Львенок из Цинтры (гет)

Долгожданная разморозка!

СПАСИБО ВСЕМ, кто еще читает меня и подбадривает своими комментариями!

Предупреждения: чуть-чуть фемслеша. Я не любитель, но это канон. Ну и немного нецензурностей, если их можно так назвать.

И не пытайся понять мою душу:

там такие, сударь ты мой, логарифмы!

Авессалом Подводный.

Отдельные мысли

Интерлюдия

Непроглядной, удушливой волной ночь заполняла дом. Словно сквозь толщу воды к ним в комнатку пробивались звуки постоялого двора: лаяла собака, перебрехиваясь с далекими соседями, лязгала посуда, в которую жена хозяина почтовой станции наливала Крысам супец. Медленно угасающий камин освещал Мистле, полулежавшую на соломенном топчане спиной к огню. Она казалась еще более красивой, чем при свете дня. На кончиках коротко остриженных волос играли блики, создавая ощущение, будто вся ее голова окутана мягким теплым светом. Глаза полузакрыты, а рука привычно медленно и непринужденно скользит по телу Фальки от бедра вверх к маленьким упругим грудкам.

— Тебе было больно? — спрашивает Фалька, ловя и целуя другую холодную тонкую руку Мистле, задумчиво играющую с пепельными локонами.

— О чем ты? О татуировке? Ха, — Мистле раздвигает ноги и любуется красной розой, вьющейся на бедре почти в самом паху. Точно такая же есть и у Фальки, на том же месте, но только чуть меньше. Кожа вокруг цветка еще красная, будто картинку не нарисовали иглой и красками, а выжгли коленным железом. — Глупая! Я за свою жизнь столько натерпелась, что эта розочка была не страшнее комариного укуса.

— А вот мне было больно, — честно признается Фалька. Ей нечего скрывать от любовницы. Она знает, что Мистле не предаст ее и не будет смеяться. — Но я не подала виду. Даже не заплакала.

— Это хорошо. Запомни, милая, в душе ты можешь быть хоть соколицей хоть перепелкой, но внешне не должна подавать виду. Люди слишком любят давить на чужие слабости. Не показывай никому, что они у тебя есть.

Фалька сонно мурлыкнула. Ей было хорошо, тепло и спокойно, хотя и смутные отголоски уже принятого решения покалывали совесть. Нужно было рассказать все, открыться, признаться. Но сейчас не хотелось портить блаженную тишину. Тем более, узнав о том, что она собирается сделать, Мистле могла начать ее отговаривать. А значит, нужно будет поднять голову, вынырнуть из приятной неги, доказывать, что это вовсе не шутка, и она действительно и есть та самая цинтрийская княжна о которой говорил сегодня Хотспорн. А та девица, которую собирается брать в жены пройдоха Эмгыр — самозванка.

— Зеленоглазая моя девочка, — Мистле будто чувствовала легкое смятение, старательно спрятанное за дремотным спокойствием. — Только от меня ничего не таи. Я ведь люблю тебя, а значит, всегда угадаю, что с тобой.

— Угу, — Фалька устроилась поудобнее. — Я тоже тебя люблю.

Они еще долго молчали, путая пальцы друг у друга в волосах. Почтовая станция постепенно начала засыпать, теряя свои голоса один за другим. Сначала стихла собака, обменявшаяся с далекими соседями всеми нехитрыми новостями, потом хозяйка, поворчав, вернулась в заточение, откуда ее выпустили Крысы только для того, чтоб она состряпала им ужин, а потом и сами они замолкли, сморенные сытным супом и терпким вином. Тишина навалилась такая, что стало даже страшно. Но Цири, боявшаяся тишины, темноты и крови, осталась в восточной башне Цинтрийского замка, в просторной княжеской спальне с широченной кроватью на трех пушистых перинах. Здесь и сейчас лежала вовсе не она, а Фалька — дерзкая, безжалостная разбойница, Крыса, одна из тех, которых боится простой люд, а уж всякие герцогиньки да княжны — и подавно.

— Мне так хорошо с тобой, малышка, — неожиданно возобновила разговор Мистле. — Знаешь, до тебя было совсем не то. Я плыла по течению, не имея цели, мне было все равно, что будет со мной. Было… пусто. Будто вся эта жизнь выпила мою душу до донышка. А теперь…

— Не надо, — у Фальки на глаза навернулись слезы. Утром она уйдет, оставит Крыс и эту жизнь, и Мистле снова останется одна. Нельзя, чтобы любовь и сентиментальность сейчас помешала планам. — Не говори ничего.

— Ты все это и так знаешь, да? Но мне нужно сказать, милая. Ведь это важно — говорить. Мы можем понимать друг друга с полувзгляда, можем читать мысли и предугадывать движения. Но говорить — это тоже важно. Выговаривать то, что на душе, пусть даже это будут очевидные вещи.

— Тогда говори, — согласилась Фалька и положила голову на плечо любовницы, вдыхая запах пота и старой соломы, пытаясь запомнить его, сохранить в легких как на дольше.

И Мистле говорила спокойно и долго. О том, как ей важно знать, что ее любят, что важно самой кого-то любить. Что простой трах может расслабить, отвлечь, приглушить боль, но никогда не сделает более счастливым.

Если бы Фалька знала, что это последняя их ночь… Если бы могла предвидеть, что в следующий раз она увидит Мистле уже с распоротом животом в руках Бонарта… Она бы смогла что-то изменить. Забрать любимую с собой, отговорить Крыс от похода в Ревность. Но она ничего этого не знала, а слушала тихий нежный голос и постепенно засыпала, чтобы на утро проснуться Цириллой и уехать вслед за Хотспорном.

.

В кажущемся спокойствии Запретного леса чувствовалась какая-то зловещая тайна. Птицы привычно перекликались разноголосыми трелями, ветки исправно качались под дуновением ленивого ветра, листья шуршали высоко над головой. Но все это было будто приглушенным и выцветшим. Цири шла уверенной походкой к тому месту, где в прошлый раз они с Хагридом встретили единорога.

На поляне, залитой холодным светом луны, она села прямо на траву и закрыла глаза, погружаясь то ли в сон, то ли в транс. Дыхание выровнялось, по телу разлился приятный холодок осенней ночи. Если кто-то и заметил вышедшую из замка в такой поздний час ученицу, то от чего-то не придал этому значения. Хотя прогулки в такое время, а тем более в таком месте были строжайше запрещены. Кажется, преподаватели не особенно за этим следили.

Через четверть часа, когда Цири уже начала замерзать, приятный холодок перестал быть таковым и начал забираться под одежду колючими мурашками, и она почувствовала чужое присутствие.

— Здравствуй, Звездоокая, — уже знакомый ей единорог стоял у самых деревьев на противоположной стороне поляны. Он церемонно поклонился, заметив, что Цири открыла глаза. — Тебе нужна моя помощь?

— Да, — она встала и медленно подошла к нему. — Моя просьба может показаться странной и не очень… тактичной. Но это нужно для дела.

— Я слушаю, Звездоокая.

— Ты знаешь, что человек, который принял меня здесь, болен и скоро может умереть. Он — директор этой школы. Никто из магов здешнего мира не знает, как вылечить его.

— Эта школа сменила десятки директоров. Кто-то умер от старости, кто-то от болезни, а кто-то от рук других людей. Зачем тебе спасать жизнь именно этого человека? Разве твое Предназначение в этом? — казалось, единорог знал больше, чем говорит (говорил). Но что-то заставляет заставляло его не выдавать секреты.

— Мое Предназначение везде, где я побывала, заключалось в сохранении жизней. Ты сам знаешь, что настают трудные времена, а этот человек, Дамблдор, пытается сохранить свет и борется с тьмой.

— Ты так уверена в этом, зная его всего пару недель?

— Ты прав, этого времени порой недостаточно. Но я чувствую, что его жизнь важна. Она должна быть сохранена, — Цири старалась говорить спокойно и уверенно.

— Я не знаю, чем могу помочь тебе. Если ты пришла просить мою кровь, то это запрещено. И, как бы я ни хотел помочь тебе, это невозможно. Даже если я дам тебе ее по своей воле, человек, выпивший кровь единорога, все равно будет проклят на веки вечные.

— Нет, что ты! Мне нужна прядь твоих волос. Желательно из гривы.

Хорохориться перед Снейпом — одно дело, а вот напрямую просить о таком единорога, с которым виделась всего один раз в жизни, было не так-то просто. Иуараквакс, не задумываясь, отдал бы ей не только гриву, но и хвост, и копыта, если бы понадобилось. Но это был не он. А, зная гордость и спесь этих созданий, можно было ждать чего угодно.

— Прядь волос? — Цири представила, что было бы, если бы на месте единорога сейчас оказался профессор Снейп. Поднятая бровь, кривая ухмылка, презрительный взгляд. От живого воображения ее чуть не передернуло.

— Да, — она начала сомневаться, что у нее что-то получится. А приходить к зельевару с пустыми руками не хотелось. — Это очень важно!

— Хорошо, — после затянувшегося молчания явно нехотя согласился единорог и склонил голову.

Цири подошла ближе и достала из-за голенища припрятанный кинжал. Это был старый посеребренный клинок с рунами на рукояти и идеально сбалансированным лезвием. Раньше его применяли как метательное оружие, но после очередной битвы владелец уже не сумел забрать его — он вообще уже больше не мог ничего, отдав душу своему лютому свирепому Богу во имя призрачной и нелепой цели. А Цири, сжав зубы, вытащила кинжал из собственного плеча и оставила себе, как трофей.

Единорог инстинктивно отшатнулся, но потом, успокоенный нежным поглаживанием, вытерпел процедуру стойко. Зная, как эти существа дорожат своей безупречной внешностью, Цири постаралась срезать волосы так, что бы это было максимально незаметно.

— Спасибо. К сожалению, пока мне нечем отблагодарить тебя, кроме слов. Но можно ли узнать имя того, кто помогает мне спасать жизнь?

— Легриминьер, — спокойно ответил единорог и отступил назад. — До скорой встречи, Звездоокая.

Он ушел, будто растворился в густой тени деревьев, а Цири еще какое-то время стояла, сжимая в руках серебристый локон, которого хватило бы на спасение нескольких жизней. Главное теперь, чтобы зелье сработало.

* * *

Темный свод балдахина, под которым он спал уже не первый десяток лет, навевал тоску и уныние. Еще одна бессонная ночь, снова боль и ломота в омертвевшей руке, опять мысли о том, что из-за одного единственного промаха, маленькой слабости все может полететь к чертям.

Дамблдор встал и прошелся по комнате. В душе таились смута и сомнения. Что-то подсказывало ему, что все идет не так, как должно было. Будто написанная кем-то книга преображалась на глазах. Строки извивались, буквы прыгали, меняя свой порядок и четкую стройность.

Стук в дверь оторвал его от странных мыслей и образных ассоциаций.

— Кто там? — вздохнул Дамблдор, размышляя, что еще немного, и он наконец будет избавлен от постоянных визитов в любое время суток.

— Альбус, у меня есть к вам разговор, — в спальню вошел Снейп, как всегда бодрый и деловой. И это в начале четвертого утра!

— Что-то случилось?

— Я бы не стал вас беспокоить без причины, директор.

— Присаживайся, мальчик мой, — традиционно пригласил Дамблдор, привычно заметив слегка дернувшуюся от раздражения скулу профессора зельеварения. Но отказаться от такого обычного ласково-покровительственного тона было трудно, даже когда твои ученики уже давно не дети. Они всегда останутся для старика мальчиками и девочками.

— Я не буду юлить, Альбус, и начну с главного, — присаживаясь в кресло, Снейп отчего-то не смотрел в глаза директора. — У вас есть шанс исцелиться.

— В каком смысле? — Дамблдор уже настолько свыкся со своей участью, что даже не сразу понял, о каком исцелении идет речь.

— Эта ваша Цири, — с легким сарказмом продолжил Северус. — Она кое-что раскопала в старых книгах и добавила какой-то своей магии, да еще и достала волос единорога. В общем, она утверждает, что может повернуть время вспять и вылечить вашу руку, а также другие последствия проклятья.

— И вы ей верите?

— Пока не знаю, но проверив все расчеты, которые она мне дала, могу сказать, что это не исключено. Однако подобных зелий никто никогда еще не варил… во всяком случае, в нашем мире. У меня есть кое-какие сомнения… Мисс Рианон, например, утверждает, что вытяжка из мандрагоры в определенной консистенции и сочетании с несколькими другими ингредиентами позволяют оставаться женщине молодой и красивой в течении, кхм-хм, не менее трех веков. Что, знаете-ли, сомнительно…

Дамблдор слушал внимательно и даже кивал в нужных моментах, но взгляд выражал его полную отстраненность.

— У нас нет возможности проверить это зелье на ком-то другом, подобного рода проклятье — уникальный случай, — продолжал Снейп, не замечая ушедшего в себя директора. — Я не уверен, что это приведет к прогнозируемым последствиям. Возможен рецидив… Или временная ремиссия, которая приведет потом к еще более стремительному прогрессу отмирания… Вы понимаете? Альбус?

— Да, да… Знаешь, Северус, мне надо немного подумать. Я все понял, я… мне нужно все взвесить. Передай мисс Цири мою благодарность за беспокойство…

— Она делает это не совсем бескорыстно, — без малейшей иронии прервал его Снейп. — Цири просит вернуть ей мечи и позволить тренироваться.

— Да-да, конечно, все потом, я сообщу о своем решении в ближайшее время.

Дамблдор выставил гостя за дверь и искоса взглянул на себя в зеркало.

— Может быть, действительно не все еще потеряно?

* * *

Переступая с ноги на ногу, Цири пыталась прожечь взглядом закрытую дверь кабинета зельеварения. Суббота заканчивалась уже через три четверти часа, а Снейпа до сих пор не было. Они условились встретиться здесь сразу после отбоя. Оставив в комнате свой фантом, нежно и трепетно сплетенный из лунного луча, Цири прокралась в подземелья, бдительно обходя все места, где можно было встретить дежурных учителей и старост, а теперь стояла посреди коридора, рискуя попасть на глаза любому слизеринцу, вздумавшему прогуляться по своему этажу в полночь.

Если бы Цири плохо знала профессора, она бы подумала, что тот забыл об их встрече. Но за то немногое время, что им пришлось общаться, можно было хорошо уяснить, что Северус Снейп никогда и ничего не забывал. Тем более, своих обещаний.

Еще минуту назад крепко закрытая дверь кабинета тихо отворилась, пропуская Цири внутрь. Полный мрак холодного помещения скрывал того, кто оворил дверь, но не догадаться было сложно.

— Вы все это время были здесь? — почти негодуя прошипела она.

— Нет, — коротко, не вдаваясь в подробности, ответил Снейп. — Проходите за кафедру. Там сбоку есть дверь, она открыта. Я приду через десять минут.

И он бесшумной тенью выскользнул в коридор.

В комнатке за кафедрой было тесновато, но довольно уютно. Догорали угли в старом порт-камине высотой в добрых семь футов; на неширокой кровати, занимавшей почти половину пространства, валялась дорожная мантия с грязным подолом; мягкое потертое кресло с когда-то изумрудного цвета обивкой ютилось в углу у противоположной стены; рядом с ним — низкий столик с лампой и парой забытых, уже пожелтевших газет на ажурной салфетке. Больше всего в этой обстановке выделялась именно эта салфетка — чистая, накрахмаленная, никак не сочетавшаяся с общей потрепанностью комнаты. Над креслом висела непривычно тихая картина. Тут не было ни болтливых персонажей, ни шумной сцены какой-нибудь охоты… Только луг с красными маками, залитый закатным солнцем. О магическом происхождении работы свидетельствовало только едва различимое колыхание травы под дуновением невидимого ветерка.

Цири присела на край кровати и стала всматриваться в нарисованный луг. Это будто успокаивало, умиротворяло и убаюкивало.

— Не стоит так долго на нее смотреть, — чуть хрипловатый голос Снейпа вывел ее из транса. — Картина голландского художника Яна Вермеера. Единственная его магическая картина под названием «Опиумный цвет».

— Почему единственная? — стряхивая наваждение, спросила Цири.

— Потому что в восемнадцатом веке колдунов не очень-то жаловали. Ян жил среди магглов, рисовал портреты и всячески скрывал свои способности. Но однажды, перед самой смертью, встретил юную леди с красным маком в волосах. Была ли она ведьмой или просто красивой девушкой, неизвестно. Но мистер Вермеер, впечатленный ее красотой, сотворил то, чего никогда прежде не писал — нагую женщину на маковом поле. А спустя два дня умер. Дочь его, которая не унаследовала магических способностей, да ничего и не знавшая о том, что отец был магом, утверждала, что женщина на картине смеялась над предсмертными стонами бедняги, а потом ушла за горизонт, покачивая «бесстыдным задом».

Цири не знала, воспринимать ли всерьез этот рассказ или списать все на желание профессора окутывать все вокруг себя мистическим трагизмом.

— Ваше зелье, мисс, — без перехода сообщил он, поставив на столик рядом с газетами пузырек. — И вино.

Бутылка была старая, мутного зеленого стекла, без этикетки.

— Бокал организуйте как-нибудь сами, — Снейп усталым движением забрал с кровати мантию и сел в кресло, слегка прикрыв веки.

Только теперь Цири заметила, что из-под левого манжета у профессора еле виднеется конец бинта, медленно пропитывающийся кровью. А скула была явно только что залечена и еще хранила следы впопыхах затертой крови.

— Я бы не отказалась от компании. Пить в одиночестве — не самое достойное занятие.

Снейп приоткрыл глаза, казалось, только чтобы послать самый презрительный из своих взглядов. Но Цири уже стояла перед ним и протягивала бокал из синего стекла, наполненный вином. Какое-то время Северус колебался. Но в конце концов принял напиток. Пригубил, вздохнул, снова закрыл глаза. Лицо и тело его расслабились. А в комнатке разлился мягкий пряный вкус алкоголя.

В своё вино Цири добавила зелье. Понюхала. Сделала глоток и покатала жидкость по нёбу.

— Не так уж и плохо, — наконец, заключила она, присаживаясь на край кровати. Та тихо скрипнула, недовольно принимая нежданную гостью. — Я ожидала худшего от мира, где людям нельзя пить алкоголь до определенного возраста.

— Что вы знаете об этом мире? — немного ворчливо, но довольно мирно произнес Снейп, делая еще один глоток.

— Почти ничего. Кроме того, что ему нужна моя помощь. Я прошла слишком много миров, чтобы вдаваться в правила и устои каждого из них.

— Зачем вам это?

— Иду за своим Предназначением, — она немного помолчала, но потом добавила уже намного тише. — Или бегу от него.

От чуткого слуха зельевара ничего не могло укрыться. Но он сделал вид, что последнюю фразу не заметил.

Потом они сидели молча. Оба с полузакрытыми глазами, расслабленные, но готовые в мгновение очнуться от дремоты и, если понадобится, куда-то бежать. Такие, казалось бы, непохожие друг на друга: юная девушка и мужчина. Но одновременно с одинаково уставшей душой. Со своими секретами, тайнами, тяжелыми ношами. Им не о чем было говорить. Да и не хотелось нарушать тишину. Цири чувствовала на каком-то ментальном уровне, что Снейп понемногу начинал успокаиваться. Его тяжелые, сжатые в клубок мысли распутываются, перестают колоться и обжигать изнутри. Боль притупляется. Когда бокалы опустели, она нехитрым движением заставила бутылку подлететь и наполнить их вновь. Северус не протестовал, просто не без любопытства проследил за ее манипуляциями и сдержано кивнул.

В этом царящем полуночном молчании не было ничего, что бы доставляло дискомфорт. Казалось, они могли бы что-то рассказать друг другу, о чем-то спросить. Но так и не произнесенные вопросы растворялись в тишине. Такое иногда бывает, когда люди, не близкие друг другу, едва знакомые, вдруг оказываются в одной комнате и им хорошо, спокойно в этом обществе. Цири пыталась вспомнить, когда такое с ней было в последний раз. Первая ночь с Мистле. На секунду скулы ведьмачки напряглись. Образ, уже выцветший и далекий, снова резкой болью отозвался в сердце. Ей никогда не забыть ту сцену в Ревности, залитые кровью тела друзей и последний взгляд потухающих глаз Мистле.

Снейп будто почувствовал, как изменилось настроение Цири, и приоткрыл глаза.

— Не пора ли вам укладываться? Время далеко за полночь. А вам нужно утром вернуться в свою комнату до подъема.

— Да, конечно, — она скинула туфли, расстегнула мантию и осталась в одной ночной сорочке. Снейп, наверное, не ожидал увидеть такого, но усилием воли сдержал удивление. Сделал вид, что все идет по плану, что все так, как и он предполагал. Цири забралась под одеяло и отвернулась к стене, блаженно закрывая глаза, предчувствуя, что сегодня разберется наконец со своим многоликим зверинцем.

Она лежала в кровати. Он сидел в кресле. А воздух в комнате был словно проводником их мыслей и чувств. Это удивляло даже саму Цири. Уже довольно давно она не чувствовали ничего подобного. Такое состояние было очень похоже на то, когда приходил зов Предназначения. Тягучее томное чувство внизу живота и тепло, разливающееся в груди. Ведьмачка не знала, чувствовал ли то же самое Снейп, но после того, как проворочалась под одеялом около часа, не в силах уснуть, снова открыла глаза.

Он смотрел на нее невидящим взглядом и думал о чем-то своем. На столике рядом с опустевшей бутылкой, которую они распили вместе, стояла еще одна. Это был большой пузатый флакон с янтарным содержимым, которого осталось на самом донышке.

— Может быть, вам тоже прилечь? — спустя еще несколько минут подала голос Цири.

Снейп вздрогнул, будто очнулся от сна. Несколько секунд ему пришлось приходить в себя, осмысливать, где он и что происходит. Может быть, и правда задремал с открытыми глазами.

— Вы устали, — повторила Цири. — Прилягте.

Он молча покачал головой. Долил остатки из бутылки в стакан и выпил одним глотком. Потом встал и, чуть покачиваясь, направился к кровати. Эта его противоречивость заставила ведьмачку улыбнуться. Сонливость, какой бы она ни была, вмиг улетучилась совсем. И ей стало интересно подразнить зельевара. Как только он приблизился к кровати, она откинула одеяло и приглашающим жестом кивнула на постель: залезайте, мол, чего стесняться? Снейп нервно сглотнул, снова увидев полуобнажённое, прикрытое лишь легкой сорочкой юное тело. Его всегдашняя надменность и каменное спокойствие бесследно пропали. А в глазах мелькнуло что-то неопределенное, паническое и невероятно трогательное. Цири еле удалось сдержать смешок. Еще секунда, их глаза встретились, и ей резко расхотелось смеяться. Там, где-то за его темными зрачками, разлилась боль. Эту боль потери любимого человека нельзя было спутать ни с чем на свете, особенно, если сам когда-то познал ее.

Снейп сел на край кровати, спиной к Цири и взялся за голову. Какие уж там мысли роились в хмельном мозгу, было неизвестно. Но немного поколебавшись, ведьмачка поднялась. Она легко, почти невесомо положила руки на его плечи. Северус не шелохнулся.

Ей захотелось прижаться к нему всем телом, успокоить, попытаться залечить рану, сказать, как она понимала его боль. Но слова тут были не нужны. Ему нужно было расслабится, отвлечься, приглушить боль. И как это сделать, Цири знала точно. Все от той же Мисте.

Легкий и податливый, Снейп повернулся к ней, едва она чуть подтолкнула. Приложила палец к его губам, давая понять, что сейчас не до разговоров. С пуговицами сюртука было покончено быстро. Затуманенный алкоголем зельевар даже не пытался сопротивляться, а потом и сам помог Цири со своим разоблачением. Через минуту вся одежда оказалась на полу, а они лежали, обнявшись, вдыхая друг друга, растворяясь в тишине. Она целовала его шею и плечи, он блуждал руками по ее телу. Это было не похоже ни на что, что было раньше. Два человека слились в одно целое, немое, нервно дышащее существо, перетекая один в другого теплом, мыслями, чувствами, желаниями.

Угадывая каждое следующее движение, чувствуя малейшее изменение, понимая без слов, они набирали темп и замедлялись, замирали на секунду и снова бросались в ураганную скорость движения.

Юная девушка, повидавшая слишком много на своем веку, чтобы снова уметь любить. Мужчина, потерявший кого-то очень давно и закрывшийся от всего на свете под личиной строгого, нелюдимого, высокомерного зельевара. Их было двое в этой тишине. И лишь один сладостный стон на пике одного на двоих наслаждения прервал тишину в маленькой комнатке, где висела картина с красными маками.