Я не дам тебе умереть (гет)

Возможно, если бы у меня было больше времени на раздумья, я бы нашёл другой выход. Во всяком случае, мне хочется в это верить. Если бы я не был так взвинчен, я бы в жизни не помыслил о том, чтобы добровольно отправиться к Альбусу Дамблдору. Если бы я в тот момент был немного более рассудительным — или наоборот, более отчаявшимся, — я мог бы иначе ответить на его последний вопрос.

В этой истории получается слишком много разных «если бы». Отвратительно. Осталось только докатиться до «если бы Лили училась на Слизерине, а Поттер умер во младенчестве». Я не фаталист, но что уже случилось — то случилось, тут никакой Маховик Времени не поможет переиграть всё заново. И ничто не способно предотвратить те многочисленные глупости, которые я уже успел натворить.

Меня всегда это крайне раздражало — я имею в виду собственную эмоциональность. Я забивал её в себе, затыкал, заглушал, запирал наглухо, запрещал себе чувствовать то, что казалось мне лишним и нерациональным. Будучи парией, это в конечном итоге не слишком-то сложно — никого не интересует, что творится в душе у отщепенца. Только вот непредусмотренных срывов никто не отменял. О, нет, в последнее время у меня стала гораздо лучше получаться эта маска — холодность, отстранённость, равнодушие. Может быть, когда-нибудь она станет идеальной, и мне действительно будет безразлично то, что происходит с миром и с людьми вокруг меня. Но — ещё не теперь.

А что ещё мне оставалось делать? Снова умолять Повелителя в попытке его переубедить? Бесполезное занятие: он действительно никогда не нарушает своего слова и не меняет принятых решений. Открыто ему противостоять? Самоубийство чистой воды.

Я не мог спасти Лили и прекрасно это понимал.

Наверное, именно из этого понимания родился дурацкий, наивный и такой насквозь детский порыв: найти того, кто сможет. Найти кого-то достаточно сильного, властного и

доброго?

справедливого, который сделает так, чтобы всё было хорошо. Как по волшебству.

Даже мне иногда хочется верить в чудо.

И я истово верил в него, когда в приступе глухого отчаяния пытался прорваться за границу защиты Хогвартса, напрочь забыв о том, что школа закрыта для таких как я. Верил, когда бросил свои попытки и просто ждал, надеясь на то, что они не останутся незамеченными для директора и что он ответит на этот бессловесный зов. Я шарахался от каждой тени и был готов ко всему, я не мог и не хотел себе представлять итог нашей встречи — но ждал.

Уже почти угаснув на пронизывающем ветру, моя вера поднялась и вспыхнула с новой силой ослепляюще белым светом. Белый. Альбус. Альбедо. Вознесение, воскрешение, очищение.

Но воскрешению всегда должна предшествовать смерть, а это в мои планы никак не вписывалось.

— Не убивайте меня!..

— Я и не собирался.

Кому бы ещё довелось в один день постоять на коленях перед двумя величайшими магами нашего времени? Но мне было уже всё равно. Мне нужно было забыть, что такое гордость и достоинство. Ради чуда нужно чем-то жертвовать — и пусть это будет такая ерунда как собственные принципы...

— Ну, Северус? Какое сообщение хочет передать мне Лорд Волдеморт?

— Никакого... никакого сообщения. Я здесь по своей воле...

Наверное, стоило бы немного успокоиться прежде чем приходить сюда. Но тогда — успокоившись — я наверняка не решился бы прийти. Много думал бы, просчитывал ходы и искал решения, а в конце концов запросто мог бы спустить всё на тормозах. И не простил бы себе этого.

А покаяние и должно быть таким. Слезливо-эмоциональным и почти истеричным.

— Я… я пришёл предупредить!.. Нет, просить… пожалуйста…

— Какая просьба могла привести ко мне Упивающегося Смертью?

Но это не было ни расчётом, ни игрой.

Дамблдор. Я не знал его. Я понятия не имел, как себя с ним вести. Одно дело — видеть иногда старика-директора и периодически получать от него выговоры, будучи студентом. Совсем другое — явиться к могущественному врагу с личной просьбой. При этом прекрасно помня, что Дамблдор-директор никогда не был ко мне особо расположен — да и кто был? И оттого не слишком рассчитывая получить его расположение… скажем так, в ином качестве.

Лили.

Мне больно даже думать о тебе — не то что говорить. Путаются мысли, путаются слова — проклятье, как же сложно словами выражать чувства! Я не умею этого делать, не научился, не привык!

Я должен. И слова выталкиваются из гортани насильно, отрывисто, несвязно — но я продолжаю говорить, давясь ими.

— Это… пророчество… предсказание… Трелони…

— Ах, да. Как много ты рассказал Лорду Волдеморту?

Дежавю. Или правильнее будет сказать — «дежа антандю», если я верно помню слышанные от Люциуса французские словечки.

Эти интонации заставляют меня вздрогнуть и на несколько секунд впасть в оцепенение. О, я уже слышал похожие. Совсем недавно. И тогда эта нарочитая якобы неосведомлённость оказалась фарсом.

— Всё… Всё, что я слышал.

Если господину директору требовалось подтверждение того, что он и так знал… что же, пожалуйста.

Но если даже тот, кого называют Тёмным Лордом, ценит прямоту — неужели Пресветлый Альбус не предпочтёт её попыткам юлить и оправдываться?

— Вот почему… дело в том… он думает, что речь идёт о Лили Эванс!

Не смог назвать её по фамилии мужа… смешно. Конечно. Я помчался спасать не миссис Поттер, а рыжую девчонку Эванс с соседней улицы. Своё воспоминание.

— В пророчестве не говорилось о женщине. Оно упоминало лишь мальчика, рождённого в конце июля.

— Вы прекрасно понимаете, о чём я! Он думает, что речь о её сыне, он охотится за ней… и убьёт их всех.

Если бы не остатки надежды, я бы ушёл в этот момент. Время! Проклятый старик как будто нарочно тянет время, как будто издевается, демонстративно не желая говорить напрямую.

Или я просто этого не заслуживаю?

— Если она так дорога тебе, Лорд Волдеморт, конечно же, пощадит её. Разве ты не мог выпросить спасения для матери взамен её сына?

— Я пытался. Я… просил его.

— Ты отвратителен.

Не только вам, господин директор. Но если бы у меня хватило дури просить за всех Поттеров, я бы как минимум не стоял теперь здесь. И уж явно не смог бы попытаться сделать ещё хоть что-то, чтобы уберечь её.

— Тебя совсем не заботит гибель её мужа и сына? Пусть они умрут — лишь бы ты мог получить желаемое?

Да! — так и рвётся в ответ, и я едва от него сдерживаюсь. Ну конечно же. Пресветлый Альбус не может принять подобного пренебрежения жизнью моего врага и его выродка. Для него ценны все жизни — ведь так?

Проверим?

— Тогда спрячьте их всех! Спасите её… их! Пожалуйста…

— А что я получу взамен, Северус?

С такими как я чудеса не случаются. Мне нужно было понять этот факт ещё много лет назад.

Что-то оборвалось. Что-то сломалось.

Что-то стало отчётливо ясно.

Однажды мне уже был задан точно такой же вопрос, но — другим человеком. Не-человеком. Разница лишь в том, что тогда на кону стоял только я сам, и это была не такая уж большая плата — даже в случае ошибки. Теперь же… я не хочу пытаться измерять ценность её жизни, но она уж всяко выше моей собственной. Не говоря уже о том, что без неё мир для меня просто перестанет быть.

А вот господин директор напрямую предложил мне назначить цену аж сразу всей семье Поттеров. Да, вот так, легко и непринуждённо. Кто бы мог подумать?

— Взамен… — тупо повторяю я, всё ещё пытаясь осознать этот факт.

— Я жду твой ответ.

Белый свет на конце его палочки разгорается всё ярче, спугнув окружающий нас сумрак. Он неприятно режет глаза, заставляя прикрыться ладонью, но тем самым приводит меня в чувство.

Мой ответ?

Мне не нравится, когда меня заставляют изменить единожды сделанный выбор, не оставляя других вариантов. Я вообще ненавижу, когда приходится выбирать. И дай мне Мордред не возненавидеть себя за то, что я сейчас сделаю.

Медленно нащупать на земле собственную палочку, оброненную ещё в начале разговора — нет, не подвела, не укатилась далеко и будто бы живая сразу скользнула в руку. Так же медленно подняться, не отводя ладони от глаз — нельзя сейчас его спугнуть, а выражение своего лица я вряд ли способен контролировать.

— Аппарейт!

Показалось — или действительно успел в последний миг заметить на его лице неверие и гнев? А даже если и показалось — какая разница…

Замечательно, Снейп, ты обрубил для себя ещё один мост. И что у тебя осталось в итоге?

Ничего лишнего, мысленно отвечаю я себе. Остался при своих. При всём том, что у меня было, когда я пришёл к своему первому хозяину. При том, что самовольно забрал у него несколько часов назад, но не захотел преподнести возможному второму на блюдечке с голубой каёмочкой.

Я вернулся к тому, с чего начинал три года назад. У меня снова нет ничего… кроме самого себя. Клоповник, в котором я живу, за актив не считается.

Хотелось бы верить, что Дамблдор всё-таки не настолько расчётливая тварь, какой он себя показал, и что моей просьбой, то есть защитой поттеровского семейства, он озаботится вне зависимости от отсутствия оплаты за услугу — особенно с моей стороны, человека, вообще никаким боком не имеющего отношения к Поттерам, что бы я там себе ни напридумывал в отношении Лили. Хотелось бы… но заставить себя действительно в это поверить я теперь уже не смогу.

С верой у меня нынче вообще дефицит. С верой кому-то, с верой в кого-то и во что-то, ну и с прочими разновидностями.

Я побеждён, брошен всеми и дезориентирован, а ещё мне наконец нужно собраться и подумать о том, что делать дальше — до этого я не слишком утруждал себя раздумьями, вот и результат получил закономерный, то есть никакого. Ну разве что по пути подрастерял довольно приличную дозу розовых иллюзий об окружающей меня действительности, если можно так сказать о чувстве, когда рушится собственный внутренний мир.

Я люблю свой старый дом на Спиннерс-Энд, пусть даже название кривой улочки из пары дюжин домов навевает неприятные мысли о чём-то мерзко-паучьем, а вполне реальные пауки давно и прочно обосновались в нежилых комнатах — то есть во всех кроме той, что отведена под мой кабинет. Фабрику, которая некогда дала жизнь этому кварталу, закрыли лет пять назад, и соседи-магглы теперь делятся на две категории: самые везучие бросают свои хибары или продают за бесценок перекупщикам, а сами разъезжаются в поисках лучшей доли; те же, кто и без того едва сводил концы с концами, а теперь окончательно опустил руки, в подавляющем большинстве медленно спиваются и вымирают. Пожалуй, пройдёт ещё лет десять-пятнадцать — и моё логово останется единственным жилым местом во всём районе, чему я буду только рад. Если доживу, конечно же.

Я люблю этот дом за то, что он не питает ко мне никакого снисхождения. Слишком много удушающе-тяжёлых воспоминаний прячется по углам — даже странно, что боггартов я находил всего дважды. А ещё этот дом очень хорошо настраивает на философский лад, напоминая, что всё сущее тщетно, и что рано или поздно отмирает и хорошее, и плохое. Как умерла моя мать, которую я любил; как умер мой отец, которого я ненавидел.

Забравшись с ногами на подоконник и устремив расфокусированный взгляд куда-то в темноту за грязным окном, я проигрываю в голове каждый значимый момент этого долгого дня, перекатываю на языке каждое услышанное слово, пытаясь не упустить ни малейшей детали. И прихожу к выводу, что в случае с Лили никакая философия не действует, и «рано или поздно» меня не устраивает совершенно. Точнее, меня не устраивает «рано».

На слове «Хвост» я останавливаюсь; оно гадко скрипит на зубах, гнилостно горчит в горле, не даёт себя так просто взять и отбросить. Из приближённых к Повелителю хвостатых я знаю двоих: Фенрира и Нагини, и первому бы просто негде было спрятаться в кабинете в тот момент (не говоря уже о том, что мне очень сложно представить Фенрира, лебезящего таким елейным голоском, срывающимся на фальцет), а вторая прибыла позднее, да и произношение у неё несколько не человеческое.

А с чего я вообще взял, что подобная кличка обязательно должна принадлежать кому-то зооморфному? Словечко-то достаточно многозначное, если посмотреть. Может быть, её владельцу просто было свойственно постоянно хвостиком за кем-нибудь волочиться...

Понимание, такое близкое к озарению, вдруг взбрыкивает и срывается с крючка, исчезает за потоком надуманных, а потому заведомо неправильных предположений.

Оконное стекло разлетается вдребезги, когда я со всей дури впечатываю в него кулак; от досады хочется разреветься — как третьекурсница, которой не подписали разрешение на визиты в Хогсмид. И успокаивает не столько боль, сколько долгий, нудный и методичный процесс извлечения осколков из ран. Ну и ещё промозглый ледяной ветер, моментально оккупировавший комнату.

За это время я окончательно понимаю, что не остановлюсь, чем бы мне это ни грозило — понимаю сухо и отстранённо, словно мне предстоит не опасное мероприятие, а ночное бдение у кровати умирающего престарелого дядюшки.

У меня всё ещё нет никакого плана, но есть Цель и есть несколько более мелких целей. Первая из них — продолжать своё обычное существование, как ни в чём не бывало. Возвращаться к Повелителю по первому зову, благоговеть перед ним и обыденно-старательно исполнять малейшие его повеления и пожелания. Если я сбегу сейчас, я вряд ли смогу этим отвлечь его внимание от поиска Поттеров, но при этом становлюсь мишенью сам с большой вероятностью этих самых Поттеров не пережить, а это нерационально.

Мне ещё нужно выяснить личность этого невидимки — собеседника Повелителя. А для этого лучше быть рядом с Ним.

Вызов приходит под утро, и я дизаппарирую сразу: спать и так не планировал, да и собираться особо не нужно, только мантию накинуть.

Повелитель в ярости, он даже не считает должным запирать в сознании свой гнев, и тот обжигает меня подобно раскалённой лаве. Мигрень обеспечена часов на пять, не меньше: как бы я ни закрывался, лава легко прожигает все выстроенные внутри моего разума стены. Но от этого есть и польза: я без лишних объяснений понимаю, какие новости он узнал. Поттеры, месторасположение которых было совершенно точно известно ему ещё вчера, исчезли с горизонта. И некий шпион Лорда — тоже.

Соотнести упоминание об этом шпионе с личностью давнишнего визитёра Повелителя, ориентируясь на его мыслечувства и пару-тройку туманных оговорок, — дело техники. То есть логики.

Хвост. Шпион Повелителя. Человек, близкий к Поттерам. Человек, который хвостиком волочится за кем-то. Например, за Поттером. А ещё за Блэком. И иногда за Люпином.

Когда Лорд изволит злиться, под раздачу попадают все, и я не исключение. Но когда я наконец снова возвращаюсь домой на откровенно подгибающихся после Круциатуса ногах, я улыбаюсь своему оскалу в зеркале.

Не знаю, надолго ли мне хватит этой неожиданной удачи, но я собираюсь воспользоваться ей в полной мере.