилась к тому, что придется отпустить сына, теперь ей казалось, что к этому невозможно было подготовиться.

Томас ненадолго скрылся в вагоне, но вскоре его лицо показалось в окне, которое он сразу же открыл.

— Вы будете мной гордиться, обещаю!

Гарри улыбнулся:

— Не беспокойся, Том. Мы уже гордимся тобой.

Поезд загудел и с шипением тронулся, его блестящие колеса медленно закрутились. Меропа наконец сдалась и прижала носовой платок к щекам.

— Мы тебя любим, Томми!

— И я люблю тебя, мама. И тебя, отец. Увидимся на Рождество!

Меропа не сдержалась и фыркнула в платок. Какое Рождество? Том выглядел так, будто Рождество уже наступило!

— Обязательно пиши нам, — попросила она.

Поезд поехал быстрее.

— Каждую неделю, мам! — крикнул Томас, сложив ладони рупором у рта.

— И сразу после распределения!

Его ответ затерялся в шуме толпы, и Гарри с Меропой махали вслед, пока поезд совсем не скрылся из виду. К тому времени провожающие уже разошлись; лишь Поттеры и несколько других семейств оставались на перроне. Меропа, естественно, весь день грустила, и Гарри, заметив вечером, что она сидит, безучастно уставившись в пустоту, сел рядом, крепко обняв ее, и долго рассказывал о тех вещах, которыми можно заняться, пока ребенка нет в доме, — и которыми они обязательно займутся, добавлял он соблазнительно, — пока ее щеки не раскраснелись.

* * *

Первое письмо Тома прибыло на следующее утро в когтях одной из школьных сов.

1 сентября 1938

Дорогие мама и папа,

Хогвартс во всех отношениях даже лучше, чем ты, папа, рассказывал — он просто изумителен! Но зачем ты выдумал, что надо будет бороться с троллем? Это было совсем не смешно!

Шляпа отправила меня в Слизерин, едва коснувшись моей головы. Я очень удивился, потому что вовсе не считаю себя особенно хитрым или честолюбивым. Честно сказать, я больше надеялся попасть в Рейвенкло, и поэтому немного расстроен. Но я уверен, что Шляпа решила правильно, ведь она распределяет учеников уже много столетий. С другой стороны, может быть она за это время уже впала в маразм?

Старостой школы в этом году будет девушка со Слизерина по имени Дорея Блэк. Она очень красивая и кажется милой, хотя ее немного побаиваются. Я слышал, что она помолвлена с выпускником по имени Карлус Поттер. Папа, а мы не родственники этим Поттерам? Мисс Блэк и несколько других учеников спрашивали меня, но я не знаю.

От этого возникли некоторые проблемы. Мои соседи по комнате (я буду жить с четырьмя одноклассниками) заинтересовались моим происхождением, и один из них спросил, не «грязнокровка» ли я. Я ответил, что оба моих родителя — волшебники, если они об этом спрашивают, и больше этот вопрос не поднимался. Но вы, должно быть, понимаете, что я очень обеспокоен. «Грязнокровка» — явно не лестное слово, и мне представляется неблагоразумным напрямую спрашивать у моих одноклассников о том, что оно означает. Буду благодарен за любые разъяснения в этом вопросе.

Глава нашего Дома — довольно эксцентричный человек по имени Гораций Слагхорн, он преподает зелья. Но гораздо более эксцентричным мне показался глава Гриффиндора, заместитель директора Альбус Дамблдор. Никогда в жизни не видел настолько странно одетого человека. Мне сказали, что он преподает трансфигурацию. По-моему, его уроки будут очень забавными, судя по его характеру. Но слизеринцы, кажется, не любят Дом Гриффиндора и все, что с ним связано. По-моему, эта ложная идея соперничества возникла еще в те времена, когда распалась дружба между Годриком Гриффиндором и Салазаром Слизерином. Мне непонятно, отчего она еще жива, но я, наверное, разберусь со временем. Во всяком случае, я не собираюсь воздерживаться от общения с учениками других Домов.

Я уже скучаю по вам. Очень необычно жить в одной комнате с другими ребятами — но без Мидаса, который будил бы меня по утрам, как всегда. Надеюсь, после моего отъезда он не будет слишком надоедать вам. Имей в виду, мам, — он может приставать к папе целый день!

Ваш сын,

Томас Марволо Поттер.

P. S. Украшения в виде змей в слизеринской гостиной все время шепчут мне что-то. Так и должно быть?

Да, эти вопросы… Вопросы, о которых Гарри с Меропой знали, что они рано или поздно возникнут. Но они никак не думали, что это может случиться так скоро.

Зная, что ответное письмо не попадет к Томасу раньше завтрашнего утра, Гарри сочинял ответ не спеша.

2 сентября 1938

Дорогой Том,

Поздравляю тебя с распределением в Дом Слизерина! Этот Дом имеет репутацию относительно «темного», но я уверен, что ты будешь прекрасно учиться там. Не буду извиняться за то, что не сказал тебе, что самым трудным испытанием будет надеть старую шляпу — это традиция!

Я хотел бы сказать, что удивлен реакцией твоих одноклассников, но на самом деле я ожидал чего-то подобного. Ты родственник тем Поттерам, Томас, хотя и дальний, — у нас с ними общие предки.

Думаю, что ты был прав, не спрашивая у своих товарищей об услышанном от них ругательстве. «Грязнокровка», Том, это очень грубый жаргонизм, обозначающий колдуна или ведьму, чьи родители — маглы. В некоторых «чистокровных» семьях — в тех, которые на протяжении множества поколений никогда не роднились с маглами и их потомками (или, по крайней мере, не признавали этого), — считают, что маглорожденным не место в нашем обществе и их нельзя допускать к обучению в Хогвартсе. Салазар Слизерин склонился к этой точке зрения в определенный момент своей жизни, поэтому слизеринцы широко известны тем, что тоже поддерживают ее. Лично я думаю, что на самом деле лишь малая часть слизеринцев действительно с этим согласна, но тебе будет благоразумнее не спорить с идеями чистоты крови; между прочим, Блэки известны как горячие поборники этих идей.

Ты, Томас, — не маглорожденный. Однако и я, и твоя мать считаем, что маглорожденные ведьмы и колдуны имеют такое же право на волшебное образование и образ жизни, как и любой из «чистокровных». За это мнение на нас можно повесить ярлык «предателей крови».

Профессор Дамблдор — несомненно, выдающийся человек. Сам я у него не учился, но не сомневаюсь, что он окажется великолепным преподавателем. Слагхорн не был моим любимым учителем, но он отлично знает свое дело. У него зоркий глаз на таланты, и если ты сможешь произвести на него впечатление (а в этом у меня мало сомнений), то он, скорее всего, захочет добавить тебя в свою «коллекцию» талантов — студенческий кружок, который называется «Слаг-Клаб». В нем состоят наиболее одаренные ученики Хогвартса, а также учащиеся с хорошими связями в обществе — то есть, те, кто, по его мнению, далеко пойдет в жизни или сделает крупные открытия, или как-то иначе прославится после окончания школы. Меня это в свое время раздражало.

Что касается змей, говорящих с тобой, — храни это в секрете. Дело в том, что ты — змееуст, так же, как я и твоя мама. Этот дар встречается редко, и многие люди предубеждены против него, хотя он ничем не отличается от любой другой врожденной способности. Если ты найдешь друга, которому будешь доверять, то можешь рассказать ему, но сейчас об этой твоей способности лучше не распространяться.

Мы с мамой скучаем по тебе. Мидас совершенно невыносим: все утро я не мог подойти к твоей маме без того, чтобы он меня не клюнул. Может быть, заколдовать его в почтовую сову, чтобы он носил тебе письма? Этот перекормленный снич должен побольше тренироваться.

С любовью,

Папа.

P. S. Чуть не забыл. Мама просит напомнить, чтобы ты не забывал вовремя менять носки и белье. Мидас говорит «привет».

В последующие дни они отправили и получили еще множество писем. Том, как и обещал, писал им каждые выходные, и через эти послания Гарри с Меропой на расстоянии наблюдали, как он рос и расцветал. Приложив определенные усилия, мальчик наладил дружеские отношения со своими соседями — Лестрейнджем, Эйвери, Мальсибером и Розье — несмотря на неясности с его происхождением. У первоклассников было не так уж много времени, чтобы общаться с учениками других Домов, но Томас не был обычным первоклассником. Иногда он упоминал в своих письмах тихую книжную шестиклассницу, Миранду Гошхок, которую всегда можно было найти в дальнем углу библиотеки, довольно лестно отзывался о гриффиндорской девочке на год старше его, Минерве Макгонагал, и весьма язвительно — о слизеринцах Корнелиусе Фадже и Вальбурге Блэк, а также о Септимиусе и Сексте Уизли, которые были головной болью всех учителей из-за своих проделок, а на Хэллоуин зачаровали все знамена, кроме гриффиндорских, в оранжево-черные цвета.

Они не обсуждали больше чистоту крови или язык змей, но молчаливо подразумевалось: «мы обязательно поговорим об этом».

Наконец, Гарри с Меропой дождались рождественских каникул. Сначала они собирались, встретив сына на вокзале, пообедать с ним в Лондоне, но Том — радостный, с лицом, раскрасневшимся от мороза, — заявил, что соскучился по домашней еде, так что Гарри пришлось готовить. После обеда они устроились в гостиной, включили радио и тихо наслаждались счастьем. Том свернулся в объятиях матери и слушал, как бьется ее сердце, а Меропа гладила его волосы и временами, когда не могла удержаться, целовала в лоб.

Дом еще не был украшен к праздникам — родители ждали возвращения Тома, чтобы заняться этим вместе. Гарри с мальчиком организовали поход в лес, чтобы срезать рождественскую елку, а Меропа отправилась на чердак — доставать гирлянды и украшения. Когда лесорубы, усталые и раскрасневшиеся, подошли к дому, Томас опустил капюшон, и Гарри тут же засунул пригоршню снега ему за воротник.

— Ой! Папа-а! — вскрикнул мальчик, пританцовывая на крыльце, и пытаясь извлечь снег, который таял у него на спине.

Гарри расхохотался.

— И вовсе не смешно! Ай-ай! Холодно! Хо-лод-но!

— Что тут за крики и топот? Что случилось? — поинтересовалась Меропа, выйдя из кухни в прихожую. Дом был полон ароматом ягнятины и картошки — в духовке явно томился пастуший пирог*.

— Он… он засунул снег мне под рубашку! И я не могу достать! — воскликнул Том, царапая пальцами по спине.

Меропа добродушно вздохнула.

— Давай я вытащу, Томми, — сказала она и, с непринужденной ловкостью, которая приходит лишь с материнским опытом, сняла с него куртку и выдернула рубашку из-под пояса. Талый снег вывалился на пол и растекся лужей. Томас облегченно вздохнул.

— И вовсе не смешно, — нахмурился он, глядя на тихонько посмеивающихся родителей.

— Отнюдь, — сказал Гарри, — мне было очень смешно!

Меропа, фыркнув, оттащила Гарри с порога, чтобы все-таки закрыть за ними дверь.

— Ладно, ладно, мальчики. Может быть, сменишь рубашку, Том? А мне надо поговорить с твоим отцом.

Том мстительно усмехнулся. Теперь будет его очередь смеяться.

* * *

Пастуший пирог был, как всегда, великолепен, но Томас с нетерпением ждал, когда ужин закончится, и тарелки будут сложены в мойку, злясь на себя за то, что собирался нарушить атмосферу праздника.

— Мама, папа? — позвал он.

Родители обернулись к нему.

— Можно мне кое-что у вас спросить?

Меропа склонила голову чуть набок, вытирая руки полотенцем.

— Конечно, Том. О чем ты хотел узнать?

— Я знаю, что это на самом деле не важно, но я очень хотел бы узнать, — мальчик проглотил комок в горле и глубоко вздохнул, — какой у меня статус крови?

Как он и думал, настроение у всех тут же упало. Томас почти пожалел о том, что не смог оставить вопросы при себе. Гарри с Меропой обменялись мрачными взглядами, как бы признавая поражение. Затем Гарри обошел вокруг стола и положил руки на плечи мальчика.

— Ты полукровка, Том, — сказал он.

— Ох. А кто из вас?..

Гарри сжал его плечо, и Томас замолчал, смутившись и чувствуя непонятное волнение в груди.

— Я думаю, нам всем надо присесть и обсудить это не спеша, — мягко сказал Гарри.

Заинтригованный, Том кивнул, и они перебрались в гостиную. Гарри обосновался в своем любимом кресле, а Меропа подсела к сыну на диван, крепко взяв его за руку. Том вопросительно посмотрел на нее.

— Что… — он вдруг почувствовал, что слова застряли в горле.

— Мы с твоим отцом знали, что ты однажды спросишь об этом, — сказала Меропа.

Гарри сцепил руки под подбородком, поставив локти на колени.

— Ты полукровка, Томми, так же, как и я, но Меропа — чистокровная ведьма, — сказал он.

Том чуть приподнял темные брови.

— Я… не понимаю.

Меропа глубоко вздохнула, закрыв глаза, и эхо давней боли прокатилось по ее чувствам.

— Во-первых, ты должен знать, что мои родственники были весьма неприятными людьми. Твоя бабушка умерла, когда я еще была очень маленькой, но твой дед и дядя, они были… скажем так, они были крайними пуристами*. Они ненавидели маглов, маглорожденных, и даже полукровных волшебников. Твой дед — мой отец — не любил меня, его волновала только чистота крови в моих жилах, моя «чистая» родословная. И он очень легко выходил из себя. Постоянно кричал на меня…

Ее дыхание сбилось, и Том, не вполне понимающий, к чему рассказывается эта история, успокаивающе сжал ее руку. Меропа улыбнулась и пожала его руку в ответ.

— Больше всего на свете я хотела сбежать оттуда навсегда. В поселке был человек, которым я тогда жутко увлеклась, очень красивый и богатый, в те дни он для меня был как свет в окошке. Однажды мой брат Морфин увидел, как я глазела на него, и проклял этого человека.

Том быстро глянул на отца, но Гарри лишь улыбнулся ему успокаивающе и беззвучно прошептал: я люблю тебя, Томас.

— Когда власти узнали об этом, к нам явился аврор, — продолжила Меропа, — он сказал, что Морфин должен явиться в суд. Отцу это очень не понравилось. А Морфин… Морфин тогда… в общем, он намеренно проболтался, что я влюбилась в магла.

Ее голос упал почти до шепота. На побледневшем лице Тома медленно проступало понимание.

— Отец едва не убил меня в тот день, но, к счастью, аврор вернулся с подкреплением, и отец с братом угодили в Азкабан. С тех пор я их не видела. Впервые в жизни я была свободна; я могла идти, куда захочу и делать что мне угодно. Но я знала, что это продлится недолго: отца должны были вскоре освободить, а прожить сама я не смогла бы, ведь я — женщина. Так уж устроен наш мир. И вот однажды, очень жарким днем, тот человек, в которого я влюбилась, катался по округе на лошади. С большим трудом мне удалось уговорить его отпить воды, которую я приправила амортенцией.

Томас замер, как будто оглушенный.

— Не прошло и месяца, как мы поженились и сняли маленький дом в Лондоне. Пусть это была и не настоящая любовь, но я была счастлива и, со временем, полюбила его очень, очень сильно. И я очень надеялась, что, несмотря на дурман, он тоже начнет питать ко мне теплые чувства. В общем, я перестала поить его амортенцией.

Горькие слезы полились у нее из глаз.

— Я ошиблась. Я говорила, что ношу его ребенка, надеясь, что он, может быть, останется ради нерожденного малыша, но он все равно ушел. Скорее, чем я могла себе представить, я оказалась на улице, без гроша. Пришлось просить милостыню и приворовывать; несколько раз меня даже сажали под арест за попрошайничество.

Том сжал ее пальцы так сильно, что она почувствовала в них все косточки.

— К тому времени, когда начались роды, я очень ослабла. Было очень холодно, а у меня, к тому же, открылось кровотечение. Мы, чистокровные… у большинства из нас гемофилия. Наша кровь не сворачивается, в ней не образуются тромбы — отсюда, кстати, и слово «грязнокровка» — поэтому без специальных зелий мы можем истечь кровью даже от небольшой ранки. В общем, кончилось тем, что на меня наткнулась одна девушка, чуть моложе меня, и отвела в сиротский приют, где она жила и работала. Там-то я и родила тебя, Томми, и там я готовилась умереть.

Неясный звук вырвался из горла мальчика. Он весь задрожал, но не заплакал.

— Но тут… тут появился Гарри. Я уже почти простилась с жизнью тогда… Мне ведь нечего было дать тебе, Томми, у нас не было ни крыши над головой, ни денег на еду, и я подумала, что лучше мне будет умереть, чтобы ты мог жить, как сирота, в этом приюте. Но Гарри отговорил меня. Он спас меня — спас нас обоих — он взял нас к себе по доброте своего сердца, и мы с ним полюбили друг друга. Гарри сделал мне предложение в твой первый день рождения. Что было дальше, ты знаешь и сам.

Так вот оно что.

Вот, значит, в чем дело.

Гарри — не настоящий его отец…

Воздух застыл у Тома в груди, застрял у него в горле. Все это было для него совершенно неожиданно. Он понимал, что родители обходят молчанием его статус крови по какой-то существенной причине, но узнать, что на самом деле Гарри — его приемный отец?

Он и за сотню лет не смог бы догадаться!

Том встал, сжимая виски руками и опустив глаза.

— Я… пойду спать, наверное. Мне надо… подумать, — Том решил не спрашивать про парселтанг. Он не был уверен, что хочет узнать еще и об этом.

Мальчик не заметил, что у Гарри как будто что-то сломалось внутри.

* * *

В последующие дни Меропе было, мягко говоря, не слишком комфортно. Томас вел себя даже тише, чем обычно, настолько погрузившись в свои мысли, что был похож на привидение, проплывающее по дому. Гарри избегал его, как только мог, чувствуя себя неуверенно и опасаясь услышать от приемного сына слова отторжения. Застигнутая между мужем, оплакивавшим то, что еще не было им потеряно, и сыном, отдалившимся настолько, что казалось, если позвать его, он не услышит, Меропа чувствовала себя совершенно беспомощной.

К Сочельнику Томас наконец пришел в себя и обратил внимание на окружающее. Спустившись к ужину, он заметил, что Гарри сбежал почти сразу же, как только он показался на пороге. Том посмотрел в спину матери, которая, опустив плечи, с расстроенным видом ковырялась в тарелке, и спросил:

— Что с папой такое?

Обернувшись, Меропа посмотрела на него.

— Он боится, Томми.

— Боится? — нахмурился мальчик. — Но ведь папа ничего не боится.

— Да, боится, — мягко ответила она. — Он боится, что ты теперь не хочешь, чтобы он был твоим отцом.

Том раскрыл рот от изумления.

— Ч-что? — он ухватился за стол так сильно, что костяшки его пальцев побелели, и в голосе его зазвенел ужас: — Как он… как мог… как он мог подумать?..

— Ты ведь в последние дни весь ушел в себя, что совершенно понятно, конечно, но для него… Видишь ли, у взрослых есть свои тревоги, даже у Гарри. Особенно у Гарри.

Он ведь действительно ушел в себя, верно. Не видел ничего вокруг, пытаясь свыкнуться с поразительным открытием о своем происхождении. Но даже подумать о том, чтобы отвергнуть Гарри… — немыслимо! Он никогда не знал и не хотел другого отца. Конечно, оставалось жгучее любопытство к тому незнакомцу, который биологически породил его, но… но…

— Что мне делать? — тихо спросил он.

Меропа придвинула свой стул поближе и взяла его холодные, напряженные руки в свои. Ее взгляд был темным и глубоким, таким он его никогда раньше не видел.

— Просто поговори с ним. Не стоит просить прощения и извиняться, ты ведь ничего плохого не сделал, просто… поговори, — погладив его по щеке, она добавила: — У всех есть свои секреты; у нас же их больше, чем бывает в обычной семье, и некоторые из них посерьезнее этого. В свое время ты о них узнаешь. Но никогда не забывай, Томас, что твой отец любит тебя. Мы оба тебя любим. Никогда не забывай об этом.

Разве он мог забыть? Том отдался материнским объятиям и почувствовал себя невесомой пушинкой.

Гарри тем временем не ушел далеко. Не найдя отца ни в его кабинете, ни в комнате Мидаса, ни в главной спальне, Томас выглянул из окна и увидел его на заднем дворе, где Гарри застыл, мрачно разглядывая заросли остролиста. Кусая от нетерпения губы, мальчик скатился по лестнице, набросил шарф и натянул резиновые сапоги. Распахнув дверь, он торопливо зашагал по снегу, пятная девственный ландшафт глубокими отпечатками ног.

Гарри обернулся на шум — нос покраснел от мороза, глаза удивленно расширены.

— Том?..

Томас кинулся к нему и обхватил поперек туловища, вцепившись так крепко, как если бы от этого зависела его жизнь. Ни мгновенья не раздумывая, Гарри обнял его в ответ.

— Том, что такое? Что случилось? Все в порядке?

— Ты всегда будешь моим отцом. И никто другой, — пробормотал Томас, немного опасаясь отчего-то, что Гарри оттолкнет его прочь.

Гарри безмолвно застыл на мгновение, но затем присел, аккуратно подвинув руки Томаса, и обнял его так крепко, что мальчик едва мог дышать, положив подбородок на плечо отца.

— Я люблю тебя, Том.

И, сам не зная отчего, Томас лишь обнял его крепче и расплакался.

* пурист — сторонник строгого и зачастую чрезмерного соблюдения традиций.

* пастуший пирог — картофельная запеканка с мясом.

Примечания переводчика:

1) Я очень извиняюсь за перерыв в публикации. Он был вызван обстоятельствами непреодолимой силы.

2) Меня спрашивают: там так и будет флафф? Нет. Будет ужасная трагедия и драма.