Тихоня (гет)

Чингиз брел по узкому грязному коридору. Коридор петлял, изгибался, иногда приходилось протискиваться вперед боком, иногда ползти на четвереньках. Куда коридор должен был вывести, и зачем по нему обязательно нужно было идти, Чингиз не понимал, но совершенно четко знал — идти надо.

Чингиз понимал, что идти нельзя. И решил, что не пойдет. Но его тело, явно не согласное с решением разума, послушно оторвалось от стены и двинулось навстречу манящей руке, дьявольскому блеску изумрудных глаз… Чингиз пытался остановиться — и не мог. Он хотел закричать — звука не было. И тогда он последним усилием обезумевшего рассудка заставил вышедшее из-под контроля тело броситься вперед, падая на косуху, в правом кармане которой — он точно помнил — лежал нож… Женщина не шелохнулась, она открыла рот и с каменным лицом заорала голосом Кипелова: «Смотри! Близится финал!…»

«…Этот век все силы растерял, Словно старый зверь, раненый зимо-ой!»

Чингиз подскочил от собственного крика.

«Вокруг — кладбище надежд, Вечный страх и торжество невежд! Будущего нет здесь у нас с тобо-ой!» — заходился Кипелов. Таймер на музыкальном центре умиротворенно высвечивал пять утра. Понтий Пилат с удивлением косился с подоконника. Под головой подушка, на ногах — плед, хочется покурить и почистить зубы. По позвоночнику пробегала противная дрожь.

Чингиз встряхнулся и почти побежал в душ — смывать остатки дурного сна…

* * *

Юха Куусинен сидел верхом на камне в парке Монрепо, любовался белокаменной усыпальницей на острове, швырял в воду камешки. Он ждал спокойно, не дергаясь. Если Монгол сказал — в полвосьмого утра, значит, он придет в полвосьмого утра, не раньше и не позже.

Ровно в семь тридцать Юха услышал звук шагов и клацанье цепей. Монгол ходил громко, как бы предупреждая: «Осторожно, я иду!» Он появился на виду во всем великолепии черной кожи и цепей, из-под каблуков казаков с визгом разлетались камешки.

Поздоровались молчаливым пожатием рук. Монгол достал из кармана косухи сложенный листочек бумаги. Юха пробежал его глазами:

- Монкоол, ты чтоо? Оп-порзеел?

- Надо. Плачу налом.

- Знаю. Но эт-то слишкоом…

- Мне поискать другого поставщика?

Ну вот так всегда. Монгол заказывает дефицитные детали для чопперов. Причем такие, что добыть их — лучше сразу повеситься, чтоб не мучиться. А раскрутить его на предмет поднять цену — дохлый номер. Он найдет другого поставщика. По слухам, он, Куусинен, у него пятый не то шестой.

И Юха верил этим слухам. Монгол делал такие вещи, что «Харлей Дэвидсон» движком подавится. Байк, собранный руками Монгола, считается высшим шиком в Питере, да и не только в Питере. Но и денег дерет этот Данила-мастер так, что мало не покажется. Это при том, что на один агрегат у него уходит самое большее месяц.

Ах, какие машины делает Монгол! Его работу можно узнать из тысячи. Как он умудряется сделать неповоротливый, громоздкий, варварский байк верхом гармонии и дизайна?! Вместо хромированного урода из-под рук Монгола выходит настоящее чудо, похожее на стального тигра… Каждая его работа — эксклюзив. Можно быть уверенным, что точной копии твоего коня не будет нигде больше в мире.

А какой байк у самого Монгола! На эту машину облизываются все и каждый. Предлагают любые деньги за него. Напрасно… Монгол может за те же деньги сделать нечто похожее, но дубликата байка Монгола не будет никогда.

Юха сложил листочек и покивал: хорошо, мол, сделаю.

Монгол неторопливо курил, устремив взор на усыпальницу.

— Если бы я был диким зверем, я пришел бы сюда умирать, — вдруг вымолвил он тихо-тихо.

Юха чуть не подпрыгнул: впервые Монгол позволил себе какие-то не относящиеся к делу эмоции. Да вообще эмоции он позволил себе впервые! Похоже, что-то случилось с ним такое, что поставило с ног на уши его жизнь. Юха подавил радостную дрожь в пальцах: узнать что-то про Монгола! Если он упустит этот момент, он себе никогда этого не простит.

— Ты хоч-чешь ум-мереть? — вопрос прозвучал настолько осторожно, что сразу выдал Куусинена с головой. Но Монгол не заметил, или сделал вид, что не заметил.

— Я не хочу жить. Это немного не то. Смерть — это бой один на один и без правил. А я устал воевать. Я хочу просто перестать быть. Как-то иначе, чем через посредничество смерти.

— А ты, ок-казывает-тся, слаб… — У Куусинена дрожали колени от волнения, он играл на грани фола. — Нет сил прин-нимать жизнь со все-еми ее сложност-тями… Ты п-пасуешь? Поднима-аешь руки?

Монгол помолчал. Юха уже хотел разочароваться: таинственный Монгол оказался всего-навсего ипохондриком, тупицей и суицидником, которому все же не хватает сил наложить на себя руки.

Сигарета Монгола улетела в воду, сопровождаемая легким звяканьем цепи на его запястье. Глядя на оставленные сигаретой круги, Монгол почти прошептал:

— Человек может попасть в ситуацию мыши, которая упала в кувшин с молоком. Тогда есть смысл брыкаться: ты собьешь из молока сметану или там сыр и выберешься на волю. А можно попасть в ситуацию мухи, влетевшей в паучью сеть. Чем больше брыкаешься, тем безнадежнее твое положение. А потом приходит смерть — тот самый паук. Ты корячишься из последних сил, ты кричишь о помощи и молишь о пощаде, хотя знаешь — это бесполезно. Смерть так же голодна, как этот паук. Глуха, нема и беспощадна. Будь она хотя бы благородна — так ведь нет. Подло расставляет сети, подло властвует на тобой, спутанным, безоружным. Со смертью не бывает честного поединка. И вот когда ты висишь, спеленатый паутиной, а паук на подходе, ты понимаешь, что нет ничего лучше, чем вдруг не быть. Не умирать на паучьих жвалах, а просто не быть. Я ответил на твой вопрос?

Юха чуть не выругался. Интересно, Монгол это сам придумал или прочитал где? И все-таки, что с ним произошло?

— Да-а… Но я счит-таю, бороться нужно до последнего. Всегда-а есть ша-анс…

— Есть, — кивнул Монгол. — Если ты увидишь муху, которая выпуталась из сети, покажи ее мне, и я с тобой соглашусь. Я пока таких мух не встречал. Увидимся, Юха. Не тяни. Твое время — твои деньги. Меньше времени — больше денег.

Чертов Монгол! Всегда оставит за собой последнее слово. А кричать вслед — это все равно что камнем в спину запустить. Себе больше позора.

Муха в паутине… Интересно. Муха, надо полагать, он, Монгол. А что же это за паутина? Да все, что угодно — при его стиле жизни. Наркота? Крутые разборки? Смертельная болезнь? Вот это очень похоже на его мрачный фатализм. Какой-нибудь рак… а может, и СПИД…

Монгол уже давно скрылся из виду, и сопровождающий его шум стих вдалеке. А Юха сидел на камне и размышлял. Но чем дольше он размышлял, тем четче у него складывалось ощущение, что от разгадки Монгола он все дальше и дальше.

* * *

Потрескавшийся от времени асфальт отзывался на шаги сердитым стуком. На острые женские шпильки он реагировал вполне терпимо: как и всякий мужчина, он считал, что у женщин должны быть свои слабости, и их можно прощать. Ведь эти прекрасные создания украшают жизнь, и уже за это им можно позволить многое. Но вот грубые удары мужских казаков ему явно не нравились.

Фиг с ним, пускай злится. Судьба у него такая. И Чингиз с каким-то садистским упорством впечатывал каблуки в тротуар.

С какой стати он разоткровенничался? Теперь люди будут думать, что у Монгола что-то не в порядке, и на сотрудничество будут идти с опаской. Ну кто тянул за язык?! Юха, конечно, мужик вроде ничего, но вот фантазия у него развита не в меру. Мало ли что он там себе додумает… Поделом тебе, невежа, наука: держи язык за зубами.

Впрочем, неожиданное философствование имело и положительную сторону. Относительную, конечно, как и все в этом лучшем из миров. В последние два или три дня Чингиза поедом ело какое-то непонятное ощущение. Тревога — не тревога, смутное беспокойство, застрявшее в груди, как острый камешек в ботинке: и больно, и не вытряхнуть. А чего стоит один только сегодняшний сон…

К снам Чингиз относился с уважением. Сон — это сигнал подсознания о том, что что-то не в порядке. Во сне может появиться человек, вроде бы незнакомый, увиденный мельком — ты его не запомнил, но силы, дремлющие где-то в глубинах мозга, «просканировали» его и явили тебе во сне, говоря: «Осторожно! Опасность!» Например, видеть во сне старуху с косой — верный признак легкого сердечного приступа. К снам нужно быть очень внимательным. Порой это спасает от неприятностей и всегда помогает разобраться в себе.

Чингиз достал еще одну сигарету, присел на камушек, облокотился о каменного медведя, когда-то снятого со здания Выборгского вокзала, и принялся разбираться.

Явно есть неприятности, и связаны они с той самой Нелли, любовницей Медведева. Надо же, как впечаталась в память, аж во сне приснилась. Чингиз попытался просчитать, какие неприятности лично ему может принести Нелли, какие — Медведев, и по всему выходило, что лично ему пакостей эти люди не могут подстроить никаких. Вернее, им это делать незачем.

Чингиз от души выматерился. Острый камешек тревоги не исчез, более того — стал царапать еще сильнее. Надо, надо докопаться…

— Братишка, закурить не будет?

Чингиз даже подпрыгнул от неожиданности. Здоровый бугай, рядом такой же здоровый «Урал Волк». Протягивая бугаю пачку, Чингиз мимолетно удивился, как он мог не услышать громоподобного рева отечественного монстра мотоциклетной промышленности. Агрегат вроде ухоженный, вылизанный. Надо же было так задуматься…

Бугай затянулся, выпустил клуб дыма:

— Не знаешь, где тут ближайший авторемонт?

Чингиз был вовсе не расположен к разговору, поэтому отрицательно качнул головой и поднялся, чтобы уйти… Авторемонт?

— А что случилось?

— Да хрен его знает! Заглох, скотина, и ни вперед, ни назад. Не понимаю, что ему надо! Зае…лся я его уже толкать!

Понятно, почему не было слышно звука мотора.

— Может, я гляну?

У Чингиза чесались руки пощупать своенравный «Урал», и в голосе его были уверенность и азарт мастера.

Хозяин мотоцикла скептически усмехнулся:

— Ну глянь. Только я его уже вдоль и поперек излазил, ничего не нашел. Как говорится, «извини, браток, но это не «Харлей», а «Урал»…

— Ну-ну…

Агрегат был обижен. Монгол это почувствовал, едва коснувшись хромированного костяка кончиками пальцев. Конечно, все было в порядке. В мотоцикле не было ни малейшей неисправности. Только горечь и обида.

Монгола постоянно пытали: что за секрет он знает, почему в его руках любая машина избавляется от любых проблем. Все было очень просто. К байку нельзя относиться как к груде металла. У каждого есть свой характер, свой норов и свои амбиции. Если на спортивной «Кавасаки-КЛЕ» ползать со скоростью шестьдесят километров в час — это оскорбление для агрегата. А если к такой гордой и заносчивой машине, как «Урал», относиться с явным пренебрежением, тот просто обидится, и хоть по винтику его разбирай и собирай, он у тебя никогда не заведется. Что, собственно, и произошло.

Чингиз копался в «уральских» внутренностях, а хозяин вовсю разглагольствовал о преимуществах «Харлея». Чингиз морщился и мысленно говорил разобиженному «Уралу»: «Да, родной, не повезло тебе с хозяином. Мы-то с тобой понимаем, что этот самодовольный «Харлей» рядом с тобой не стоял. Седло у него проблемное, скорость черепашья, а внешний вид — крокозябра какая-то, прости господи… Эх, родимый, тебя бы да в хорошие руки… Чтобы с уважением, с холкой и лелейкой…»

И «Урал» оттаял. От металлического зверя на Чингиза дохнуло теплой волной благодарности. Был бы этот зверь живым, из плоти и крови, он начал бы ластиться к Чингизу, как кошка… И тут Чингиза осенило:

— Слушай, а ты продавать его не собираешься?

— Конечно, собираюсь! — был недовольный ответ. — Сбагрить его к чертям собачьим и купить нормальную машину. Не то что это… недоразумение.

«Урал» так и зашелся от обиды: столько лет верой и правдой служил, так старался, никогда не подводил — и вот, нате! Монгол едва удержался, чтобы успокаивающе не похлопать по рулю: спокойно, мол, все будет хорошо.

— И сколько думаешь просить?

Бугай назвал цену. Чингиз прикинул — за такую машину больно дешево. Но делиться своими соображениями не стал, а решение созрело в долю секунды:

— Продай мне.

— Ты что, безлошадный, что ли? Это ж не машина, металлолом.

— Да конь-то у меня есть, — такое отношение к байку теперь заело и Чингиза. — Братишке подарок хочу сделать на днюху. Доведу до ума, а разобьет — так не жалко.

— А… Ну добро. Как договоримся?

— Если на той неделе в Питере будешь — заходи в бар «Телеграф» на Рубинштейна. Часиков после семи вечера… Спросишь Монгола. Там и побакланим. Идет?

— Иде… Ты — Монгол?!

— Ну да… Погоняло такое.

Ураловладелец разглядывал Чингиза так, будто перед ним стоял не собрат-байкер, а по меньшей мере Сонни Баргер. Да наверное, и на Баргера он взирал бы с меньшим благоговением. Все в его взгляде говорило: «Так вот ты какой, цветочек вяленький!»

— Слушай! Пойдем по пиву тяпнем, а? Сделку обмоем…

Ну вот этого только не хватало…

— Да не… Мне в город надо ехать. Дела… Извини, в другой раз.

Пожав бугаю руку, Чингиз скорым шагом отправился к автостоянке.

Шагов через тридцать он почувствовал, что что-то изменилось. Еще через двадцать — осознал: откуда-то взялось прекрасное настроение. Все тревоги и волнения спрятались в самые дальние уголки мозга, затаились до поры до времени. Все это вдруг показалось таким мелким, таким неважным… На душе вдруг стало удивительно легко и радостно. А какое сегодня, оказывается, яркое и веселое солнце!

Скоро будет новый агрегат… Над ним можно будет всласть поколдовать, оторваться на полную катушку. У этого «Урала» хороший характер: в меру горд, в меру норовист, и очень добросовестный. Придать ему соответствующий вид и продать человеку, который будет уважать своего стального коня и дружить с ним.

А еще концерт «Арии»… Вместе со Стеф. Мысль о Стеф наполнила Чингиза восторженным ожиданием, волнующим нетерпением. Он даже не удивился этому. Любой мужчина рад благосклонности красивой женщины. А Стеф — женщина красивая. Одни волосы чего стоят…

Да дело-то даже не в красоте. Чингиз чувствовал себя этаким Эмилем Синклером — точно так же впервые за многие годы внешний мир звучал в лад его внутреннему миру, и не мешали ни здания, ни люди, и ничто не резало слух, и краски окружающего мира ударили в глаза праздничной яркостью, избавившись от своего повседневного серого мрачного налета. И точно так же — предвкушая встречу с женщиной… Он прекрасно помнил то безумное состояние радости и счастья, охватившее его после разговора со Стеф. Новая встреча с ней может сулить ему еще одну такую вспышку, а это… О, это многого стоит!

И Чингиз поймал себя на том, что он улыбается. Широко и счастливо, подставляя лицо солнечным лучам.

Вытащил из плеера средневеково-мрачный «Терион», покопался в рюкзаке, ища что-нибудь по настроению. «Плей» — и Чингиз замурлыкал вместе с Чиграковым: «Гони! Гони, Валентина, гони! У тебя кайф, а не машина, гони! Ты видишь, Валя, я совсем не боюсь! И мы будем свободны, пока звучит мой Урал байкер блюз!»

Гашиш курили все. Курили, потому что без травы и водки давно уже свихнулись бы. Впрочем, почти все свихнулись и так…

Ага, стыдно тебе! Что глазки долу опустил? Правильно, противно. А ты смотри! А ну смотри прямо! Имей мужество, в конце концов! Хотя откуда оно у тебя возьмется…