Трилогия «Соперница» (гет)

Без редакции беты

Лия вошла в кабинет Люпина. Яркое освещение резало глаза после темных коридоров — она прищурилась. Профессор, заметив это, погасил палочкой несколько ламп и поприветствовал ее, поднявшись из-за стола.

— Здравствуй, Эмили. Очень рад, что ты пришла. Присаживайся.

Люпин отодвинул ее кресло, приглашая сесть. После того как Лия устроилась, он взмахнул палочкой, давая команду чайнику разлить кипяток по чашкам, и вернулся на свое место.

— Не знал, как выбрать момент, чтобы спросить. Уже больше недели прошло… Как ты после нападения?

Лия ответила не сразу. Она взглянула ему в лицо, надеясь подглядеть мысли на поверхности его сознания, затем опустила взгляд на свой чай и задумчиво помешала чаинки ложкой. Люпин задавал вопрос, потому что в самом деле беспокоился. За его словами не было ни единого упоминания Дамблдора. Лия не могла решить, плохой это знак или хороший, но ответила:

— Я в порядке, сэр, спасибо.

— Наверное, тебе надоели с этим вопросом? — спросил он виноватым голосом и придвинул к ней печенье.

Лия протянула руку к вазочке, не сомневаясь, что в угощении нет сыворотки правды или яда. Даже когда в своем прошлом воплощении она приходила в Хогвартс просить у Дамблдора место преподавателя, она была уверена, что такие методы не в его духе. Люпин и вовсе, похоже, не получал от Дамблдора никаких конкретных указаний.

— Это не проблема. Правда, мне это почти не мешает, — поспешила она ответить, чтобы Люпин не подумал, будто делает ей неприятно. — А вы как себя чувствуете, сэр? Уже третий месяц неважно выглядите… Переживаете из-за нападения? Наверное, думали, что в прошлом году все закончилось.

Лия успела заметить, как тень коснулась его лица. На поверхности сознания проскочили испуг, луна и шерсть. Она не подала вида, а про себя сделала вывод, что верно определила признаки болезни еще в первую встречу в поезде. В войну ей служили разные темные твари, но пока воспоминания из прошлой жизни были скрыты от нее, она так и не смогла понять, признаки какой болезни распознала в изможденном виде Люпина. А он оборотень, теперь это стало известно наверняка.

— Да… — вымученно улыбнулся он и поднес чашку ко рту, вцепившись в нее двумя руками. Едва слышно он закончил: — Здесь есть из-за чего переживать.

— Профессор Дамблдор обязательно с этим разберется, — улыбнулась Лия и подсмотрела в сознание Люпина. Тот лишь кивнул, но не задумался ни о чем, связанном с Дамблдором и его планами.

Ей стало любопытно, знает ли Дамблдор, что в его школе преподает оборотень. А если не знает, то как тому удается скрывать свои превращения? Она мысленно прикинула: на начало учебы должно было прийтись три полнолуния. Значит, уже трижды Люпин обращался в оборотня, но за прошедшие два месяца не было ни слуху о том, что в замке или его окрестностях видели оборотня. Лия решила, что так спрятать следы может только Дамблдор. Она фыркнула про себя: как ему непросто сейчас, наверное, скрывать в школе два чудовища. Также она задумалась о том, почему это прошло для нее бесследно, но ответ получила позже, когда вернулась в спальню и сверила лунный цикл с расписанием. Уроки Люпина у Рейвенкло стояли так, что ни разу не выпадали на полнолуние, лишь в конце сентября полная луна всходила в тот же день, что было занятие, но вечером, поэтому уроки сняли со следующего дня, когда Люпин должен был пережидать превращение и приходить в себя после.

Все эти мысли проскочили в уме в несколько минут, во время которых Лия не успела испугаться. Она размышляла о сущности Люпина отстраненно, словно он превращался не в опасного монстра, а всего лишь в безобидного пса. Лия сидела в кресле все так же расслабленно, беззаботно говорила с Люпином о Дуэльном клубе, который его предшественник устраивал в прошлом году, и чашка в ее руке не дрожала. Лишь потом она осознала, что первым к ней пришел не страх, а интерес.

После раскаяния и окончательного слияния душ в сознании прояснилось кое-что еще, помимо признаков ликантропии. Когда Лия впервые поняла то, как обстоят дела, она тут же отбросила мысли о них в сторону, поскольку напрямую они ее не касались и никак не вредили. Но вот они с Люпином заговорили о Поттерах, и Лия вернулась к своему открытию: в Азкабане сидит человек, которого считали шпионом лорда Волдеморта, а он им не являлся.

Упомянув Сириуса Блэка, того самого человека, который оказался в Азкабане вместо настоящего предателя, Люпин замолчал, припав к остывшему чаю. Лия воспользовалась паузой:

— Профессор Люпин, позвольте спросить.

— Да, конечно. — Он слабо улыбнулся.

— Мне непонятно кое-что… Кажется, вы не упоминали об этом… У него была Черная Метка?

Люпин слегка нахмурился.

— Нет… Кажется, не было. Не могу сказать точно, я не был на суде. Это не важно. Свидетели слышали его признание.

— Он сказал, что служит лорду Волдеморту?

В мыслях Люпина Лия успела заметить промелькнувшее удивление от того, как она назвала Темного Лорда. Этот проблеск быстро исчез, и Люпин никак не обнаружил свой интерес.

— Нет, такого он не говорил. Но он признался в том, что убил Джеймса и Лили. Кричал об этом как безумный, говорили.

Лия получила подтверждение тому, что произошло недопонимание, но кое-что не сходилось. Она видела множество выходов из возникшего заблуждения, но по какой-то причине Сириус Блэк не воспользовался ни одним. Люпин сказал, что палочку не проверяли, потому что не было повода подозревать в нем невиновного. Она помнила, что подставить Хагрида тоже было просто: все хотели знать, что преступник посажен, и готовы были увидеть его в любом, даже слабо подходящем человеке. Но Блэк мог потребовать проверить палочку, дать показания под сывороткой правды. И ни Люпин, ни Дамблдор не сделали ничего, чтобы оправдать товарища. Они словно ожидали, что среди них есть предатель, и поверили признанию Блэка, который отчего-то добровольно согласился принять на себя вину.

— Профессор, почему вы поверили этому? Он ведь был вашим другом, вы его хорошо знали.

— Я тоже так думал, Эмили, — произнес Люпин очень тихо. — О том, где находились Джеймс и Лили, знали только четыре человека: я, Питер, профессор Дамблдор и Сириус Блэк. И именно Блэк был Хранителем тайны. Ты ведь знаешь, как работает это заклинание?

Лия быстро кивнула, и Люпин продолжил:

— В Ордене ходили слухи, что среди нас завелся шпион. Когда Волдеморт пришел к вам, стало ясно, что предатель среди нас троих — Альбуса Дамблдора, который столько сделал для борьбы с ним, никому и в голову не взбрело бы подозревать. Разумеется, выдать местоположение способен был только Хранитель тайны.

Теперь Лия окончательно поняла, в какой ситуации оказались Поттеры и их друзья, а также Дамблдор. Она вспомнила, как Питер Петтигрю, которого все знали как Хвоста, пришел к ней и сообщил, что Поттеры сделали его Хранителем тайны. Она-то думала, что все обставили так, будто Блэк был настоящим Хранителем, а он и в самом деле был им, но по какой-то причине перестал выполнять эту роль без ведома Люпина и Дамблдора.

— Профессор… а как по-вашему, не могли Джеймс и Сириус сменить Хранителя, не сказав вам об этом?

Люпин убито посмотрел на нее, сглотнул и вновь подумал о луне. Лия чувствовала в его мыслях горечь, и чем дольше он метался в размышлениях и приближался к какому-то ответу, тем больнее становилось на душе. Он очень хотел верить, что такое невозможно, но потом в его сознании все четче прорисовывалась мысль об оборотнях. Люпин воображал себе, как Джеймс и Сириус обсуждают его после его ухода, как договариваются о том, что изменят Хранителя и ничего ему не скажут. Наверное, Сириус, говоря о своей вине, имел в виду только то, что убедил Джеймса доверить хранение тайны настоящему шпиону.

Лия, подглядев эти переживания, ощутила во рту неприятный желчный привкус и невольно протянула руку, чтобы дотронуться до локтя Люпина.

— Да… Наверное, могли. Тогда было страшное время, никому нельзя было доверять. Что ж, да… Да… Логично, что они захотели скрыть это именно от меня.

— Почему? — спросила Лия, хотя знала, каков настоящий ответ и что Люпин скажет ей совсем другое.

— Были причины… Это долгая история, наверное, не для этого раза. — Он снова виновато улыбнулся и, заметив, что она допила свой чай, поднялся на ноги: — Скоро отбой, мне нужно отправить тебя в гостиную. Я рад, что ты пришла. Это ведь не помешает нашим учебным отношениям, правда?

Лия тепло улыбнулась ему, услышав в его голосе шутливое беспокойство:

— Нисколько, профессор. Спасибо за чай. — Она была уже у двери, когда решилась сказать еще кое-что: — Подумайте над возвращением Дуэльного клуба, пожалуйста. Вы многим нравитесь, мы думаем, вы будете не хуже профессора Пирса.

Люпин смутился, но не показал этого, только ответил с вежливой улыбкой:

— Спасибо, я предложу профессору Дамблдору. Решение будет зависеть от него.

На этом они распрощались, договорившись встретиться как-нибудь еще, и в башню Лия поднималась со странным чувством на душе. Она знала правду, которую не могла разглашать. Кроме того, она была единственным свидетелем того, что Питер Петтигрю служил лорду Волдеморту. Пожиратели Смерти тоже не станут рисковать своей репутацией, чтобы восстанавливать справедливость после стольких лет.

Засыпая, Лия убедила себя, что ничем не может помочь. Дело закрыто, Питер мертв, Сириус согласился на заключение, искренне считая себя виноватым. Только лорд Волдеморт может знать, что все было по-другому, но лорд Волдеморт пока прячется и не хочет, чтобы его обнаружили в тринадцатилетней девочке. А девочка лежит, закусив губу и крепко сжав кулаки, и понимает, что ей нельзя никому больше говорить, кто она на самом деле и что знает.

* * *

Добби не будил ее ни этой ночью, ни следующей. Кодовую фразу он узнал, но карту выкрасть не мог: все выходные близнецы вставали раньше всех, много времени проводили за экспериментами и возвращались поздно. Лия все эти дни провела, находясь среди друзей или одногруппников, чтобы точка с ее именами не выглядела подозрительной на пустых местах карты.

Добби пришел с картой в ночь со среды на четверг. Лия поднялась вечером в комнату и поспала пару часов, и теперь рассчитывала больше не ложиться, а посвятить всю ночь изучению карты. Она сидела на заправленной постели за запахнутыми балдахинами. Простой старый пергамент лежал перед ней на покрывале, шар света, поднятый чарами в воздух, служил освещением. Соседки уже легли спать, и свет, даже приглушенный тяжелым синим бархатом, не беспокоил их.

Пергамент был пуст и ни на какие иные чары, кроме кодовых фраз, не реагировал. Лии становилось все более любопытно. Она чувствовала, что держала в руках артефакт с грандиозной историей создания. В нем чувствовалась изощренная магия, от осознания которой подрагивало все внутри. На балдахин Лия наложила чары, чтобы не беспокоить соседок, но слова произносила все равно шёпотом, по привычке.

— Торжественно клянусь, что не замышляю ничего хорошего.

Ей не приходилось сталкиваться с такими шуточными заклинаниями. Произносить их было странно, и это было единственным, что ей не нравилось в карте.

Как только Лия коснулась палочкой чистого листа, в нем стали просачиваться чернильные линии. Они змеились по пергаменту, доползали до самых краев, переплетались, пересекались и сливались, пока наконец не распустились наверху в виде изумрудных букв. Лия пришла в восторг от такой красивой магии и жадно вчиталась в текст:

«Господа Лунатик, Бродяга, Сохатый и Хвост, поставщики вспомогательных средств для волшебников-шалунов, с гордостью представляют своё новое изобретение — Карту Мародёров».

Восторг угас. Лия задержала взгляд на имени четвертого господина. Хвост. Неужели это тот самый Хвост? Лия озадаченно поводила большим пальцем по губам, соскребая шелушения. Поначалу она думала, что это какое-то изобретение близнецов, но, похоже, создатели карты существовали много раньше. По виду карты много не скажешь, чары скрывали истинный возраст пергамента.

В памяти всплыла фотография из подаренного ей летом альбома и разговор с Люпином в минувшую пятницу. Она без промедления нырнула за фотографией в чемодан. Переводя взгляд с четырех юношей — мародеров? — подмигивающих ей с карточки, на прозвища, она пыталась сопоставить их между собой. Подозрения появились только насчет Лунатика. Уж не Люпин ли это с его ликантропией?

Сохатый и Бродяга — кто из них Поттер? Падма рядом всхрапнула, и это вывело Лию из раздумий. Какое, в конце концов, ей дело? Ей отведено время не для того, чтобы разбираться с подростковыми претензиями своего отца-мага и его друзей. Лия уже собиралась заняться изучением школы, но ей пришло в голову, как проверить наверняка, прикладывал ли Поттер руку к созданию карты или это совсем не та четверка с Хвостом, о которой она подумала. Близнецы ведь как-то разгадали секрет карты. Здесь могли быть другие кодовые фразы, связанные с чем-то близким. Лия, конечно, не шалунья для таких вещей, но она вполне могла нащупать этот дух проказничества.

Она стерла карту другой фразой и принялась касаться пергамента кончиком палочки в разных местах, перебирая подходящие, по ее мнению, формулировки. Карта была разумной, бесспорно, и впечатляющей, но, похоже, в ней было заложено не так уж и много кодовых фраз. На фамилию, самую очевидную проверку, она не реагировала, на упоминание родства тоже. Она даже попросила карту показать Лунатика, ткнув в его имя палочкой, но та не высветила Люпина и никак не отреагировала. Вспомнив, что не испробовала еще кое-что, Лия без особой надежды произнесла:

— А господа мародеры откроют свои тайны Лили Эванс?

И тут пергамент застрочил. Лия только и успевала следить взглядом. М-р Сохатый приветствовал Лили Эванс, прекрасную и восхитительную, и просил обратиться за помощью с картой к тому самому придурку в очках. М-р Бродяга присоединялся к мр-у Сохатому и лишь изумлялся, почему Лили Эванс до сих пор не знает кодовых фраз. М-р Лунатик просил Лили Эванс не обращать на этих балбесов внимания и идти за паролем к нему. М-р Хвост скромно приветствовал Лили Эванс и надеялся, что ее день прошел хорошо.

Лия дочитала и заметила, что ее губы непроизвольно расплылись в улыбке. Это точно они, подумать только! Судьба свела ее с потрясающим артефактом, но больше всего вызывало восторг осознание, каким сильным, изобретательным и искусным магом был ее биологический отец. Сражения Волдеморта с ним изгладились из памяти, притупились чувства — Лии никогда не приходилось вспоминать, каков он был в дуэли в свои двадцать, она лишь помнила легкую досаду от его глупой смерти после всего, что она о нем знала. Но вот теперь она держала в руках доказательство того, что Джеймс Поттер, передавший ей свои гены, был отличным магом.

Лия произнесла кодовую фразу и принялась рассматривать карту. Она бегло осмотрела весь замок, отстраненно отметив, что точка с ее именами вела себя по-прежнему. Выхватив взглядом несколько мест, до которых никогда не добиралась, Лия вновь пришла в неописуемый восторг. Она смотрела на карту, задыхаясь от радости, и чувствовала, будто ей вновь семь лет, а родители повели ее в парк аттракционов.

На карте показывались не только люди. Там был и Пивз, и остальные привидения. Где-то в коридорах шестого этажа бродила миссис Норрис. Не было на карте лишь домовиков, они отчего-то даже на кухне не отображались. Если Лия правильно разобралась с чарами, то домовики как разумные существа должны были появиться на карте, наравне с привидениями, полтергейстом и низзлами, какой, очевидно, была кошка завхоза. Должно быть, домовиков намеренно скрыли, оставив лишь тех обитателей замка, чье появление на карте имело значение. А если это так, то можно попробовать убрать отображение и ее второй души.

Лия экспериментировала с чарами до пяти утра, пока не пришел Добби и не сказал, что первые гриффиндорцы из спальни близнецов уже поднялись. Лия к этому моменту ни на йоту не продвинулась в решении проблемы. Она не знала мародеров лично, чтобы догадаться, какие еще фразы они вплели в магию карты, и добраться до способа выведения точек на холст. Она могла положиться на воспоминания о Хвосте и частичных знаниях о Джеймсе Поттере, но ничего из того, что Лии было известно о них, здесь не помогло.

Утром пришлось отдать карту Добби, чтобы он вернул ее на место. Владеть артефактом, который показывал не просто весь замок, но еще и передвижение его обитателей, было заманчиво, но Лия понимала, что близнецы, работавшие с картой почти постоянно, непременно обнаружат пропажу и будут искать ее. Возможно, они вспомнят, что на днях застали врасплох Эмилию Поттер и некоего Тома Риддла якобы под мантией-невидимкой в отдаленных уголках замка, и тогда им может прийти в голову, что именно она украла ее. По крайней мере, Лия рассуждала так, ставя себя на их место и думая, что она точно забеспокоилась бы, если бы у нее внезапно пропала очень ценная и постоянно используемая вещь, и заподозрила бы кого-то, кого недавно застала в неловком положении.

Можно было не бояться, что близнецы пойдут к преподавателям и упомянут Риддла, но если они начнут спрашивать о нем у учеников, это имя может случайно всплыть в разговорах. Разговоры дойдут до Дамблдора, которому это имя хорошо известно, а близнецы тем временем пойдут выяснять отношения непосредственно с тем, кто им известен.

Может быть, близнецы и не были такими щепитильными, может быть, они и вовсе забыли о том случае. Но Лия была уверена: они станут искать карту. А если у них не окажется подозреваемого, кто знает, на что они пойдут, чтобы отыскать ценный артефакт, который помогает им в их делах? Лия не хотела лишних проблем. В конце концов, главнее всего для нее было замести следы и узнать, почему отображается имя еще одной души, чтобы предотвратить это в будущем. Конечно, придется вести себя так же, как в последние дни, но Лия посчитала, что это лучше, чем добавлять себе проблем с еще одним обманом.

Впрочем, будет не лишним позаимствовать у Дафны фотоаппарат, чтобы заснять карту со всеми неизведанными областями на память. Если интерес к слежению за какой-либо точкой мог появиться в будущем и им можно было пожертвовать ради осторожности, то знание всех потайных мест в Хогвартсе Лии точно пригодится прямо сейчас, а его получить можно было без особых проблем. А пока не представится шанс незаметно выкрасть карту на несколько часов ночью, Лия собиралась подумать, как обойти чары.

* * *

Долгое время, когда лорд Волдеморт подглядывал в сознание своего осколка, не происходило ничего важного. Эмилия сидела на уроках, занималась в библиотеке, общалась с однокурсниками и более старшими ребятами, болела за слизеринскую команду по квиддичу на первых матчах этого года и молчала на его расспросы о Тайной Комнате, карте и планах на будущее.

Близился конец ноября — Волдеморт понял это по выпавшему снегу и слякоти в вестибюле, — а Эмилия ни разу в его присутствие не изучала карту. Поначалу он караулил ее вечером, надеялся застать в момент, когда домовик принесет карту, но к тому времени, как он научился определять момент, с которого ему хватало сил дожить до середины ночи, Эмилия, похоже, уже держала ее в руках.

Ему представилась возможность увидеть, как она проводит вечера, готовится ко сну. Особенно его интересовало, какую защиту она ставит вокруг спящего сознания. Он надеялся пробить эти щиты. В первый же раз, сопровождая погружение Эмилии в сон, Волдеморт получил хоть какой-то результат от вмешательства в ее жизнь. Он ворочался вместе с ней, несколько раз разлеплял глаза и тянулся к стакану с водой.

— Что такое, Эми? — спросил он, когда она с силой ударила в матрас и перевернулась на спину.

Они лежали с открытыми глазами и смотрели в потолок кровати.

— Я не даю тебе уснуть? Ну же, просто скажи мне об этом. Я не изверг, я могу согласиться уйти, дать тебе поспать. Попроси меня об этом.

Он чувствовал ее усталость, чуть дальше таилась злоба. Глаза щипало, Эмилия моргала медленно, позволяя слезам выкатиться из-под ресниц. Волдеморт посмеивался и досадовал, что так много времени потратил на то, чтобы добиться от нее эмоций днем, когда нужно было с самого начала потерпеть чуть дольше и прийти к ней перед сном.

— Озвучу твои мысли, ты ведь не против? Сейчас ты пытаешься поставить якорь, но у тебя не выходит: я мешаю тебе. Ты боишься, что я увижу его, — а так и случится, ты должна была понять, что вся невербальная магия, которую ты используешь, становится известной и мне.

Он помолчал, прислушиваясь к ее чувствам. Эмилия глубоко дышала — настраивала в себе равновесие, вытесняла злость и бессилие, которые подступали к горлу.

— Да-а… Пока я чувствую только твои эмоции, но скоро смогу знать, что именно ты думаешь. Это лишь вопрос времени и твоего терпения. А мне наскучило твое молчание. Я хочу, чтобы ты говорила со мной.

Волдеморт слышал, как билось ее сердечко, а мысли метались в уставшем сознании. Ему хотелось напугать ее сильнее, подкинуть воспоминаний о том, что они пережили, но это отняло бы у него силы и позволило бы ей в этот раз освободиться от него раньше, чем ему хотелось бы. Это лишило бы Волдеморта всего удовольствия, поэтому он лишь говорил с ней, не давая передохнуть и сосредоточиться на щите.

— Засыпай, Эми, я буду сторожить твой сон. Обещаю, я никому не расскажу о том, что тебе приснится.

Она резко поднялась на кровати и стала рыться в сумке. Волдеморт от неожиданности замолчал и стал наблюдать за тем, что она доставала. На тумбочку лег пергамент, а за ним чернильница и перо. Эмилия уселась удобнее и начала писать. Волдеморт видел каждое слово, ему даже не нужно было спешить и запоминать их: Эмилия писала медленно, взвешивая каждое предложение.

Мама,

Я приеду на Рождество. Мы заканчиваем учебу двадцать второго, а на следующий день едем по домам. Как обычно, буду на вокзале в восемь.

Пишу рано, потому что уже соскучилась и жду, когда закончится семестр. У меня все хорошо, если постараюсь за этот месяц, поднимусь в рейтинге и буду хотя бы второй. Что у вас нового?

Спроси у Дадли, каких сладостей ему привезти. Я помню, ему что-то понравилось в прошлый раз, но не могу вспомнить что.

Забыла спросить в прошлом письме, сделали ли фотографии из Бата? Пришли мне, пожалуйста, ту, где мы с тобой на фоне «Цирка». Жду ее больше остальных, по-моему, мы должны были там хорошо выйти.

Обнимаю тебя, папу и Дадли,

Эмили.

— Думаешь, они ждут от тебя письмо? — хмыкнул Волдеморт, когда она поставила точку после имени и занесла палочку над пергаментом, чтобы просушить чернила. — А тебе что за дело до этих магглов? Можно подумать, они тебе важны.

Эмилия свернула письмо, тихо подозвала домового эльфа и вручила ему конверт, собранный при помощи магии из другого пергамента. Возвращая чернильницу в сумку и размещая ее так, чтобы не разлить чернила, она на мгновение замерла, дотронувшись до чего-то стеклянного. Что-то решив для себя, она вдруг словно обрела почву под ногами — распрямилась, не доставая находку из сумки; дошла до окна, впустила в комнату свежий воздух и неторопливо вернулась в постель.

Волдеморт слегка обеспокоился, ему не понравилось ощущение уверенности, которое она обрела.

— Ставлю галлеон, она даже не откроет его, — продолжил он. — Или фыркнет, увидев твои наивные «обнимаю, скучаю». Ты им никто. И они никто лорду Волдеморту.

Эмилия легла на бок, закрыла глаза и перед их общим внутренним взором возникли строчки из письма. Волдеморт расхохотался:

— Это твоя защита, Эми? Ты напугала меня, признаюсь.

Маленькие жала подбирались к нему со всех сторон, он не мог их не ощутить. Нет, она не сможет обжечь его сильнее. Нет-нет, он не допустит этого. Она не поставит щит, не поднимет в сознании то, что он целенаправленно топил весь вечер.

— Вспомни, как они отреагировали на то, что у тебя есть магия! Они разозлились, правда ведь? Эти тупые магглы, они испугались и возненавидели тебя!

Он обнимал женщину, чувствовал, как худо ее тело и как легко ее обхватить тонкими детскими руками. У женщины были светлые волосы, надушенная цветочным парфюмом блуза и сильные объятия. Он называл ее мамой и представлял, что вот сейчас ее рука поднимется со спины и погладит по голове. Он писал ей в письме: «Пишу рано, потому что уже соскучилась…» и чувствовал, как в груди разливалось тепло.

Тепло превращалось в жар. Волдеморт отпрянул от мыслей Эмилии, которые она насаживала на колья вокруг своего сознания, утопая в них и разрешая себе расслабиться, оперевшись на них.

— А ты еще хочешь сделать все, чтобы грязнокровки продолжали приходить в наш мир, чтобы их папаши и мамаши думали, будто их ненаглядные дети особенные. Они не особенные, слышишь меня? — кричал Волдеморт и инстинктивно отпускал ее все сильнее, не рискуя оказаться в той перине, которую она создавала вокруг себя, используя чувства, вложенные в письмо.

«Мама… Обнимаю…» вспыхивало в сознании, разогревая его и не давая Волдеморту и шанса остаться там, где он ощущал гибель. Огонь с какого-то момента перестал теснить его дальше, и Волдеморт испытал облегчение от того, что сила этого огня заканчивалась там, где кончались пределы души Эмилии.

Это была совсем не та горячая вода, которую он вытерпел, следуя за раскаянием. Смешно и нелепо… лорда Волдеморта вытеснила мысль о матери. Ну ничего, думал он, значит, сны ему по-прежнему не подсмотреть, но в бодрствующем состоянии такое с ним не пройдет. Кроме того, он убедился в том, что эти чувства не зажечь, когда пожелаешь. Пока Эмилия будет на них настраиваться, он сможет сбить ее настроение, посеять сомнения. Сегодня она выкрутилась, но второй раз это ей не поможет.

Рано или поздно девочка растеряет все эти глупые чувства, выйдет из себя, сломается, и тогда он возьмет ее под контроль. Он сам поможет себе выбраться из этого опостылевшего леса.

* * *

Месяц перед Рождеством стал для Лии очередным испытанием. После того, как Второй Волдеморт впервые пришел в ее сознание поздно вечером, она увидела, как на самом деле слаба перед своим чудовищным «я». Все теплое и нежное, что она помнила о семье, о друзьях, о ком бы то ни было, кого она ценила и кому была рада, разбивалось холодным высоким голосом ее прошлой жизни. На какую-то секунду в ту ночь Лия испугалась, что ей никогда больше не воскресить в памяти светлые дни, но когда слова потекли на пергамент, она выдохнула с облегчением: она не забыла, что чувствует к маме, и тепло, растекшееся в груди, пока она писала письмо, затмило голос ее осколка. Когда она перестала слышать его так отчетливо, как слышала последние дни, к ней вернулась и вера в то, что она еще сможет обойтись без прямого взаимодействия с ним. На всякий случай у нее был большой запас зелья Сна без сновидений, оставшийся с лета.

Было в ту ночь и другое открытие. Лия боролась с искушением собрать все чувства, что испытывала в тот момент, и отправить своему осколку, подобно тому, как он подкладывал ей все более гадкие сцены из общей жизни. Она ощущала, что то тепло, что она испытывала, было для него непереносимо, а также вспомнила разговор с Дамблдором о любви, которая, по его словам, защищала ее душу от Волдеморта. Если эта любовь не дала Квирреллу с Волдемортом внутри прикоснуться к ней, а самому Волдеморту — завладеть ее телом около двух лет назад, то могла ли она оглушить его на расстоянии? Лия была бы счастлива, если бы он наконец замолчал и оставил ее в покое. Вот только чувство любви гасло в ней с каждой мыслью использовать его как оружие, способное увечить и принести боль. Лия боялась растерять те крохи, что воссоздала в себе при помощи письма, и прекратила всякие попытки отправить это хрупкое и в то же время глубокое чувство своему сопернику.

В ней сильнее зрела мысль о том, чтобы с наступлением совершеннолетия добраться до Албании и уничтожить эту часть одной из своих душ. Возможно, для этого придется сначала создать из него крестраж и, пока их тесная связь не даст о себе знать, успеть окунуть его в яд василиска, которого можно сполна набрать в Тайной Комнате.

До самого конца семестра Лия тренировалась испытать привязанность и тепло в каком бы состоянии ни находилась, но неизменно приходила к выводу, что у нее было катастрофически мало воспоминаний о том, как любить кого-то. Когда она с трудом вытеснила Волдеморта из своего сознания в третий раз, она неожиданно для себя задумалась, что именно она делает. В памяти звучал голос Дамблдора из далеких шестидесятых о том, что лорд Волдеморт был «прискорбно невежественным» в некоторых разновидностях магии. Лия не раз возвращалась к этим словам и обращалась к ним тем чаще, чем больше подтверждений им находила.

Она должна любить, ей просто надо любить, и он не сможет добраться до нее.

Но, как и для причинения вреда, любовь в ней не появлялась по щелчку пальцев. Лия переживала, что кроме мамы совсем никого не любила. Дафна не вызывала сильных теплых чувств, Теодор — тоже, Джинни с Луной и профессор Люпин нравились ей, но интереса к ним не хватало, чтобы отгородиться от Волдеморта. От безысходности она вспомнила даже о Добби, но то, что она испытывала к своему домовику, тоже слабо напоминало о теплом чувстве, которое наполняло ее при мысли о маме.

Думать о Маркусе с Робертом Лия боялась. Сначала она и вовсе не взяла их в расчет, но едва коснулась их в мыслях, поняла, что не хочет вмешивать их в свои отношения с частью души. Внутренний голос подсказывал ей, что если она продолжит размышлять о них, то обнаружит в своей душе то, что ищет, но Лия отказывалась его слушать. Если она ненароком влюбится в кого-то из самых близких друзей, она все испортит, а Лия помнила, как чувствовала себя, когда с непривычки, неопытности и Мерлин знает чего еще стала относиться к Маркусу после первого знакомства. Сейчас ей уже не одиннадцать, и она, после слияния посмотрев на себя со стороны, знала, чего можно ждать от себя. Уж если думать о ком-то, в кого был риск влюбиться, то о ком-нибудь другом.

Лия ходила на уроки, встречалась с одногруппниками, наблюдала за мальчиками всех возрастов в Большом зале и совершенно не чувствовала, что может влюбиться в кого-то прямо сейчас. Каждый раз она чувствовала себя от этого паршиво и думала, не омертвела ли ее душа после того, как она объединила свои души. «Не надо… Не думай так. Вот придет твоя вторая часть и сама озвучит твои самые уничижительные мысли», — думала Лия после этого, приободряла себя и надеялась, что на следующий день проснется и поймет, что кто-то еще в этом мире, кроме мамы, дорог ей до кома в горле.

Тем временем подступали каникулы, и со дня на день Добби должен был выкрасть для нее карту во второй раз. Лия за это время договорилась с Дафной, что возьмет у нее фотоаппарат на неопределенный срок, и поработала с чарами на склеенных пергаментах, на которых имена всех обитателей замка выводились сплошным текстом. Лия выяснила, как скрыть домовиков — а также другие виды, кроме магов, чтобы они не мешались, — и изучала, как работают эти чары в таком исключительном случае, как у нее. Найти свое имя в цепочке букв было легко: оно мелькало и сменялось вторым именем.

Перед Лией стояла задача выяснить, как скрыть имя своей второй души. В книгах о подобном не писали, но чтобы убедиться, что она ничего не упускает, Лия все равно просмотрела все, что нашла в библиотеке, о чарах, которые так или иначе были связаны с душой. У нее было время, чтобы рассмотреть все варианты. Пытаться изменить магию карты Лия раздумала сразу же, как изучила ее: шутки мародеров не давали ей возможности добраться до ее сути и внести изменения.

Она решила, что, раз, домовиков с карты убрали, она сможет настроить еще один фильтр поверх и оставить видимым только то имя, которое досталось ей с этим телом. Но именно в этом возникли трудности еще на черновике: она не знала, как назвать «Тома Риддла», чтобы правило применилось к именам. Первая душа? Вторая душа? Она пробовала также «левую» душу и душу «правую», «центральную» и «внешнюю», «раннюю» и «позднюю», «младшую» и «старшую» — ни одна из этих фраз не скрыла ни одно из ее имен.

Лия уже совсем отчаялась и думала обойти эту задачу с другой стороны: поймать момент и заколдовать саму фразу «Том Риддл», чтобы вместо нее при мелькании показывалась пустота, но это слабое решение она оставляла напоследок. Лия возвращалась к этой задаче каждый вечер, и ответ пришел к ней внезапно — от того, кто меньше всего, по ее мнению, способен был озарить ее.

Лия любила уходить к озеру и разбивать на нем едва образовавшийся лед. В том, чтобы дожидаться, когда корка появится сама собой, без магии, и с треском разбивать именно ее, она находила странное наслаждение. Это место никогда не было знакомо Эмили, Лия нашла его в жизни Волдеморта. Когда Том Риддл был еще Томом Риддлом и искал Тайную Комнату, он обошел не только сам замок, но и его окрестности. Тогда он и нашел это место: уединенное, тихое, красивое. Из окон замка не увидеть, что здесь кто-то есть, а большинству учеников не хватит смелости и терпения дойти почти до границы территории школы вдоль озера, дальше которой заходить было нельзя. По крайне мере, Том Риддл был в этом уверен, но, как и в случае с Выручай-комнатой, он оказался слишком уверенным в своей исключительности.

Лия приходила сюда не потому, что оно вызывало ностальгию, а из-за того, что оно до сих пор не потеряло своего очарования. На третий раз она перекрыла воспоминания из сороковых новыми и считала это место своим.

Однажды ее уединение прервал Блэйз Забини. С ним Лия общалась нечасто, поэтому, когда он, не скрываясь и не таясь, подошел к ней со спины, Лия не придумала ничего лучше, как поприветствовать его и отвернуться к озеру.

Блэйз, смутившись, некоторое время стоял за ее спиной.

— Твое место заняла? — спросила она с подозрением.

— Вообще, да, — ответил Блэйз и, еще секунду поколебавшись, уселся рядом, наколдовав себе огня для утепления и что-то вроде мягкого сидения без ножек.

— Извини. Подписано не было. — Лия проводила его взглядом и отпила горячего шоколада, держа чашку двумя руками.

Забини уставился вдаль. Они сидели молча около десяти минут, после этого Лия почувствовала себя неловко.

— Я тебе не мешаю? — спросила она, видя, что он замер в одной позе и уходить не собирается.

— Нисколько, — невозмутимо ответил он.

— М-м-м, — протянула Лия с сарказмом. — А вот ты мне помешал.

— Чем? Я с тобой не говорю.

— Я была здесь одна. Как думаешь почему?

Забини раздраженно цокнул.

— Там выше есть еще холм, за ним тоже можно скрыться, — сохраняя спокойствие, продолжила она.

— Я знаю. Мне нравится здесь.

Лия оторопело посмотрела на него и готова была взорваться от его наглости. Она открыла было рот, чтобы прогнать его, как ее остановила одна мысль. Это было одно слово: «посторонний». Волдеморт с самого начала был для нее чем-то чужим, инородным, это потом она, увидев жизнь его глазами, подняла в памяти его воспоминания и узнала, что происходило с ним, так будто сама была им. А если считать, что она и есть этот Волдеморт, то Эмили для него все это время была посторонней, и лишь потом он увидел мир ее глазами и узнал все, что когда-либо узнала она. И их объединение началось тогда, когда Эмили согласилась принять постороннюю душу как свою собственную.

Лия замерла с открытым ртом, пока обдумывала эту мысль, а потом захлопнула его, вскочила на ноги, убрала за собой огонек, плед и заторопилась в замок. Слова, которые понеслись ей вслед, заставили ее остановиться.

— Я тебя не выгонял же. Сиди себе.

Она оглянулась — Блэйз по-прежнему смотрел в сторону озера, будто разговаривал не с ней.

— Сам и сиди, — возмутилась она. — Мне разонравилось это место.

Забини не ответил ей, но Лия всю дорогу злилась от насмешливо искривленных губ, которые заметила краем глаза. Однако раздражение моментально испарилось, как только она добралась до комнаты, задернула полог и отрешилась от всего мира, чтобы попробовать убрать с карты посторонние души, которые не рождались вместе с телом, в котором находились. И когда «Том Риддл» наконец-то исчез с пергамента, дав «Эмилии Поттер» занимать отведенное ей место в одиночку и не мерцать от наслоения, Лия вскинула руки вверх со счастливым восклицанием и повалилась на спину на кровать.

* * *

Повторить свой успех с картой она смогла перед самым отъездом домой. Всю ночь она пристраивала фильтр к карте, которая сначала не хотела принимать чужую настройку, не говоря уже о том, чтобы подпустить к собственному фильтру. С картой пришлось чуть ли не договариваться, пытаясь выдавить из себя хоть сколько-нибудь смешные шутки. Лия чувствовала себя крайне глупо, но, слава Мерлину, краснеть приходилось только перед своим серьезным нравом. И перед Вторым Волдемортом.

После того, как Лия несколько раз сумела отсечь его от своего мировосприятия, он следил за своими словами и сильно не надоедал. Он все равно появлялся, заметив, что она не всегда может сосредоточиться на теплых чувствах и заставить его отступить. Теперь, однако, он знал, что, едва она так сделает, он потеряет с ней связь, на восстановление которой потребуются силы и время, а он и без того навещал ее на пару часов почти через сутки.

Всю оставшуюся ночь Лия фотографировала каждый квадрат длинной и многоярусной карты, повторить которую можно было только в течение долгих дней работы и, возможно, при участии еще пары человек. Пленку из фотоаппарата она проявляла до самого утра, но рассматривать получившиеся кадры детальнее собиралась уже дома.

Всю дорогу Лия спала, забравшись в купе с Дафной, Теодором, Забини и Булстроуд. Они ей не мешали, переговаривались шепотом и подкармливали шоколадными лягушками, когда она просыпалась от криков женщины с тележкой.

Мама с папой уже были на вокзале. Лия выцепила их взглядом сразу, как вышла с волшебной платформы. Она улыбалась им, а подбежав через плотную толпу людей, крепко обняла сначала маму, а потом и папу. Сдержанно улыбнулась Дадли, который махнул ей рукой из машины.

Лия не вернулась к снимкам карты, когда оказалась в своей комнате. Не вернулась к ним и после Рождества. Она не перечитывала конспекты и учебники, не говорила с Дурслями о школе. Лия впервые за каникулы в Хогвартсе была рада побыть нормальной Эмили Дурсль с нормальной улицы Привит-драйв. Ее особенно радовала эта роль еще и потому, что за все время, что она провела с семьей, Второй Волдеморт ни разу не вторгся в ее разум.

Лия вспомнила о сфотографированной карте лишь в последний день каникул, прибирая сумку и чемодан. Она решала, что оставить дома, а что, наоборот, взять в память о семейном тепле. Лия разложила карточки на полу, располагая их в таком порядке, чтобы вышла карта Хогвартса, и, начиная с левого верхнего угла, стала просматривать места, в которых никогда не была. Это были не только отдаленные закоулки замка — нашлись ходы внутри школы, о которых она не знала. Лия записывала их в блокнот, размышляя, с какого места начать.

Поскольку она фотографировала карту ночью, точек с именами в коридорах почти не было — это облегчало ориентирование в чертеже. Лия не обращала внимания на плотные скопления точек, зная, что это общежития того или иного факультета, и она никогда бы не стала изучать эти места, если бы ее взгляд случайно не выхватил рисунок точек, выбивающийся из череды одинаковых, когда она рассматривала один ход через портрет возле башни Гриффиндора.

Лия позволила себе полюбопытствовать, кто у гриффиндорцев не спит ночью. Все кровати у них располагались точно так же, как у рейвенкловцев, — по кругу, но в одной из спален, комнате мальчиков, была еще одна точка, которая стояла совсем не там, где должна была находиться кровать. Лия не поверила своим глазам, когда прочитала подпись этой точки. На карте отображался человек, который не мог находиться среди остальных мальчишек этой комнаты, он вообще не мог находиться среди живых людей. Но если это не ошибка, то она снова оказывается единственным человеком, который знает нечто, что может спасти невинного человека, но скомпрометировать ее.

Теперь Лия знала, что Питер Петтигрю жив.