Тихоня (гет)

К Василисиной профессии Чингиз относился с почтением, даже благоговейно. Василиса была адвокатом, и если он хоть что-нибудь хоть в чем-нибудь понимал, адвокатом весьма и весьма неплохим. Познания и навыки Чингиза в юриспруденции ограничивались умением отбояриться от ДПС-ника, поймавшего за вождение мотоцикла в нетрезвом виде. Все остальное, связанное с законом и законодательством, он считал натуральным чернокнижием, и преклонялся перед Василисой, плавающей в этих несусветных премудростях, как золотая рыбка в кораллах Красного моря.

Юридическое изящество и высокая репутация достались Василисе потом и кровью. Закончив юрфак Большого университета, она долго не могла найти работу. Наконец устроилась в одну коллегию адвокатов помощником: получала сто долларов в месяц, стаптывала ноги по колено, раньше десяти вечера дома не появлялась, жила впроголодь с мамой-пенсионеркой, и, несомненно, через некоторое время ушла бы на более денежную работу (да хоть кассиром в «Ленту»!), если б не Чингиз. В отличие от Василисы, он всегда умел добывать деньги. Первые два года тернистого пути юриста-судебника Чингиз буквально ее содержал, благодаря чему Василиса могла заниматься любимым делом, не заботясь о том, чего бы поесть на те гроши, которые ей платили. Потом дела у нее пошли на лад, а с получением статуса адвоката доходы ее впечатляюще скакнули вверх. Теперь Василиса жила в собственной двухкомнатной квартире в старом доме на Гатчинской, лихо водила темно-серый «Лансер», дорого и с шиком одевалась, за год сменила три мобильных телефона, и признавала косметику только от «Живанши».

Чингиз искренне радовался за нее: уж кто-кто, а Василиса это благополучие давно заслужила. О том, что благополучия скорее всего не было бы, если б не его, Чингиза, своевременная помощь и поддержка, он как-то не задумывался. Вот и сейчас, отмахивая быстрые широкие шаги по улице Крупской, он думал совсем о другом. О Стеф.

Собственно, в последние несколько дней ни о ком и ни о чем другом он думать не мог. Он млел от одного ее взгляда, заводился от малейшего, даже самого невинного прикосновения. Немел от счастья, обнимая ее. Задыхался от восторга, целуя утром ее тепленькие, мягкие со сна щечки и нежные податливые губы. Помнил то ощущение высшего блаженства, когда сегодня, проснувшись, как всегда, в полшестого утра, нашел ее маленькую ладошку на своей груди, почувствовал, как спокойно она дышит, уткнувшись носом в его плечо, и хотелось одновременно смеяться, кричать, плакать и выть, хотелось разодрать себе грудь и вытащить засевший там горячий пульсирующий ком… Он три часа, пока не запиликал будильник, лежал неподвижно, боясь хоть чуть шевельнуться, чтобы не разбудить ее.

Состояние было непривычным и пугающим. Оно захватывало дух, как будто вписываешься в поворот на предельной скорости, оно оказалось слаще героинового кайфа, нужнее воздуха, и вместе с тем зыбко, как туман. Оно свалилось на него, как чемодан без ручки, который прилип к рукам: нести тяжело, а бросить никак. Чингиз даже представить боялся, что с ним станет, когда в один прекрасный момент он надоест Ане, и она пошлет его куда подальше. В том, что это случится, он почему-то нисколько не сомневался. Мысль об этом пронзала острой болью, душила страхом: а что, если прямо сейчас? Или прямо завтра? Ведь тогда останется только лечь к ее ногам и помереть, потому что как жить дальше, зная, что этого уже никогда не будет? И Чингиз был нежен с ней до свирепости, и творил в постели такое, от чего сам удивлялся.

— Ты чего такой недовольный? — Василиса подставила щеку для приветственного поцелуя, окатив Чингиза волной «Мажи Нуар». — Я тебя из койки вытащила, что ли?

— Ну… почти. Кайфоломщица…

— Работа такая.

«Лансер» прыгнул с места в карьер, вливаясь в поток машин на проспекте Обуховской Обороны.

— Ну короче, слушай. Сегодня финальное заседание по «бешеным бабкам».

Почти все дела у Василисы имели кодовые названия: «дело табак» — о запрете курения на лестничной площадке в ее офисе, «дело утопленник» — о полудурке, умудрившемся утопить машину в Петровском пруду и отчаянно пытавшемся получить страховое возмещение, разделы имущества Василиса презрительно называла «кастрюлькиными делами». А если бы Васенины клиенты знали, какими «партийными кличками» она порой их награждала, точно бы отказались от ее услуг…

— Что за «бешеные бабки»? Я про них не слышал.

— Батюшки твоего дело. Смысл такой. Подрядчик требует неустойку за просрачку приема результата работ и задержку выплат по договору. Тонкость в том, что по этому договору оплата работ производится после приема работ, а завершением работ считается передача заказчику — то есть твоему отцу — оригинальных поэтажных планов и актов согласования подведенных коммуникаций с коммунальными службами города. Козел, куда прешь, мудила недотраханный! — Василиса ругалась, как сапожник, и на работе, но за рулем загибала просто в пять этажей, искренне считая, что на дороге правда только за ней, а все остальные вчера купили права и к тому же страдают дальтонизмом и глубокой идиотией. — Так вот, все согласования Аджимурат Исмаилыч проводил сам, потому что подрядчик это дело пролюбил по срокам, а вместо оригинальных схем передал заверенные копии… Дебилоид, мать твою! Яйца оторву на хер! Развелось недоносков, хоть отстреливай!

Чингиз посмеивался. Все-таки Васена замечательная женщина. Далеко не отличаясь выдающейся красотой, она умела, что называется, подать себя так, что все мужики в радиусе ста метров при виде ее теряли дар речи: она носила предельно допустимые при ее работе короткие юбки, высоченные шпильки, имела вид горделивый и снисходительно-высокомерный — мол, все кругом дебилы, а я Талейран. Она чуть манерно курила длинные сигареты через длинный мундштук и обожала огорошивать оппонентов в суде фривольными фразами вроде «не говорите мне, что делать, и я не скажу, куда вам пойти». На работе ее называли змеюкой и царицей Савской, а начальство тряслось от негодования при виде ее длиннющих ногтей, неизменно покрытых черным лаком, и умопомрачительно декольтированных пиджаков.

— Васена, мне эти подробности до одного места. Я-то тебе зачем так срочно понадобился?

Остановившись на светофоре, Василиса шваркнула ему на колени толстую стопку чертежей, сверху бросила ручку.

— Вон там внизу, где печать «ДСЦ», пиши: «Копии принял», 24 февраля 2002 года, фамилию и подпись. На каждом листе.

— Мухлюем?

— А что делать? Не отдавать же полтора лимона неустойки ни за что ни про что. Значит, когда дойдет, скажешь, что схемы принял секретарь и передал тебе по причине отсутствия Генерального. Что копии от подлинников может отличить даже ребенок. Смотри, может быть вопрос, какую должность ты занимаешь, сообрази что-нибудь типа «третий заместитель второго помощника технического директора», вряд ли суд с нас штатное расписание потребует в доказательство…

— А я-то здесь зачем? Дернула бы отца, он же тебе после «Муринских страданий» сережку из ушка…

«Муринскими страданиями» на Васенином языке именовалось долгое и запутанное дело, связанное с несвоевременной сдачей построенного «Долевым строительным центром» дома в Первом Муринском квартале, которое «опустило» бы фирму Аджимурата Кана ниже плинтуса. Штатные юристы запороли дело почти наглухо, и Аджимурат Исмаилович в бешенстве бегал на четвереньках по потолку, пока Чингиз не предложил ему обратиться к Василисе, только получившей вожделенный адвокатский статус. Юный адвокат Огнева вытащила дело из глубокой задницы, да еще так красиво это обставила, что «ДСЦ» вышел из процесса с репутацией неправедно оболганной святости с пушистыми белыми крылышками, а Аджимурат Кан разогнал на фиг всю свою юридическую службу и с тех пор доверял Василисе как себе самому.

— До него не дозвониться. Опять где-то в верхах шароболтается?

— Да хрен его знает. Ты ж знаешь, я в его дела не лезу…

— А зря.

— И ты, Брут?!

* * *

Арбитражный суд Санкт-Петербурга и Ленинградской области делит с питерским ГУВД огромное мрачное здание на Суворовском проспекте. Монументальное сооружение, скучное в своей темно-серой гранитной мощи, очень подходит для обеих законозащищающих структур, издалека предупреждая, что ничего хорошего в этом доме не ждет.

Василиса, безбожно ругаясь, втиснула «Лансер» в крохотный зазор в плотном ряду припаркованных на Шпалерной машин: «Понаехали, уроды, плюнуть некуда!» Из салона пришлось не выходить, а выползать по-змеиному, поскольку открыть дверцы нормально не давали стоявшие по соседству иномарки. Еще раз ругнувшись напоследок (надо же успеть состроить лицо!), Васена кинула Чингизу жевательную резинку:

— Зажуй. От тебя шмонит, как из пивной бочки. Судья Несмиян, конечно, мужик правильный, но надо же и края видеть.

Открывая перед Василисой тяжеленную входную дверь в суд, Чингиз мельком глянул в ее лицо, и по спине пробежали мурашки. Он никогда не видел Васену «в действии», и теперь ему очень захотелось оказаться где-нибудь на почтительном от нее расстоянии. Наверное, с такими лицами выходили на поединки древние викинги: сурово сжатые губы, сдвинутые к переносице брови, холодные немигающие глаза атакующей кобры. Васена шла в бой.

Она по-хозяйски процокала в гардероб, не глядя скинула с плеч кожаный плащ (уж не из змеиной ли кожи?), не сомневаясь, что Чингиз его подхватит. Гадина, с удовольствием подумал Чингиз, отдавая бабусе за гардеробной стойкой свою куртку и пойманный-таки плащ. Не может без театральных эффектов.

Пропускной турникет Василиса миновала, не удостоив даже взглядом двоих бравых охранников. Пока те таращились ей вслед, Чингиз юркнул следом под шумок, вполне закономерно подозревая, что у него-то с его колоритным фейсом уж точно паспорт потребуют как минимум. Вообще подобные учреждения вызывали у него некоторую опасливую робость, а работающие там люди — немотивированную неприязнь, так что он постарался как можно быстрее догнать Василису, уже поднимавшуюся по лестнице на второй этаж, и больше от нее не отставать.

Широкий светлый коридор с двумя рядами дверей был забит людьми под завязку. Облаченные в строгие деловые костюмы мужчины и женщины с папками и портфелями чинно сидели и стояли вдоль стен, коридор заполняли равномерный средней громкости гул голосов и шелест бумаг, изредка прерываемые объявлением по громкоговорителю: «В такой-то зал приглашаются…» В этот момент публика как по команде замолкала, с надеждой прислушивалась к громкоговорителю, потом кто-то радостно срывался с места по направлению к указанному залу — наконец-то! — а остальные расслаблялись, кто удрученно, кто облегченно, и возобновляли гул. «Все жаждут приобщиться к правосудию» — откомментировала Василиса. Она двинулась по коридору, даже не думая никого обходить или просить посторониться. Шла, словно коридор был пустой. И, удивительное дело, толпа покорно расступалась перед ней вполне естественным образом. Чингиз приложил все усилия, чтобы не отстать и не потеряться, потому что толком даже не знал, куда они шли.

Наконец Василиса остановилась возле одной из дверей. Здесь толпилось особенно много народу. Василиса поглядела в какую-то бумажку, привешенную возле двери, и спросила у всех сразу:

— На сколько слушаются?

— На три десять… — безнадежно вздохнул молодой человек, гипнотизировавший тоскливым взглядом дверную ручку.

— О блин… Чинга, сколько времени?

Время приближалось к пяти часам.

— Ну, успеем бутылку водки выпить и продышаться!

Чингиз забеспокоился: он же обещал Стеф, что вернется через два, ну в крайнем случае через три часа! На его резонные вопросы Василиса только плечами пожала:

— Ты понимаешь, тут у каждого судьи только один день в неделю для слушаний. У них на аншлаге, ты посмотри, по пятьдесят-шестьдесят дел болтается. Они среднестатистическое дело небольшой сложности рассматривают за пять-семь минут. А уж если что пооригинальнее попадется, сам видишь. Ну и не забывай, судьи ведь тоже человеки, пожрать, посрать и покурить всем надо. Ладно, может повезет, и назначенные не явятся…

Им не повезло. Заветная дверь открывалась и закрывалась, через нее входили и выходили всякие люди, разные и одинаковые одновременно, регулярно и монотонно вещала громкая связь. Чингиз успел уже весь измаяться, считая минуты и секунды, раз десять сбегал покурить, когда замученный и начавший сипнуть голос возвестил:

— В двести восьмой зал приглашаются ЗАО «Долевой Строительный Центр» и…

Кто там еще, Чингиз дослушивать не стал. Василиса расправила плечи, надела на лицо торжествующую полуулыбку и царственно продефилировала в зал. Чингиз ввалился следом, отчаянно боясь, что сделает или скажет что-нибудь не так, и погубит все предприятие на корню…

Это первое в его жизни — и, дай Бог, последнее! — судебное заседание произвело на него неизгладимое впечатление, сравнимое, пожалуй, только с ощущениями от первой дорожной аварии. Заняв место рядом с Василисой по одну сторону большого стола, стоящего в центре зала, Чингиз посмотрел на оппонентов и сразу понял, почему Васена окрестила дело «бешеными бабками». Напротив него сидели и злобно таращились две болотные жабы лет этак пятидесяти с хвостиком, одна с фиолетовыми волосами, вторая в толстенных роговых очках.

— Слушается дело по иску… и по встречному иску… о выплате неустойки… — монотонной скороговоркой оглашал судья Несмиян, лениво листая толстый том. — проверяется явка… дело слушается в составе… отводы есть?

Чингиз покосился на Василису. Она развалилась в кресле с выражением безмятежного спокойствия на лице, и едва не ноги на стол положив. Только «паркер» в ее пальцах еле слышно постукивал по такой же толстой, как у судьи, папке. Кстати, судья действительно производил впечатление «правильного» мужика: спокойный, доброжелательный, с искринками смеха в серо-стальных глазах.

— Есть ходатайства, заявления?

Василиса невинно улыбалась.

— Так, на прошлом заседании суд обязал сторону ответчика представить оригиналы копий… вот так каламбур… оригиналы копий поэтажных планов. Вы готовы?

— Ну разумеется, — Василиса в меру неторопливо поднялась и со стопкой планов прошествовала к судейскому столу.

— А нам копии? — квакнула фиолетовая жаба.

— Так это ж ваши планы, — ласково улыбнулась Василиса. — Разве у вас их нету?

— А откуда мы знаем, что вы под видом наших планов представляете суду?

Судья Несмиян выжидающе посмотрел на Василису: ну как, мол, чем крыть будешь?

— А ознакомитесь с делом и узнаете, какую ерунду вы нам под видом ваших поэтажных планов подсунули.

Несмиян одобрительно ухмыльнулся и произнес, словно советуясь с Василисой:

— Ну, пусть ознакомятся?

Васенина улыбка стала еще приветливее, когда она протягивала жабам документы. И буквально через секунду жаба в очках завопила, как милицейская сирена:

— Что это? Что это еще за подпись?!

Васена быстро оглянулась на Чингиза, но тот уже сам понял, что пора выходить на сцену.

— Это моя подпись, — сказал он как можно хладнокровнее. — Она чем-то вас не устраивает?

— А кто вы вообще такой, чтобы принимать подобные документы?!

— Я-то? — Чингиз поймал себя на том, что он, похоже, заразился Васениным артистизмом, что вот он уже нехорошо и ядовито улыбается, и даже привстает с места, в упор глядя на жаб. И куда только мандраж девался? — Да у меня ненароком 55% акций. Так что я не только ваши филькины грамоты имею право принять, но и всю компанию могу хоть завтра разогнать к чертовой бабушке. Когда вы изволили доставить в наш офис документы, ни генерального, ни технического директора на месте не оказалось, и планы принял я. Точнее, их копии. Еще вопросы есть?

Получив легкий пинок от Васены, он замолчал. Дальнейшее общение Василисы с жабами происходило на сугубо юридическом языке, недоступном непосвященным. Судья с любопытством зрителя на боях без правил переводил взгляд с одной стороны на другую: кто кого? Чингиз перестал понимать Василису с третьего слова (первыми двумя словами были: «Уважаемый суд!») и мысленно поклялся сегодня же прочитать ей лекцию по устройству карбюратора, а в качестве факультатива преподать теорию балансировки передней вилки с задней подвеской и кормой.

Запах паленого он почувствовал только один раз, когда сиреневая жаба в пылу сражения квакнула что-то насчет подделанных планов, и напрягся, судорожно соображая, чем можно отмахаться.

— Вы под протокол обвиняете нас в фальсификации доказательств? — сладко пропела Василиса.

Жаба моментально нишкнула, и Чингиз расслабился. Отец не зря платил Васене бешеные деньги. Она была не просто хорошим профессионалом, она была великолепна. Как ни мало соображал Чингиз в юридических поединках, одно он понимал точно: Васена применила свой «хвост дракона», и жабам теперь ничего не остается, как позорно ретироваться. Паузу — смятенную со стороны жаб и торжествующую для Василисы — нарушил судья Несмиян:

— Прошу стороны удалиться, суд примет решение.

Арбитражный суд уже тогда был нашпигован различными средствами повышения комфортности человеческого существования вроде кондиционеров и магнитных замков в залах и судейских кабинетах. Однако чья-то злая воля (или обыкновенное разгвиздяйство?) лишила суд одного из самых необходимых атрибутов судебного процесса: ни в одном зале Арбитражного суда Санкт-Петербурга и Ленинградской области не было предусмотрено совещательной комнаты…

* * *

— Так весело, отчаянно шел к виселице он! В последний час в последний пляс пустился крошка Джон! — громко пела Василиса детскую песню на недетские стихи Роберта Бернса.

— Макферсон, — поправил Чингиз. — Оригинальный у тебя победный туш.

— Да ну тебя… Прости, мой край, весь мир, прощай, меня поймали в сеть!

— Но жалок тот, кто смерти ждет, не смея умереть! — подхватил Чингиз. Ему тоже требовалась разрядка. Заслушав вместе с Василисой судебное решение («Основной иск оставить без удовлетворения, встречный иск удовлетворить полностью») он, довольный — и мы пахали! — вышел в коридор… и обнаружил, что его бьет мелкая дрожь. «Не бери в голову, — сказала Василиса. — Для любого нормального человека судилище — это всегда стресс. Только такие моральные уроды, как я, могут от этого удовольствие получать». Правда, сама она выглядела не просто усталой, а прямо-таки измочаленной. Сомнительным, видимо, было удовольствие. Вот когда Чингиз понял, почему Васена периодически впадала в состояние, близкое к нервному срыву, а также почему она выкуривала пачку сигарет в день и довольно много для молодой женщины пила. Такого сумасшедшего ежедневного напряжения, как морального, так и физического, не выдержал бы ни один нормальный человек.

— А куда едем? — поинтересовался Чингиз.

— К Тофику, конечно! Надо же расслабиться после долгого боевого дня.

«К Тофику» означало — в ресторан «Старый Баку» на Гатчинской улице, чуть не напротив Васениного дома. Тофиком звали администратора ресторана: полтора метра в прыжке, упитанное плотное брюшко, модные тонкие очочки — и поистине кавказское искусство принять гостя, накормить и напоить, да так, что гость наутро с похмела имя свое забудет, а название «Старый Баку» будет помнить с восторгом и благодарностью.

Чингиз с Васеной «нарыли» это заведение случайно. Инспектировали только что законченный ремонт в Васениной свежекупленной квартире на Гатчинской, остались довольны результатом и ощутили настоятельную потребность обмыть событие. Однако на улице в конце ноября было мерзко и холодно, да вдобавок ближе к вечеру повалил мокрый снег вперемешку с дождем, и вытряхиваться в любимый ими обоими «Телеграф» не было ни малейшего желания. Тут-то Васена и засекла из окна спальни — первое место после туалета, которое следовало обновить! — радостное зелененькое свечение «старобакинской» вывески. Несерьезность расстояния соблазняла, и Чингиз предложил вылезти на разведку. А если не понравится — купить на обратном пути бутылку коньяка и снова забраться в постель.

Они ввалились в маленький теплый «предбанник», как два снежных человека с Гималаев. Облаченный в строгий черный костюм гардеробщик не повел и ухом: вежливо поздоровался, принял мокрющую от мгновенно стаявшего снега верхнюю одежду, аккуратно развесил на плечики. Из зала навстречу гостям уже спешил с радушной улыбкой сам Тофик, который лично провел их к столику, где официант уже выдвинул стулья, и почтительно задержался, готовый дать советы и пояснения относительно меню… Чингиз и Василиса остались в сущем восторге. Кухня оказалась выше всяких похвал: нежнейшие люля (вручную рубленое мясо! Никаких мясорубок!) и свежий сыр четырех сортов таяли во рту, зелень выглядела только что сорванной, крохотные помидорчики пахли грядкой. Что же до шашлыка из телячьей вырезки… Чингиз и сам был изрядный мастак готовить шашлык, но то, что им подали в «Старом Баку», отличалось от его кулинарных упражнений, как «Харлей Дэвидсон» от «табуретки».

Обслуживание было под стать кухне. Бдительный и расторопный официант, несмотря на обилие посетителей, четко «сек поляну»: регулярно подливал вино, коньяк и минеральную воду, тарелки и пепельницы менялись со скоростью звука, а Василиса один раз аж подскочила от неожиданности — она вставила сигарету в мундштук и не успела попросить у Чингиза прикурить, как официант тут же щелкнул у кончика ее сигареты зажигалкой.

Ну а если ко всему этому прибавить уютное, выдержанное в традиционном азербайджанском стиле оформление, негромкую приятную музыку и отличную вытяжку, то по всему получится, что лучше заведения во всем Питере и не найти, но возникает закономерный вопрос: а сколько стоит такой воз удовольствия и в какой валюте? Чингиз тоже задумался над этим, попросив счет (как выражалась Василиса — «приговорчик»), и уже гадал, сколько знаков перед запятой будет содержать итоговая сумма… Он раскрыл кожаную книжечку, и Василиса увидела, как у него от изумления глаза лезут на лоб. Зрелище, между прочим, было выдающееся: победить национальную узкоглазость Чингиза могли только очень сильные эмоции. Вот они-то и наличествовали в полном объеме: цифра, обозначенная в счете, оказалась едва не вдвое меньше той, которую Чингиз ожидал увидеть.

— Я здесь жить останусь! — восторженно изрек он, добавляя солидную сумму на чай. — Вон там, у фонтанчика, половичок постелю…

Когда они, подпирая друг друга под острым углом, уходили, оказалось, что Василисино пальто и косуха Чингиза аккуратно почищены щеточкой и высушены…

«Старый Баку» имел и еще одно значительное достоинство. От него до Васениной квартиры было ровно семь минут ползком.

С той поры они часто «ныряли» к Тофику, и просто пообедать, и — гораздо чаще! — хорошо покутить.

— Не, Вась, к Тофику я сегодня не ездец! Меня ждут!

— Чинга… — с укоризной протянула Васена.

Наверное, только Чингиз, знавший Василису Огневу десять лет, мог расслышать в этом коротком и не терпящем никаких возражений обращении отчаянную мольбу: «Пожалуйста! Побудь сейчас со мной! Я замучилась, мне плохо!»

— Ладно, — проговорил он, понимая, что совершает чудовищную ошибку. — Но только на час, не дольше!

Ему ли было не знать, что посиделки у Тофика часом ограничиться не могут… Но Василиса была другом, лучшим, дорогим, наперсницей и «спасательным жилетом». И нельзя, нельзя оставлять ее одну, когда ей так хреново, иначе для чего ты тогда существуешь, Монгол? Разве не для того, чтобы целовать ноги той, которая тебя едва не из гроба вытащила?

А Василиса уже радостно мурлыкала в трубку:

— Тофик? Здравствуйте, уважаемый! Василиса беспокоит… Мне бы столик на двоих…

* * *

К одиннадцати вечера в графине бултыхались жалкие остатки «Хеннеси», и в пачке осталась последняя «честерина». Но сигареты у Тофика тоже продавались, а значит, можно было сидеть дальше.

У Чингиза с самого утра было непреодолимое желание хорошо напиться. Скромные посиделки после аврала разбудили зеленого змия, и стадия «напиться» уже плавно переходила в стадию «нажраться». «Убрался» Чингиз на диво быстро. Где-то в уголке мозга ютилась мысль — надо бы позвонить Ане и сказать, что сегодня он ночует дома. Потому как от «Старого Баку» добраться до «Васьки» в теперешнем его состоянии было ой как затруднительно. До Васены бы доползти…. Васена пила вино, а не коньяк, но теперь и ее развезло.

— И… ты понима-ишь… какая фигня… Она только обнимет — и все! Вс-се проходит… как будто и не бесилс-ся… Веришь — нет? Слова поперек сказать не могу… Идиотом себя чувст… встс… сссвую… Чесс-лово!… Раньше пять часов в сутки спал… Теперь ваще не сплю… Все время с ней… И ведь я на нее сердис-ся даже не могу! Я спятил, да? Она меня по морде бьет, а я и рад… как пос-слей-дний придурок… Я тряпка, да? Сам знаю… Только лучше я буду с ней… хоть тряпкой… хоть ковриком для ног… чем без нее…

— Чинга! — Изумленно вытаращилась Василиса. — Да ты никак влюбился?! Вот это номер!

Что-то нехорошее мелькнуло в ее голосе, но Чингиз был слишком пьян, чтобы это заметить, и озадаченно замолчал. Он бурно переживал свалившиеся на него незнакомые эмоции, пугался разительной перемены в собственном мироощущении, но о том, что все перечисленные им признаки свидетельствуют о влюбленности, почему-то не подумал. И вот растерялся: а что теперь с этим делать? Как обращаться? С чем это едят? Или оно несъедобное?..

— Похоже на то…

— Дак… она-то что? Она-то тебя любит?

— Она? — Чингиз усмехнулся пьяно и горько. — Она… Она со мной спит. Зна-ишь, вроде как с постельной грелкой… Приятно и весело…

— И тя это ус-страи-ва… ик?!

— Нет. Но уж пусть луй-чше так, чем… никак…

— А ес-си она тебя бросит? Что делать буишь?

— Что делать… Издыхать буду. На коврике под ее дверью. Наливай.

И они налили еще немного. И еще немного, и еще… Пока в графине совсем ничего не осталось.

* * *

Следующим после «Старого Баку» пунктом всегдашней программы была Васенина квартира и Васенина постель. Квартира подразумевалась сама собой, потому что среди ночи с Петроградки Чингиз мог бы выбраться только если вплавь. А вот что касаемо остального… Вообще-то, «под мухой» Чингиза так пробивало на секс, что он порой готов был изнасиловать первую попавшуюся на пути особь женского пола. Другое дело, что до такого радикального удовлетворения естественной потребности никогда не доходило.

Желание было и сейчас — как всегда, животное, всепоглощающее и непреодолимое. Однако, несмотря на высокий градус, Чингиз понимал совершенно отчетливо: любая женская особь его сейчас не устроит. Ему нужна одна конкретная женщина… Которая, кстати, его как бы ждет!

Чингиз медленно отвел руки Василисы, расстегивавшие на нем ремень.

— Не, Васена… Извини.

Василиса, уже соблазнительно полураздетая, глянула на него недоуменно:

— Ты что, заболел?

— Хуже.

— Не хочешь? Кого обмануть пытаешься?

Что на это ответить? «Хочу, но не тебя»? Чингиз молча застегивался. Однако Васену спьяну тоже пробивало. Только не на секс, а на упрямство. Она прекрасно поняла причину такого странного поведения Чингиза, даром что была пьяна. Но она прекрасно знала своего старого друга и любовника. Знала и то, что в нынешнем состоянии предельной «боевой готовности» он вряд ли совладает с собой.

Василиса сбросила с себя остатки одежды. По-кошачьи подкралась к Чингизу, прижалась обнаженной грудью к его спине. Ее тонкая рука юркнула под полурасстегнутую рубашку, острые когти пощекотали ямочку между ключицами, слегка царапнули по груди, которая от таких прикосновений заходила ходуном. Она почувствовала, как гулко бухало под ее ладонью его сердце. Привстав на цыпочки, Василиса легонько куснула его за хребет, запустила свободную руку в его волосы, жарко дохнула над ухом…

— Гадина! — прорычал Чингиз, стремительно развернувшись и подхватив ее под попку.

Василиса стиснула коленями его талию и торжествующе улыбнулась ему в шею: ишь ты, любовь-морковь, лебединая верность… Пара секунд в руках опытной женщины — и где она, эта верность? Самец, он и в Африке самец: «кончаю, страшно перечесть»…